Третья Сторона

Спро­сон­ку Вень­ка ни­че­го не ра­зо­бра­ла, но по их по­хот­ли­во за­бле­стев­шим глаз­кам по­ня­ла, что смея­лись над ней. От это­го гад­ли­вый хо­ло­док про­бе­жал по спи­не вниз. Осо­бен­но ко­гда са­мый мо­ло­день­кий бе­ло­бры­сый па­ре­нек при­сталь­но на­гнул­ся к ней с саль­ной улы­боч­кой поч­ти к са­мо­му ли­цу, а по­том брезг­ли­во от­стра­нил­ся:

— Да ну ее — она ста­рая! По­шли в дру­гой ва­гон...

Вень­ка от­вер­ну­лась к ок­ну и не по­во­ра­чи­ва­ла го­ло­вы по­ка те по­след­ний раз ца­рап­ну­ли ее взгля­дом и пе­ре­шли в со­сед­ний ва­гон.

— То­же мне, фа­за­ны со­п­ли­вые, на­шли се­бе под­руж­ку — хаханьки стро­ить!..

Маль­чиш­ки здо­рово ра­зо­зли­ли ее. Не по­то­му что жен­щи­на за тридцать оби­де­лась, когда ее на­зва­ли ста­ру­хой. Она до сих пор не могла себя представить в компании такого "ширпотреба" деревенского, хотя она уже давно ничем не отличалась от них.

Сон как рукой сняло. Она встрепенулась и привычно стала приводить себя в порядок, смотрясь в темное стекло окна, как в зеркало. В стекле ее отражение было далеким, неясным и влекущим. Тонкое, почти девичье лицо, большие черные глаза с чуть заметной раскосинкой, совсем как у мадонны, усталые и печальные. А может быть, Веньке просто хотелось находить себя похожей на святых страстотерпиц, чьи примитивные фотоиконки в то время продавали на базаре халтурщики?

Одна из таких иконок до сих пор висит над ее кроватью, но она на нее даже не перекрестится.

Венька усмехнулась — святая! Завидела парней и затрепетала, как семнадцатка, а ей, дай только бог памяти, чуть более по два раза по столько. Старичка бы ей какого завалящегося лет за сорок, так нет же — липнет всякая пацанва. То ли правду говорят, что глаза у нее с бесенятами, то ли за девочку ее в полутьме принимают, только чуют молодые в ней легкую поживу, вот и лезут попрактиковаться.

Не успела, видать, Венька в середине своей жизненной дороги сойти на нужной станции и сделать пересадку во взрослую жизнь. Вот и мотает ее судьба по второму кругу молодости, а как ей теперь за молоденькими девчонками угнаться?

Пускай на лице ни единой морщинки, зубы хоть и потемнелые от курева, да все свои, фигурка любой манекенщице на зависть, но что проку для самой Веньки от ее затянувшейся свежести в своей сумбурной, летящей под откос жизни?

Другой бы только радоваться , а ей самой с этой затянувшейся свежестью, как с шубой из синтетики, которой сто лет сносу нет, одна сплошная мука — и выйти в ней на люди неловко, из моды вышла, в холод не греет, и в комиссионку нести жалко.

Венька вздохнула, нахохлилась, морщинка пробежала меж бровей. Какое-то тревожное желание настойчиво шевельнулось под самым сердцем, мурашками по телу прокатился не то зуд, не то еще что-то... Курить? Нет, курить само собой хотелось весь день на работе, а это похоже на... Тут Венька испугалась, как пугаются, заслышав за спиной приближение самого опасного из преследователей, когда вокруг темно и никого нет рядом.

Судорогой перехватило дыхание, пересохли губы, мелко задрожали пальцы. Венька поняла, что на этот раз обмануть себя не удастся — ей снова захотелось выпить. Просто погибель на нее нашла с этой выпивкой. Недели не прошло, как выгнали ее за аморалку с пьянкой из трамвайного депо, и на вот тебе начинается старая песня.

