Буквально за месяц население страны здорово поредело — так сильно, что это стало заметно. Первыми забили тревогу мытари и сборщики податей, откупщики налогов и прочий сброд, что хорошо наживается на каждой живой душе в королевстве: их доход стремительно упал, потому что в одночасье пропали многие из тех, кто его обеспечивал. Разумеется, сразу сократился поток денег, что питал королевскую казну. Понятно, что никакой король подобного непотребства терпеть не станет и объявит войну врагу.

Так было и у нас. И у соседей. Объявили. Собрали армию да пошли прочесывать леса и скалы.

Странная это была война. Враг сразу и везде. Королевская армия идет во Фреми, а народ начинает пропадать у Нальзана, отряды спешат к Нальзану, но враг уже у Кадарсе. Армия все время опаздывала. И теряла разъезды и патрули. Военные действия превратились в бессмысленные перемещения масс людей от одной границы до другой.

Армия на марше — дело страшное: прячь кур, крестьянин, уноси добро из амбара в глухой лес, туда же отправляй жену и дочерей, если не хочешь стать отцом и дедом для неизвестных байстрюков. Да и сыновей, если они достигли подходящего для службы возраста, лучше снарядить вслед за женщинами: королевские рекрутеры найдут способ затащить в армию тех, кто остался. А там, известное дело, новобранцев поставят в первый ряд в первой же битве и если кто-то из них по попустительству Святых Духов останется жив, тот станет ветераном и будет иметь неплохие шансы вернуться лет через двадцать к родному очагу, но большинство умрет, послужив для вражеской армии паутиной, в которой она должна будет увязнуть перед тем, как отборная латная конница нанесет по врагу всесокрушающий удар.

Но в случае с Анку все было еще страшнее: не возвращался никто и никто не мог и не желал возместить крестьянам и городам ущерб, наносимый слонявшейся по стране армией.

Подданным короля эта чехарда порядком опротивела за пару лет, а народ ведь штука тяжелая — долго закипает, а потом сразу взрывается. И не требует объяснений и покаяний. Ба-бах! И нет короля!

А кто есть?

А есть представители старой династии, младшей ветки. Права на трон очень спорные, но лучше такие, чем никаких. В общем, посадили нового короля себе на шею. А вместе с королем и Этих. Не сразу, конечно. Поначалу война вспыхнула с новой силой! Армию разделили на две сотни батальонов, да разослали по городам и весям. А что такое для Этих — батальон? Это все равно как волку в чащу отару овец пригнать. Конечно, если бы в широком поле, да в три раза больше овец, то они бы любого волка массой задавили! Но в лесу или городе все эти славные вояки стали просто добычей.

На четвертый год страна смирилась. И у соседей справа — на востоке, было так же. И у островитян. Везде.

Заключили мирный договор с Остроухими Анку. Им дозволялось жить в городах и по своему усмотрению прибирать жителей. Но не более двух десятков за год на каждого. Тогда ж никто еще не знал, что Остроухих очень быстро станет так много, что весь прирост населения уйдет на прокорм их бездушных утроб?

Взять хотя бы наш Римон. За год бабы тридцать два ребенка родили. А Эти прибрали за тот же год — двадцать девять живых душ. Ну, двадцать из них и без того готовились к путешествию в лучший мир — это верно, но девять-то вполне себе здоровых людей было!

С другой стороны посмотреть — прекратились войны и преступления. Вот как есть! Мир, тишина. Всяких убивчиков да воров Они в первую очередь прибрали, чтоб, значит, остались только послушные. Конечно, кое-где еще пошаливали и на дорогах и в городах, но такого беззакония становилось все меньше и меньше. Анку частенько совершали вылазки в отдаленные области и изничтожали разбойные банды целиком, под корень! Лихих людей сильно поубавилось. Но остались, конечно. Самые умелые да отчаянные — ведь отобрать у другого всегда проще, чем самому долгие годы горбатиться?

