Гадь Городу, Мсти Народу

— Унтершарфюрер — это капитан?

— Сержант. Может, и чуть меньше по важности, но не ниже капрала

— Зачем формировать дивизию, если близок заведомый проигрыш в войне?

— Для будущей победы.

— Над кем?

— Да над русскими же!

— Проще было тебе сдаться, дед. Рядовой состав СС и унтеров считали военнопленными, а не военными преступниками.

— Нашлись люди поумнее тебя. Организовали мне встречу с польскими партизанами Армии Карйовой. Сочинили официальную легенду моей борьбы в рядах антифашистского подполья с описанием моего героизма, проявленного в бою с фашистами. Никакой липы — все подписи и печати были настоящими.

— Кто же такое подписывал?

— Люди, умевшие видеть далеко за горизонтом современности. Они знали, что рано или поздно немцы, поляки, болгары и остальные славяне будут воевать в одном окопе против русских. Русских они заставили простить фашистское прошлое всем соседям, даже молдаванам. И разве мы не победили русских сейчас? Разве Россия не на последнем издыхании?

— Не совсем пока что, дед.

— Стрелки часов на Спасской башне Кремля показывают без пяти минут конец русской истории.

— На веру не приму, но подумаю, дед... Лучше скажи как ты оказался орденоносцем и ветераном войны

— Первого апреля из партизан записался в Красную... тогда уже Советскую армию и дошёл с боями до самого Берлина.

— И ты ещё скажешь, что не замарался кровью расстрелянных евреев и партизан?

— Ты как себе представляешь настоящего эсэсовца, придурок! — злобно усмехнулся дед.

— А как же бдительность НКВД и СМЕРШ?

— Люди, глядевшие дальше горизонта современности, служили и там, и там. А красивый ужастик про Тоньку-пулемётчицу опубликовали через двадцать лет после войны для доказательства бдительности карательных органов. Да ещё Васюру, палача Хатыни, наши очень вовремя сдали, чтобы глаза тупому населению отвест.

— А что было потом?

— Демобилизация, вступление в партию, исторический факультет университета. После окончания я приступил к выполнению своего главного боевого задания — преподаванию истории в школе.

4

— Боевое задание у классной доски?

— История — самое непобедимое и грозное оружие. Кто знает историю, тот вооружён против своих врагов. А кто не знает, тот безоружен. Наше дело вас разоружить. Представь себе, деревенские школьники ещё долго после войны называли себя русскими. Я призван был отколоть их от русского монолита, а потом убедить, что русские искони была нашими врагами.

— Смеёшься, дед?

— Если в сознание школьника подколодной змеёй вползёт представление, что он не русский, а вырусь, он уже не задумываясь будет стрелять в брата своего на поле боя, потому что все остальные для него — недочеловеки. Такая филигранная обработка сознания очень важна для учителя истории. Он и лепит в молодых умах историю выдуманной страны. Потом стервятниками слетается специалисты по перелицовке новейшей истории на академическом уровне. Главное, вбить в голову детям, что русский — дикий зверь, опасный хищник, подлежащий отстрелу.

— Маразм крепчает, дед?

— Зря ты так, недоумок. История показывает, как её жернова перемалывает народы и указывает, кто твой друг, кто твой враг. Ты-то хоть знаешь, кто такой Болеслав Храбрый?

— На кой это мне!

— Представь себе ужас — от Греции через Восточную Германию и Прибалтику тянутся земли славян, которых обобщённо именовали вендами или ругами. Средняя половина этой полосы, Великая Моравия, стала православная. Кирилл и Мефодий хищно посматривают на восток, заселённый славянами, которых обобщённо именовали русами. Дай этим православным волю, так в истории никогда не появится цивилизованная Европа, а воцарится русская дичь. Тогда польский круль Мешко Первый перекрестил часть поляков из православных в католиков. Он первый начал сдачу славянских и почти повсюду православных земель под власть Священной Римской империи германской нации.

— Дед, ты уже заговариваешься. Начал с какого-то Мешка и понёс околесицу.

