Московский Лес

Ты просто парень из тайги:

Один винчестер, две ноги.

Ю. Визбор

День первый

16 сентября 2054 года четверг.

Замоскворечье,

Лаврушинский переулок.

Обойные гвоздики, крепящие холст к подрамнику, поддавались один за другим. Сергей подцеплял шляпки острием и поворотом ножа выдёргивал их из просохшего дерева. Хотелось бросить заниматься ерундой и вырезать чёртову мазню из рамы несколькими взмахами ножа, оставив неровные кромки — и чтоб с запасом, с запасом!

Увы, заказчик требует, чтобы с картиной обращались бережно. Ещё бы, за такие-то деньги...

Про экспонаты Третьяковки в своё время ходило немало жутковатых баек. "Утро стрелецкой казни" привела к тяжелой болезни дочери основателя собрания; на портрет Марии Лопухиной девушкам не выданье нельзя было смотреть подолгу — рассказывали, что отец изображённой на полотне девушки, мистик и магистр масонской ложи, заманил дух дочери в портрет. А сильнее всего жаловались на "Русалок" Крамского: несколько московских барышень, увлёкшись картиной, лишились рассудка, а одна и вовсе утопилась в Яузе. Сотрудники музея уверяли, что по ночам от картины доносились печальные вздохи — русалки горевали по утопленнице. А может, сокрушались, что мало юных девиц попадает в их тенёта?

"...вот и об этом, прости господи, холсте, болтали чёрт-те что..."

Покончив с последним гвоздём, Сергей скатал картину вместе с другой, куда меньше размерами, и засунул в тубус. Его изготовили специально для этой вылазки — из толстой провощённой кожи, не пропускающий внутрь капельки воды. Притянул ремешками к рюкзаку, мимолётно усмехнувшись: современные рюкзаки, эргономичные, из прочнейших, лёгких материалов давным-давно сожрала плесень, а брезентовый, выгоревший до белизны "Ермак" пребывал в полном порядке. Он принадлежал ещё отцу Сергея — на верхнем клапане и до сих пор различалась надпись: "Бечёвников Евг. ФИРиР-89". Пришлось, правда, заменить полиэтиленовые заглушки труб на деревянные, но в остальном Лес пощадил ветерана советского туризма.

Удобный рюкзак для егеря — первое дело. Многие коллеги Сергея предпочитали станковые рюкзаки и, не имея возможности раздобыть такой вот раритет, мастерили их сами, благо, раздобыть дюралевые трубки в Лесу не проблема.

Или, скажем, ботинки. Сергей, как и прочие лесовики, не доверял обуви, оставшейся от прежних времён. И уж тем более, никто, ни за какие коврижки, не заставил бы его надеть одежду или обувь из-за МКАД. Слишком много в нитках синтетики, к которой Лес к беспощаден — проходишь в таких ботинках день-другой, а они расползутся по швам! Можно, конечно, прошить обувку дратвой — кручёной конопляной нитью, пропитанной воском или дёгтем — но лучше заказать новые. Сапожников в Лесу хватает, тот же брат Паисий из Новодевичьего Скита. Сергей носил его башмаки третий год и горя не знал.

Кстати, надо бы заглянуть в Скит. Брат Паисий должен уже закончить наплечный патронташ-бандольер и чехол под его новое приобретение. Но это позже, а пока есть другие дела.

Окон в залах постоянной экспозиции не было. Когда-то они освещались через стеклянные крыши, и от неба над головой посетителей отделяли подвесные потолки, пропускающие в дневное время достаточно света. Но плёнка давно разложилась, ветви не пощадили стекол в переплётах крыш-фонарей, с решётчатых переплётов свешивались толстые жгуты проволочного вьюна и вездесущей пожарной лозы. Зелень карабкалась по стенам, оплетала рамы картин, пружинила под подошвами сплошным ковром из мха и лишайников. В одном из залов ствол дуба — не слишком толстый, метров трёх в поперечнике — взломал пол и торчал посредине громадной корявой колонной. Обходя его, Сергей старался держаться поближе к стене — из пролома явственно тянуло трупным запахом и гнилью. Порченая флора Чернолеса расползались по подвалам и коммуникациям за пределы Болотного острова — грунт там издырявлен как швейцарский сыр, иные ходы прокопаны ещё в шестнадцатом веке...