Соседи, опять же, с каждым из которых в прежние времена обязательно раз в десять лет случалась какая-нибудь войнушка, теперь присмирели, сидят в своих норах и кроме купеческих караванов, да редких святош-бродяг никого и не бывает от них.

Солдат, правда, не распустили почему-то. Так и служат — в страже городской или гвардии. Строем ходят, оружие чистят, когда где-то большое строительство начинается — помогают и присматривают за поставками. Не от разбойников — всяких лихоимцев Они вмиг кончают сами, когда добираются, а так — чтоб чего с воза не упало, а то и кому-нибудь к рукам не прилипло.

Тишь, благодать. В общем, хорошая жизнь, спокойная. Только людишки пропадают. Сегодня условился с каким о встрече или там денег занять, а на завтра его и нет! Сожрали Те, Кто Всегда Рядом...

Потом слухи стали ходить, что детей малых, которых Они прибрали, кое-кто кое-где встречал; вроде как, значит, не сожрали их сразу, а для каких-то своих надобностей припрятали до поры.

Те, кто искать своих чад кинулся — тоже пропали по большей части. А остальные решили, что еще нарожают: дурное-то дело не хитрое. И ничего, привыкли потихоньку.

Нам учитель подробно все рассказывал, даты какие-то называл, имена. Только к чему оно мне, если уж почитай две сотни лет никаких изменений не происходит? Есть мы и есть Они. Они нас жрут и охраняют. Точно как собаки овец. Вернее, если бы волкам разрешили овец пасти — вот точно как у нас и вышло бы все.

И еще, говорят, серебро какое-то полностью исчезло. Раньше будто бы из него даже монеты шлепали, а теперь и в храмовой утвари такого металла не встретишь — все медь да олово больше. Редко когда железо и совсем нечасто — золото. И серебра я и не видел никогда. И дед не видел. Только рассказать успел. А ему — его дед, который тоже серебра не видел. Наверное, его тоже остроухие жрут. Серебро, конечно.

Справил я завещание по настоянию Кристиана — все честь по чести. Заверил подписью, волосом и ногтем в печати; назначил душеприказчицей Златку, а буде помрет или там Остроухие ее приберут, то детей ее в порядке старшинства. Сначала мальчишек, а потом и девиц. Имен-то их и не знал, ну Кристиан так и записал: потомки Златки Цыплячьи Ноги поочередно! Это у муженька ее такое прозвище наследственное. Потому, наверное, и живет в своем хуторе — боится людям добрым показаться, чтоб не засмеяли.

С Зайцами тоже удачно получилось: пришли мы со старостой к их двору, я еще рта не успел перед воротами открыть, а уже из калитки на меня сам Иржи таращится и говорит так вдумчиво:

— Ты, Одон, не сомневайся, разора твоему хозяйству я не причиню. И убытка. Да и сыны мои тоже не пальцем деланные.

— А то я не знаю это, дядька Иржи, — отвечаю ему степенно, все ж хозяин я! — Хотел обсудить с тобой цену аренды да условия: фригольд или копигольд, а может, чего свое предложишь?

Уважительно посмотрел на меня сосед — он и слов-то таких не знал, Кристиан-староста тоже удивился. Да я и сам не знал бы таких заумностей, если б не подслушал, как Марфин дядюшка с каким-то щеголем обсуждает заливной луг, на который собирался купец своих лошадок выпускать, да нашелся вдруг хозяин лужка.

— Проходи, Одон, — говорит мне старый Заяц.

Долго сидели втроем, решали-обсуждали. Договорились, конечно.

За пасеку пообещал мне Иржи двадцать оловяшек в месяц. Летом. Не сказать, чтоб высокая цена была, но и хлопоты все он с меня снимал — и за пчелками присмотрит, за бортями, опять же и подати уплатит. Мне трудов — только выставляй товар в своей городской лавке, да и знай трать оловяшки.