— Ошибаешься. Логика моя непробиваемая. Круль Мешко добил остатки православия у западных славян. А его сын Болеслав Храбрый едва не провернул колесо истории на запад. Муж его дочери Святополк Окаянный предложил тестю самый лакомый кусочек — Киевскую Русь. Болеслав овладел Киевом и объявил русским, что отныне будет их королём. В ответ русские перебили поляков и вытолкали Болеслава в шею за Белосток, а на Руси появился первый император Ярослав Мудрый.

— Ну и что?

— А то, что история впервые показала европейцам, что они заперты за границей русских владений на маленьком полуострове огромной северной Евразии, которой владеют русские. Европейцы узнали врага в лицо. Вся последующая история была борьбой за полное уничтожение русского народа. Это был первый случай, когда цивилизованные европейцы захватили столицу диких русских — тогда ещё Киев.

— А Москву когда брали европейцы?

— Москву в Смутное время брал великий гетман литовский Ян Кароль Ходкевич. От него мой предок получил привилей на шляхетство. Но русские дикари Минин и Пожарский не знали европейской военной этики — завоёванный обязан сдаться захватчику. И все три попытки магната Ходкевича обуздать неуёмных русских пошли прахом. Поляков выбили.

— И всего-то?

— Не всё. Третий раз историческую уже, а не официальную, столицу русских Москву брали польские легионеры в составе войск Наполеона. Войско Польское из "Франции-на-Висле" в 1812 году было самым крупным подразделением Великой армии Бонапарта.

— Они плохо кончили.

— Да, история в который раз подтвердила, что русское единство очень опасно для Европы. На наших землях многие помещики уходили от "освободителей" вместе с Русской армией, оставшиеся срывали поставки скота, сена и соломы, пусть даже им грозили присылкой карательных команд. Селяне зарывали зерно, угоняли скот, убивали французских фуражиров-мародёров. В тыл к полякам русских партизан самым коротким путём однажды провёл селюк по имени Денис из деревни Симаково. Вся беда в том, что западные русы считали себя русскими.

— А южные не считали?

— Ещё как считали! В Северной войне со Швецией наши крестьяне опустошили шведские военные обозы, из-за чего Пётр Первый под деревней Лесной наголову корпус генерала Левегаупта. А чуть позже казаки в Батурине вырезали всех сторонников шведов, выбили личный состав неприятеля, забрали боеприпасы, еду и фураж для лошадей. К битве под Полтавой шведский король пришёл с безоружным войском и без артиллерии. А уж когда гнали французов из Москвы, то на поляков деревенские разбойники открыли охоту без пощады. История показала, что русское единство нужно расколоть. Так и сделали теперь. Русакам пора саваны шить. И никто им не поможет.

— А русожорам кто помог?

— Очень нам помогли революционеры, когда скинули царя. Не знаю даже, зачем они так люто резали единый русский народ по живому.

— И за что ты, дед, русских так ненавидишь?

— Да хотя бы за то, что царский губернатор Бибиков мой род шляхетства лишил. Снял со стены привилей Ходкевича, разодрал в клочья и растоптал. Сказал, что дворяне не живут в хатёнке с земляным полом и не носят домотканых исподников.

— Какой из тебя дворянин? У вас никогда и морга земли не было.

— Зато были гонор и слава!

— Предков Достоевского тоже не признали дворянами по комиссии, хотя они были куда более знатного и богатого рода, маршалками сейма сиживали. Достоевский ни разу не упомянул об этой обиде.

— Потому как сам ренегат, предался русским.

— И не страшно тебе такие тайны мне рассказывать, человеку при погонах.

— Я ничего не боюсь, потому как ты никому моих тайн не выдашь.

— Ты так уверен?

— А я сейчас докажу тебе.