Сергей обходил скрученные плети лиан-трупоедов, внимательно следя, за тем, чтобы не коснуться слабо шевелящихся, полупрозрачных сторожевых волосков. Стоит задеть такой хотя бы рантом ботинка — окатит смрадным соком так, что одежду придётся потом выбрасывать.

Волоски чуяли животное тепло: очередной жгут среагировал на его приближение и потянулся к добыче. Сергей взмахнул рогатиной, брызнула гнойно-белая жижа, пахнуло невыносимой вонью, и он опрометью бросился прочь из зала, на бегу уклоняясь от задёргавшихся стеблей.

В вестибюле первого этажа было темно. Сплошная завеса проволочного вьюна закрывала окна, и даже та малая толика солнечного света, что пробивалась сквозь многоярусные кроны, сюда не попадала. Сергей пошарил в кармане и извлёк фонарик-жучок в форме обмылка, с алюминиевой скобой динамки. Фонарик был отцовский — тот таскал его по всем экспедициям со времён учёбы в Геологоразведочном институте. Позже, когда Евгений Аркадьевич осел в Западно-Сибирском филиале Роснефти, фонарик перешёл к сыну, тоже избравшему геологическую стезю — вместе с потрёпанным "Ермаком", тулкой-курковкой и двухкомнатной квартирой на улице Строителей.

Хорошо, что в СССР пятидесятых годов прошлого века не знали пластиков, обходились бакелитом и штампованной жестью...

Луч раритетного гаджета скользнул по заросшим стенам, по монументальным перекрещенным балкам потолка, с которых обильно свешивались плети проволочного вьюна. Задержался на мгновение на стойке справочной службы, нашарил широкие арки, за которым располагался когда-то буфет. Сергей вздрогнул — в тускло-жёлтом конусе света мелькнула неясная тень.

Обычно он чувствовал обитателей Леса — и людей и животных. Чувствовал по-разному: порой ощущал присутствие, как ощущаешь дуновение ветра; порой оно доставляло неудобство, досадное, но терпимое, вроде соринки, угодившей в глаз и не успевшей ещё довести до исступления. А иногда близость чужака билась в черепной коробке лиловыми сполохами аварийной мигалки — и это было предупреждение, что пора рвать из притороченного к рюкзаку чехла лупару или брать наизготовку рогатину, ожидая броска тяжёлой, остро воняющей неутолённым голодом и злобой туши.

Но твари Чернолеса не пахли. И предупреждали о своём появлении трескучей, как далёкая песня цикады, трелью, которая за долю секунды до прыжка переходила в угрожающее шипение, похожее на свист арбалетного болта.

Первый шипомордник бросился справа, из-за стойки. Сергей крутанулся на месте и припал на колено, выставив упёртую в пол рогатину. Лезвие вошло в грудь твари, между передними лапами. Роговой шип, один из двух, украшающих верхнюю челюсть, задел щёку. Шипомордник конвульсивно изогнулся и ударил длинным, как у ящерицы, хвостом, целя с захлёстом в затылок жертвы. Спас старина "Ермак" — удар пришёлся на торчащую над плечами дюралевую раму. Сергей с натугой, словно фермер, поднимающий на вилах охапку сена, отбросил издыхающую гадину в сторону и едва успел высвободить оружие, чтобы встретить второго шипомордника. Удар обратным концом древка пришёлся по вытянутой морде, тварь перекувырнулась в воздухе, грохнулась на пол, перекатилась и замерла, припав на передние лапы. Сейчас она походила на щуку или барракуду, заимевшую две пары конечностей, причём задние, прыжковые, заметно длиннее и мощнее передних. В глубоко утопленных зенках сверкнула лютая злоба. Гребень, вдоль спины угрожающе поднялся, демонстрируя треугольные шипы.