Венька похолодела и замерла, будто прислушиваясь к себе самой. Стало страшно не от того, что вспыхнувшая жажда спиртного погубит ее на новой работе, это уж было много раз. Боялась большего — если она сорвется и на этот раз, то не хватит больше сил остановиться.

Был еще и другой страх, самый пугающий, что вот именно сегодня, именно вот сейчас по приезду не сможет она залить вспыхнувшую жажду. Тогда всю ночь не уснет, не будет находить себе покоя. А когда устанет метаться, усядется в темной кухне, чтобы не растревожить спящую дочку, кутаясь в одеяло. Ее будет ломать дрожь, клонить на сон, но она так и будет сидеть не смыкая глаз, потому что стоит их только прикрыть, как снова явится тот самый проклятый кошмар, черной тенью встающий у нее за спиной всякий раз, когда одолевает желание выпить, а выпить нечего и взять негде.

Черная бесформенная тень будет подниматься и расти за ее спиной из темноты, пока не охватит ее целиком и поволочет на балкон. Тогда уж хватайся крепче за перила...

— Не-е-ет! — крикнула Венька и тут же огляделась вокруг, словно кто-нибудь ее мог заметить, и прошептала, как заговор:

— Фу-ты, черт! Не дай бог...

Ни за что она этого не сделает, ей еще дочку надо на ноги поставить, а там уж и в самом деле хоть ты руки на себя накладывай.

ГЛАВА 2

Венька потерла липкими от холодного пота пальцами костяшки на левой руке... Она сегодня ободрала их о крышку цистерны. За три дня работы с ледяной водой на зимнем холоде руки ее успели огрубеть и сделались шершавыми. Раньше бы она расстроилась, ведь всегда с особой тщательностью следила за руками. Больше, чем за лицом даже. Но сейчас не до красоты. Стоит только снова запить, впереди еще не то будет. В квартире не переступить от грязи, белье не стирано, вся в долгах как в шелках, на улицу показаться стыдно...

Но где-то рядом красной лисой крутила хвостом плутоватая мысль — а что если ей сегодня пропустить всего граммульку? Авось, перехочется пить дальше, и она продержится до следующего раза. А уж в следующий раз она обязательно возьмет себя в руки...

Венька уже и сама не верила в это, но все равно надеялась на чудо. Напивалась до синих чертиков. Могла проснуться кто знает где и с кем, потому что лишь одно желание жгло огнем — хватить "чернил", "бормотухи", "плодово-выгодного" с отвратительным привкусом жженой пробки и сургуча.

Она не считала себя пропащей только потому, что не пила политуру и стеклоочиститель. Никакая темная сила за спиной не могла ее заставить опуститься еще и до этого. По службе в военном госпитале она помнила санитарок, которые пили настойку йода на спирту. Таких все дружно и открыто презирали. И одна мысль, что Венька не употребляла до сих пор этих суррогатов спиртного, давала ей зацепку, что не все еще пропало.

Но и от "плодово-выгодного" с похмелья выворачивается наизнанку желудок, и головная боль хирургическими кусачками разламывает череп на куски. Только бы выпить сегодня... выпить, чтобы убежать от ночного одиночества и новой встречи с черным кошмаром... Выпить...

Но где достать ее, эту проклятую бутылку? К тому же, даже если бы и удалось перехватить деньги, Венька все равно не стала бы прикладываться к ней в одиночку. Так же, как никогда не смогла заставить себя курить в прилюдном месте, хотя всем прекрасно видно, что пальцы у нее пожелтели от никотина.

Противоречивый комплекс представлений об исконной добропорядочности женщин развился у Веньки в уродливую и лицемерную форму. Эти представления, что можно и нельзя порядочной женщине, плохо помогали избавиться от гнетущих наклонностей, даже скорей подстегивали влечение к ним запретной сладостью, но все же и в чем-то утешали.

Я, мол, не такая, как вон те пьянчужки на базаре, и не как те исколотые зэчки с сигаретами в зубах, которым уж все равно.