Дед просунул руку в тайник и вытащил оттуда промасленную тряпку. В ней был так хорошо смазанный "вальтер-38", что даже затвор взвёлся неслышно. Но дед не успел нажать на спусковой крючок. Резиновая дубинка чмокнула его по лысому черепу за правым ухом. Участковый Долбаненко пощупал пульс на сонной артерии у рухнувшего на пол старика. Пульс прощупывался. Долбаненко завязал пистолет в тряпку и вышел из дома.

Дом стоял на самом краю уже спланированного бульдозерами пространства, выровненного под строительство нового микрорайона Пионерский. Ни техники, ни строительных вагончиков ещё не было. Зато речная протока неподалёку была отделана под канал с берегами, облицованными искусственным камнем. Через канал был перекинут изящный чугунный мостик. Он вёл в маленький парк на острове. Долбаненко поднялся по мостику до середины и уронил в воду узелок из промасленной тряпки.

5

Через три дня участковый снова заглянул в домик на пустыре у речной протоки, превращённой в облицованную набережную. Дверь была открыта. Долбаненко видел, как сестра хлопотала у дровяной плиты. Он простоял тут минут десять, с опаской выждал, пока сестра заметила его.

— Ну, шо стал, как статуй, на пороге?

Долбаненко не ответил, а только молча всматривался в глаза сестры.

— Шо, как у Петькиного деда, память отшибло? Родной сестры не узнаёшь.

— А как дед?

— Спасибочки, ты его вылечил.

Долбаненко побледнел.

— Как?

— Он уже твои таблетки пьёт.

— Какие?

— Тю, сдурел! Ты ж сам их ему по рецепту от докторши принёс, мне аптекарша сказала.

— А каков эффект?

— Перестал посуду бить, кулаки распускать и по ночам чёрт-те где шляться.

— А твой Петро где?

— В магазин пошёл. Скоро придёт.

Долбаненко вытер ноги у порога и зашёл в дом.

— Дед Слава, вы где?

— На канале он рыбу удит. Там такая рыба, что коту только на закуску. А он её чистит и жарит. Нехай забавляется, лишь бы снова не скандалил. Да вон Петя уже идёт!

— О, шуряк, ты на службе или выходной?

— После суточного дежурства. Вольный и свободный.

— Вот это дело. Посидим с бутылочкой. Тебе Светка уже рассказала?

— Чего? — оцепенел Долбаненко.

— Мой дед рехнулся. Память потерял. Фотки в альбоме рассматривает и плачет, как дитя. Никого не припомнит.

— А соображает по хозяйству?

— Ещё как! Крючки к леске вяжет, как будто бы и артрита у него не было. Я ему телескопическое удилище с катушкой купил, а он упёрся — не берёт. Только на старые удочки из орешника ловит. И поплавок у него из пробки... Лекарства твои пьёт. Боюсь, не свихнулся бы от них совсем.

— Не переживай. Крепче спать будет.

— Пойдём в хату. Пока Светка готовит, хватим по махонькой.

* * *

Долбаненко разулся, разделся и с удовольствием плюхнулся в кресло перед журнальным столиком.

— Это дедовы фотоальбомы?

— И дедовы, и наши. Хочет родню распознать, чтобы память вернулась.

Долбаненко просмотрел все три альбома, отобрал из них только один с фоткой бравого унтершарфюрера СС и сказал:

— Пошли, Петро, на кухню.

— Зачем?

— Потом скажу.

* * *

— Светик, отойди от плиты.

— А что ты задумал, братик?

— Что задумал, то исполню.

Долбаненко распахнул топку и сунул туда альбом.

— Шуряк! То ж любимый альбом деда.

— Сказился! — схватилась за голову Светка. — Память семейную жжёшь! Дед этим альбомом душу себе отводит, успокаивается.

— А ты эти фотки смотрела?

— Та мне они на кой?

Светка с мужем не смогли оттолкнуть Долбаненко от плиты, где он орудовал кочергой. Стоял непоколебимо, пока весь альбом не занялся пламенем.

— Ну и что на тебя нашло? — сказал Петро, наливая по второй. — Что я деду скажу?

— Так ему всё равно память отшибло. А если что, дашь ему ещё две успокоительные таблетки.