Если шипомордник припадает на передние лапы и поджимает хвост — он будет прыгать. И не охотничьим прыжком, а свернувшись в "колобок", подставляя врагу гребенчатую спину, укрытую роговыми пластинами. Если рубануть по ним рогатиной — лезвие бессильно скользнёт по чешуе, а шипастый шар весом в полсотни кэгэ собьёт жертву с ног. И сразу с боков кинутся другие шипомордники — рвать, терзать. Инстинкты охоты в стае у тварей Чернолеса развиты великолепно.

Сергей отскочил в сторону, нашаривая приклад притороченной к рюкзаку лупары. Он для того и укоротил отцовскую тулку по самое цевьё и на ладонь подрезал приклад — чтобы выхватывать её хоть на бегу, хоть лёжа, хоть вися вниз головой. Сдвоенное "д-дут" прозвучало неожиданно глухо — подушки мха и зелени на стенах и потолке съели звук. Шипомордник, получивший две порции свинцовой сечки в бочину, изменил траекторию, шлёпнулся в стену и завозился, пытаясь раскрутиться. Нельзя было терять ни секунды: мягкое, уязвимое брюхо гадины пострадало не так уж и сильно и, стоит ей встать на лапы — последует новая атака. Сергей отшвырнул лупару, подскочил к шипоморднику и с хеканьем всадил рогатину между роговыми пластинами. Тварь издала пронзительное верещание — и с треском развернулась, расстелившись по полу, словно лопнувшая гусеница танка.

— Ну что, с-суки, взяли?

Троица оставшихся шипомордников разочарованно вереща, попятились отступать в темноту буфетной арки. Вид у них сразу стал заискивающий — мол, мы случайно сюда забрели, не трогай нас, добрый человек ...

Сергей знал, что больше они не нападут. Твари придерживаются одного, раз и навсегда принятого охотничьего ритуала: сначала жертву пробует на прочность вожак, если он терпит неудачу — за дело берётся "второй номер", главный конкурент за главенство над стаей. Остальные стоят в сторонке и почтительно наблюдают, готовые, как только жертва будет сбита с ног, присоединиться к забаве. Но если облажается и второй — остатки стаи покинут поле боя. Дождутся, когда торжествующий победитель уберётся прочь, и займутся бывшими лидерами, внезапно оказавшимися в самом низу пищевой цепочки. А если те к тому моменту ещё дышат и шевелятся — ну так естественный отбор штука жестокая...

Следовало, однако, торопиться: Петюня, которого он оставил недалеко от входа, мог услышать стрельбу и запаниковать. Сергей нашарил фонарик, перезарядил ружьё, убрал в карман рюкзака стреляные гильзы и вышел во двор. Позади осторожно верещали шипомордники.

Главное здание МГУ,

приёмная комиссия.

— Поздновато прибыл, парень. — Виктор Иванович Кузьменков, секретарь приёмной комиссии Московского Университета, отложил бумаги визитёра. — Вступительные экзамены начинаются в августе, а сейчас уже конец сентября.

Гость замялся.

— К вам не так-то просто попасть...

— Не получил разрешение на въезд?

Молчание.

— В твоём паспорте нет отметок ни с КПП "Север", ни с Химок.— секретарь пролистал документ, будто рассчитывал обнаружить там что-то, пропущенное в прошлый раз.

— Значит, ты проник сюда нелегально. Не объяснишь, как?

Законопослушные граждане попадали в Лес либо по Ярославскому шоссе, либо по воде, каналом имени Москвы. На этих маршрутах Лесная Аллергия, обычно охраняющая Лес лучше любых патрулей и колючей проволоки, давала гостям некоторое послабление, позволяя добраться до ВДНХ и Северного Речного вокзала. А если повезёт — то и до Воробьёвых гор. Разумеется, оба коридора контролировали пропускные пункты. Один — на внешней стороне МКАД, на пересечении с Ярославкой, другой — на берегу канала имени Москвы, за мостом Октябрьской железной дороги.

Но ведь в любом заборе можно найти лазейку, верно?

— Я заплатил одному типу, и он спрятал меня в машинном отделении буксира. На Речвокзале я сошёл на берег и...