Беда в том, что в одиночку Венька не пила и не напивалась. Только в компаниях. С мужиками-выпивохами на работе, на девичнике среди таких же матерей одиночек, с очередным случайным ухажером... В последнее время все бывшие Венькины подружки и одноразовые обожатели куда-то запропали. Теперь вот только напейся в первый раз в одиночку — и пошла покатилась карусель!

Даже сейчас, даже в мыслях Венька не могла себе представить, что кто-то может поставить ее в ряд с вечно пьяными вокзальными бродяжками, хотя для нее в последнее время даже не быть, а просто казаться достойной и порядочной женщиной становилось все труднее. Чисть не чисть эти зубы, все равно от тебя несет табачищем, как от пепельницы. Белье разве что только не почернело, затаскано, никаких духов не напасешься, чтобы перебить этот запах. Порой перед мужиком раздеться стыдно. Попробуй за всем уследи, когда каждый день голова под этим делом...

* * *

Венька поежилась... Снова в вагоне стало холодно и неуютно. Может быть, от мрачных мыслей, а может быть, от того, что мальчишки-монтажники, разбудившие ее, бросили нараспашку дверь и выстудили вагон.

Плотней укуталась в старенькое пальтишко, прищурила глаза, зло сузила губы. Захотелось с кем-нибудь поцапаться, поругаться до хрипоты. И чего она ради забилась в этот пустой вагон, где и зацепить колким словом некого? Взглянула на генеральский подарок — поцарапанные уже золотые часики и с трудом различила тускло поблескивающие в полумраке стрелки. Ей показалось, что не часы стоят, а время для нее остановилось.

Поднесла к уху — идут. Впереди целый час дороги. Сдуреть можно за этот час, столько ждать...

Венька нервно заерзала по скрипучему дерматину сиденья. Колеса вагона словно издеваются: ждать, ждать, ждать... Снова ждать... Она и так, куда ни посмотришь, всю свою жизнь как дура чего-то прождала, да только ничего себе не выждала. Ждала любого самого пустякового события, ждала взахлеб, ночи не спала — вот-вот что-то с ней произойдет самое важное, и вся ее прежняя жизнь перевернется и пойдет по-новому, а приходило вовсе не то, чего она так ждала.

* * *

Ждала еще тогда в детском доме, куда ее грудным младенцем сдали под мальчишеским именем "Вениамин" в справке. Когда разобрались, не стали шибко умничать, а подписали букву "а" и перекрестили найденыша в Вениамину.

Ждала Венька и в медицинском училище, ждала, когда же закончится эта волынка с бигсами, тампонами, зажимами и инъекциями.

Сманили ее подружки в армию, тогда еще только начинали набрать девушек на действительную службу. Деньги там хорошие, вещевое довольствие на уровне младшего комсостава, а главное — жизнь в офицерском общежитии для холостяков. Так красиво расписывал майор из военкомата.

Венька не сомневалась, что ей пойдет военная форма, хотя разве что-нибудь может быть не к лицу молоденькой красавице?

Кое-кто и отговаривал — что же ты делаешь, ты ж девка не просто красивая, а вообще... В армию идут те, кому деваться некуда, авось, на безрыбье замуж выскочат. Венька отмахивалась — ну и что, что красивая? Выйду замуж только за генерала. И пошла... Только генерала своего пришлось ей долго искать.

А в военном госпитале уж на что жизнь веселая и служба не трудная, но все же ждала Венька своего "дембеля", пока не попал в ее отделение тот молодой полковник-вдовец, у которого на лбу было написано — генералом будет.

За таким без оглядки побежишь босиком по морозу...

С маленьким чемоданом, но с большим кошельком...

Выдумала Венька себе мать-актрису, которая якобы по требованию известного режиссера сдала свою дочку в детский дом.

Одно плохо — снова пришлось ждать, когда ее замуж возьмет.

Гостиничный комплекс для генералитета — не охотничий домик, а официальная гостиница. Два корпуса — один для вообще генералов, а другой — апартаменты только для министра обороны СССР и его заместителей. Младший лейтенант медицинской службы заведовала кабинетом физиотерапевтических процедур.