За землицу выходило почти сто монеток. Заяц настаивал на единовременной выплате полутора тысяч в год, но я настоял на помесячной выплате. Пусть даже и потеряю немного, зато не окажусь однажды без средств. Я же не собираюсь кутить — зачем мне много денег сразу? И с батраками он же тоже не враз рассчитывается? Дедка вон каждую недельку денег им подкидывал. А сразу выдай — они и пропьют все до грошика. И за то и нам убыток: Остроухие не сильно пьяниц жалуют и если нагрянут, то выбирать станут не из всех, а только из трезвых. Вот и выходит — трезвый батрак, значит, живой хозяин. Иржи морду-то покривил, да согласился.

Потом еще дом, еще дальний выпас, еще мост через Хиряйку... в общем, богатое хозяйство у деда образовалось, а я и не считал никогда. Теперь-то понятны стали бабские посиделки на моем пути — чуть не треть деревенского добра моим ныне числится. А поселение наше — не из маленьких. Душ эдак в триста. Вот и выходит, что иной нобиль не так богат как я. Не барон, конечно, но и не голодранец вроде Савла Двубородого! А еще пасека, лавка, мосток.

Хиряйка — это ручей такой. Дедов дядька там сто лет назад мосток построил, и оказалось, что через него очень удобно в город добираться из баронского имения. Да и за имением тоже свободные деревеньки вроде нашей водились — тоже возы отсылали на торг. Вот за проезд и сыпались грошики в нашу семейную копилку.

К первой звезде управились: документы написали, подписи, свидетели — дотошный Кристиан без пригляду ни одну закорючку не оставил. Обеспечил мне дед доход постоянный — хоть в студенты записывайся!

А поутру встретил я старшего сына Зайца — Чеха, обошли с ним мое хозяйство, осмотрел он все, одобрил. И стал я вольной птицей. Ну почти вольной.

Понятно, что если в подорожной не будет отметки постоянного присутствия, то сожрать меня сможет любой из Этих — как бродягу. Каждую седьмицу хошь — не хошь, а обновлять печать на пергаменте нужно — старую соскрести, новую поставить. А каждая печать, ежели не в постоянном месте ставишь, если купец какой или гонец, то три грошика откати. Дороговато для обычного бродяги. Я вот подумываю себе у какого-нибудь городского ювелира собственную печать заказать, а то и пяток. Не для заработка, а чтоб не мучится. А что? Буду сам себе ставить отметочки убытия-прибытия. Пусть проверяют!

И точно — сразу за околицей пара Этих — на конях своих вороных, плащи трепещут на ветру, глаза сверкают, уши под маской спрятаны. Один руку тянет:

— Кто такой?

На пергамент смотрит только мельком, будто и не интересно ему. А по глазам видно: сожрал бы, не упарился. Только что-то останавливает Желтоглазого. Не я ему сегодня на обед предназначен. На другого кого-то судьба оскалилась.

— Куда едешь?

— В Город, вестимо, — отвечаю рассудительно, как давеча Зайцу.

— Надолго? — голос такой, словно вырвали у него вкусный кусок из горла.

Но нет надо мной твоей власти, Остроухий! Нету! Если жрать меня нельзя, то и все, что ты можешь сделать — только подорожную проверить.

— Жить там буду. Дед-то помер. Теперь один я.

То еще верно, что пока я один в роду — они меня вообще тронуть не смеют! Пока детьми не обзаведусь. А до детей мне как на карачках до Святого Склепа!

— Не забудь отметку поставить, а то ведь и не посмотрят, что один ты остался, — вроде как жалеет, людоедская морда, предупреждает, а вроде и как завидует кому-то из своих городских соплеменников.

— Спасибо, добрый господин, — так положено вежливым отвечать на хороший совет, так и отвечаю.

И дальше качусь в телеге, не оглядываюсь. Да и чего я там не видел? В деревню они все равно не поедут — срок не пришел, а вот въезжающих-выезжающих обязательно проверяют, потому что пожива у них бывает частенько среди чужих, заезжих. А если в деревню им ходу нет, то стало быть, сейчас наколдуют, отведут глаза, да — шасть в кусты! Следующего ждать.