— Можешь не продолжать. — великодушно разрешил Кузьменков. — Ты договорился с речниками, и они отвезли тебя сюда.

Молодой человек кивнул.

— Так что, Жа?лнин Егор Семёнович...

— Жални?н.

— Что, прости?

— Правильно — Жалнин. Ударение на "И".

— На "И" так на "И". Значит, Егор Семёнович, нарушаем закон?

— Я не хотел, но...

Кузьменков небрежно бросил паспорт на стол и принялся барабанить пальцами по полированной столешнице, демонстрируя, что ждёт продолжения.

— Я думал... вы же не отправите меня назад?

Секретарь едва не рассмеялся — такой ужас прозвучал в словах юноши. Ну что такое страшное ему грозит на "той стороне"? Штраф, пара недель исправительных работ — и то, лишь в самом крайнем случае. Правда, к МКАД его больше не подпустят. А жаль — у парня неплохие задатки, раз уж он сумел добрался сюда самостоятельно, без проводников, работающих на университетскую администрацию.

— Пользовался лекарственными средствами? Я о здешних, лесных — "супрастины" и "зодаки" от Лесной Аллергии не помогают.

— Я... мне в Речвокзале предлагали порошки, но я решил, что лучше не стоит. К тому же я сделал анализы, и оказалось, что я слабо подвержен...

— Где делал, в медчасти?

— Там проводник собирал группу для отправки в Серебряный Бор — он и посоветовал. Сказал: лучше, если анализы сделает кто-нибудь из Леса, наружная медицина ничего не понимает в здешних недугах.

— Так и есть. А что за проводник, не запомнил?

— Он из какой-то организации. Золотой... золотая...

— "Золотые Леса" — кивнул секретарь. — У них на Речвокзале свой лекарь. Впрочем, будь ты подвержен Лесной Аллергии в тяжёлой форме, сюда бы не добрался. А от порошков правильно отказался — снадобья, которыми золотолесцы пичкают приезжих, формируют привязанность к Лесу. Их, конечно, не назовёшь сильнодействующими, но лиха беда начало.

Абитуриент повеселел.

— Я так и подумал: если доберусь до вас без проблем — значит имеет смысл поступать. А иначе — что за жизнь в четырёх стенах?

— Ну-ну, юноша, не стоит перегибать палку... — в голосе Кузьменкова обозначился укор. — Большинство наших студентов, да и сотрудников тоже, не могут отойти от ГЗ дальше, чем на полсотни шагов. И ничего — работают, живут и не жалуются. У нас здесь, знаешь ли, очень интересная жизнь...

— Я читал. — кивнул молодой человек. — И мечтаю заняться изучением Московского Леса. Я даже подавал в Новосибирске, на грант ЮНЕСКО, но мне ответили, что заявка будет рассмотрена не раньше, чем через три года. А я не могу ждать так долго!

— Торопишься осчастливить человечество эпохальным открытием? — усмехнулся секретарь. — Ну-ну, не обижайся. Я прочитал твоё резюме. Бакалавриат НГУ, физический факультет — это серьёзно. Не изложишь вкратце, чем бы ты хотел заниматься?

— Да чем угодно! — немедленно воодушевился абитуриент. — Для физика здесь непаханое поле. Чего стоит одно влияние Леса на полупроводники!

— Да, это наша беда... — вздохнул Кузьменков. — Аппаратура выходит из строя, стоит пересечь МКАД. Из-за этого над Лесом невозможно летать — ниже пятнадцати километров сдыхает вся электронная начинка. А что творится с аккумуляторами? Даже самые современные, литий-серные и литий-титанатные, разряжаются в считанные минуты. И, заметь, после этого никуда не годятся!

— А космическая и аэрофотосъёмка? — подхватил абитуриент. — В любых диапазонах Лес выглядит как размытое пятно, и никакими силами эти изображения не улучшить...

Чувствовалось, что он оседлал любимого конька.

— Достаточно, юноша. — Кузьменков подпустил в голос строгости, хотя ему не хотелось прерывать паренька. Нечасто встретишь вот таких, исполненных наивного, почти детского энтузиазма.