Потом полковник полетел в Афганистан "за генералом", а вслед за ним вспорхнула с теплого гнездышка Венька. Ждала и в Афгане, когда закончится война и они наконец распишутся.

* * *

Афганистан. Восточная экзотика. Прогулки под луной в "зеленку" за виноградом. Веньке хотелось, чтобы ее носили на руках, объяснялись в любви, стоя на коленях, и читали стихи.

Вместо этого был плен. Богатый дом полевого командира. Полковник сидел весь день прикованный за ногу к деревянному столбу на дощатой веранде, крытой пыльными коврами. Венька на женской половине дома месила кизяк, навоз пополам с соломой.

Зеленые мухи проедали незаживающие раны под коленками и за глазами. Они сочились красноватым гноем и своим зудом сводили с ума по ночам.

Налет десантников. Ночной полет на вертолете, который пресекла ракета. Счастье тогда не отпускало Веньку. Из-под обломков вертолета выбралась только она с ее любимым полковником. Снова любовь, жизнь и свобода. Свобода за сто километров от ближайшей заставы советских войск.

Три недели — с милым рай в шалаше, то есть в пещере на альпийском лугу нагорного Гиндукуша. Питались земляникой, сухарями и консервами из рассыпавшегося вертолета.

Венька за три недели в прямом смысле поставила на ноги полковника, у него была давленная травма голени. Поставила на ноги и сама слегла с малярией.

* * *

Своего полковника она никогда не называла по имени, а всегда — "милый". Но у него и фамилия была Милый. Игра слов, которая казалась ей подарком судьбы. А сам плен и бегство были для нее самым лучшим в мире свадебным путешествием. Она была уверена, что после всех мытарств на войне милый Милый обязательно женится на ней.

По­сле­дние три дня до выхода к своим Милый нес на се­бе обес­си­лев­шую Веньку. По но­чам она впа­да­ла в го­ря­чеч­ный бред, а днем смот­ре­ла пе­ред со­бой не­ви­дя­щим взгля­дом и поч­ти не раз­го­ва­ри­ва­ла. Тем­пе­ра­ту­ра у нее не спа­да­ла. За это вре­мя у них вы­шла вся еда. Милому уда­лось сбить кам­ня­ми двух ка­мен­ных ку­ро­па­ток-кек­ли­ков и кое-как при­го­то­вить их на кро­хот­ной охап­ке лом­ко­го хво­ро­ста. Круглоголовых яще­риц агам он ел сы­ры­ми, Вень­ка от­ка­зы­ва­лась на­от­рез есть эту га­дость.

Че­рез не­де­лю ни­же по те­че­нию горной реки ста­ли по­па­дать­ся на­стоя­щие за­рос­ли мел­ко­го ив­ня­ка, джид­ды и ка­ра­га­ча. Стре­лять Милый и здесь не от­ва­жи­вал­ся, что­бы не при­влечь вни­ма­ние афганцев. Но мес­та, к счастью, ока­за­лись глу­хи­ми.

В за­во­дях уже пле­ска­лась фо­рель, но на­ло­вить уда­ва­лось толь­ко голь­цов. Они за­плы­ва­ли в лож­бин­ки-за­пад­ни на мел­ком мес­те. Милый за­кры­вал тя­же­лым кам­нем выход и ло­вил их го­лы­ми ру­ка­ми. Вень­ка на све­жей ры­бе по­нем­но­гу на­чи­на­ла от­хо­дить от их не­удач­но­го сва­деб­но­го пу­те­ше­ст­вия. Под­ня­лась на но­ги, но си­нюш­ная блед­ность не схо­ди­ла с ее ли­ца — при­знак сер­деч­ной не­дос­та­точ­но­сти в ус­ло­ви­ях вы­со­ко­го­рья. Спа­сал чай из трав, ко­то­рые он со­би­рал и су­шил по ее указанию. Но еды не за­хва­та­ло. Сам Милый пи­тал­ся толь­ко яще­ри­ца­ми и змея­ми да дое­дал за ней рыб­ные хво­сти­ки и го­ло­вы.