Люблю я в Город ездить — дорога чистая, рощи, перелески, птички поют, цикады трещат, где-то далеко лиса тявкает, никто над душой не стоит, не гонит и не орет. Так бы и ездил туда-обратно. Жаль только кончается мое путешествие всегда быстро. Здесь до городских ворот всего-то четыре лиги — солнце еще в зенит не выйдет, а дорога уже кончится.

Пестрая — это так мою кобылку зовут — притащила меня к лавке сама. Я-то еще в поле уснул, растяпа! Но это я так, строжусь. Давно известно, что если на рыночной площади в городе монеты рассыпать, то через неделю можно прийти и собрать. Даже если уборку делать станут (Остроухие страсть как не любят мусор, вонищу и неустроенность), то деньги аккуратно поднимут под присмотром стражи, из-под них грязь выметут, а потом на место положат. Еще и вымоют с золой — чтоб сверкали ярче!

— Одошка! Что ты за человек такой! — орет на меня Симон-приказчик. — Обещал позавчера быть, а сам? У меня товар почти кончился! Ни денег, ни меда, ни зерна и молока — ничего! Думал уже лавку закрывать!

— Дед помер, — сообщаю ему мрачную новость. — Упокаивали. Да в наследство вступал. Закрутился. Давай телегу разгружать.

— Ой, горе какое! — хватается за щеки Симон, а глазки-то бегают. — Как же ты теперь один, Одон?

— Кверху каком, — отвечаю грубо, по-хозяйски. — Чего стоишь? Хватай зерно!

Пока таскали мешки да крынки, Симон не спускал с меня глаз — кажется, решил обмануть желторотого! При живом-то деде не посмел бы ни за что — у деда разговор с жуликами короткий. Нужно присмотреть за ним аккуратнее, а то так ловко обманет, что еще и должен ему останешься.

Поглядим, кто кого.

Глава 2. В которой происходят события, из-за которых мне и пришлось рассказать эту историю.

Первым делом, конечно, стоило навестить квартального. Печать справить, про деда рассказать, предъявить бумаги от Кристиана и вступить во владение лавкой. Потом найти себе постоянное жилье, потому что при лавке жить долго не выйдет, нужно иметь свой угол.

Квартальный — Лука Трехпалый, был подвижным мужичком лет тридцати. Он ни мгновения не мог усидеть на месте и, по-моему, даже стул перед его рабочим столом не стоял — ни к чему табуретка такому взбалмошному человеку, одновременно ведущему тысячу дел. Его помощники — сестра Магда, да ее сын Гуннар, прижитый от какого-то проезжего наемника, целый день носятся по дому будто заведенные, подгоняемые сотней приказов, отданных одновременно. Иногда складывается ощущение, что устраивая эту беспорядочную беготню, Лука просто разгоняет застоявшийся в доме воздух. Посетителю кажется, что обитателей в доме раза в четыре больше, чем есть на самом деле — настолько быстро и непредсказуемо они передвигаются между комнатами.

Мы с ним немного знакомы — приходилось уже выписывать у него и листы проживания и подорожные, и потому мое появление не становится для него чем-то необычным:

— Добрый день, Одон, — квартальный всегда успевает поздороваться первым и ко всем приходящим относится очень уважительно. — Все у тебя хорошо? Магда, ты не видела, куда я задевал списки умерших за прошлый год? Наместник, дайте ему Святые Духи долгих лет, затребовал! Ищи, Магда! Что у тебя, Одон? В лавке все хорошо? Соседи не обижают? Ну и славно! Гуннар, еще раз забудешь посыпать песком написанное — прибью! Магда, что это? Нет, это списки за позапрошлый год, а нужно — за прошлый! Посмотри в бюро у окна! Давай свою подорожную, Одон. Вот тебе печать, деду привет передавай и мое уважение! До свиданья!

Я еще не успеваю вымолвить даже слова, а дело закончено. Ну, так считает господин квартальный.