— Гари и вони, братик, на всю кухню этим альбомом напустил, — заныла Светка. — Теперь весь ужин говном пропахнет.

— По-другому от альбома пахнуть и не может... Открой окна, а мы с Петром займёмся делом.

— Знаю я ваши дела — водку хлестать!

— После трудов праведных можно и расслабиться.

* * *

— За что пьём, Петя?

— За мир во всём мире и русское братство.

Долбаненко весь передёрнулся и поставил рюмку на стол.

— Русского братства давно нет.

— Как это нет? Вместе мы — сила, потому что братья.

— Разделили русских. Натравили друг на друга.

— Мы с тобой на каком языке говорим?

— На русском.

— Вот мы с тобой и есть русские. Хватит хуторами отгораживаться, как те селюки.

— Ты ж западенец с Карпат!

— А ты западенец с Немана. И оба мы русские.

— А кто же тогда россияне?

— Московские армяне, таджики, узбеки, цыгане, евреи, грузины, азербайджанцы — вот кто россияне. А мы просто русские. Врагам хотелось бы стереть русаков из летописной истории, заменить их инородцами. Боятся, что Русь возродится и вырвет русских из невидимой узды тех, кто видит слишком далеко за горизонтом современности. Для нас снова готовят братоубийственную междоусобицу. Твой дед мне говорил, тысячу лет Европа пускалась во все тяжкие, чтобы выбить нас с нашей земли. Так выпьем же за единство русских, чтоб наши потомки не перебили друг друга.

— А если мы всё-таки войдём в Европу?

— Только на танках. Иначе наши дети и внуки единой дружной славянской семьёй в одной канаве будут рыть землю для чужой канализации.

Выпили, помолчали, отводя глаза друг от друга, потому что общего языка не нашли. Долбаненко спросил:

— Петро, скоро нагонят стада стройтехники и начнут рыть котлованы под цокольные этажи для домов микрорайона, а вас снесут. А вы куда?

— В Северном микрорайоне нам в компенсацию четырёхкомнатную квартиру определили. Ключи выдадут через месяц, как только зеленстрой закончит благоустройство дворов.

— А если на этой неделе снесут?

— Договорился с одной бабкой в частном секторе. Завтра начну мебель, шмотьё и технику потиху перевозить.

— Ты вот что, Петро, ты сожги этот дом до того, как его начнут сносить.

— С ума сошёл? За самоподжог страховая компания может в суд подать.

— А ты откажись от страховки. У тебя гараж встроен в дом. Электропроводка старая. Пробежала искра — вспыхнул бензин. С каждым может случиться. Деревьев рядом нет, вокруг пустырь без техники. Никакого вреда пожар не нанесёт.

— Это ты так предлагаешь нечистую силу выжечь?

— Не то. Перед сносом домов по ним шастают кладоискатели. Могут и найти кое-что похлеще альбома, что я спалил.

— Дался тебе этот альбом!

— Бережёного бог бережёт.

— А что такого в старом доме смогут найти?

— Да всякие дедовы припрятки нехорошие. Награды, ордена и медали.

— Фронтовые награды у деда в шкатулке.

— Могут быть и другие, с фашистской свастикой... Твой младший Сашка уже капитана в армии получил. Ему хотя бы до подполкана выслужиться для приличной пенсии. Армейскому офицеру нельзя шутить с карьерой, а тут такой прадедушка... Светка, ты видела фронтовые фотки нашего с тобой деда?

— У нас их не было, по-моему.

— Потому что наш со Светкой дед был умней Петькиного деда Славки. Петро, ты не обижайся. И сразу забудь про то, что я расскажу. Наш дед со Светкой дед на фронте был хиви — вольнонаёмный у немцев. Стирал солдатские подштанники, колол дрова. После Сталинграда получил свою десяточку, в лагере и поумнел. На русаков и русскую власть грязи не лил до самой смерти. С бандеровцами не ручкался. Остался на воле в Сибири на шахтах. Судимость с него через двадцать лет сняли.