Однажды случается всё!

Сидевший среди офицеров французский журналист Франсуа Перрен начал потихоньку отключаться: целые сутки без сна давали о себе знать и размеренный речитатив русского офицера действовал получше патентованного "Имована". Чтобы сбросить наваливающуюся дрему, Франсуа оглядел присутствовавших.

Полковник Аркадий Александрович Сарычев — старший русский офицер, назначенный командованием комендантом Сиэтла, контролирующий всю десантную операцию на месте. Судя по волевому подбородку, глубоким морщинам на лбу и около рта, полковник повидал многое и еще больше пережил. Его загорелая кожа и слегка раскосые глаза делали его непохожим на европейца, но Франсуа прекрасно знал, что внешне русские бывают очень разные: одного можно принять за шведа, а другого не отличишь от японца, и все это будут русские. В последнее время появились даже негры, считающие себя русскими. И ведь умудряются как-то общий язык находить.

Его заместитель — Юрий Ильич Котов, подполковник, кривоногий, лысоватый, крепко сбитый, вечно потеющий коротышка, производил поначалу не самое благостное впечатление. Но очень быстро выяснилось, что этот некрасивый русский был уникален: он, казалось, помнил все. Франсуа знал, что бывают люди с абсолютной, эйдетической памятью, но Котов был первым из них, с кем удалось познакомиться журналисту. Когда подполковник по какому-нибудь случаю приводил пространную цитату кого-то из великих деятелей прошлого, то если закрыть глаза — создавалось полное ощущение, что он читает с листа. За время, проведенное на Большом Десантном Корабле русских, журналист пытался несколько раз проверить точность воспроизводимых цитат и ни разу не нашел допущенной ошибки. А Котов посмеивался и говорил, что это нетрудно — запоминать умные мысли, а настоящий труд — запомнить многочисленные приказы командиров разных уровней, но и их он помнил все, начиная с курсантских времен. То ли намекал на их запредельное количество, то ли на отсутствие в них мыслей.

Третий по старшинству офицер, представитель НАТО, координатор взаимодействия, фригаттенкапитан бундесмарине Вернер Штольц, командовавший до назначения на эту должность фрегатом типа "Брауншвейг" — с бортовым номером F-263 (в каюте немца висела фотография его прежнего корабля). Стройный брюнет, был он больше похож на какого-нибудь албанца, чем на саксонца или баварца. Немец часто вспоминал Ольденбург, к порту которого был приписан его корабль и иногда ругался на "чертовых янки", вздумавших так некстати устраивать гражданскую войну. Он много и часто общался со Штабом Объединенного Командования и казался постоянно занятым отчетами, рапортами, планами и разборами.

Сбоку от него пристроился капитан Иовате — офицер Сухопутных сил японской Самообороны, представитель самой немногочисленной ныне профессии в Японии. Как и все азиаты, был он крайне невыразителен и если что-то говорил, то никогда не показывал своего личного отношения. Всегда его слова были точкой зрения его командования. Франсуа не мог понять бесстрастного японца и, случалось, злился, когда капитан своим равнодушием к любому событию низводил его субъективную значимость к нулю. Перрен не любил такого отношения к жизни и не старался этого скрыть. Поэтому с капитаном Иовате общался редко, только по необходимости и даже не знал весь круг обязанностей японца. Что-то вроде военного наблюдателя — а большее обычно любопытному французу было почему-то неинтересно.

Зато следующий офицер — майор L'Armee de Terre Пьер Жибер, представитель 7-ой танковой бригады, что базировалась в Безансоне, той самой, на шевронах которой красовался кентавр в кресте, был единственным лучиком света в этой угрюмой компании случайных союзников. Среднего роста, с тем оттенком волос, который принято называть медным, обладатель национальной французской горбинки на тонком носу, вечно избыточно жизнерадостный, с неизменной сигарой меж полных губ, он являл собой тот образчик француза, который давно стал стереотипом для всего мира. Совсем не противник выпивки, особенно красного вина, гурман и сквернослов, он обладал какой-то гипнотической способностью воздействия на женщин и ни за что не желал выдавать свой секрет никому. Франсуа был знаком с ним уже больше десятка лет — с того самого дня, когда юный аспирант обзавелся сплошной полосой на погоне. За эти годы улыбчивый Жибер стал для Франсуа добрым приятелем, с которым легко можно было поболтать на любые темы.

Последним в кабинете присутствовал турок в чине майора — Шафак Бейзат. С ним Франсуа почти не пересекался и сказать что-нибудь о нем, кроме того, что его руки исключительно волосаты, а английский оставляет желать лучшего, журналист не мог. Сферу обязанностей турка составляла правовая оценка действий остальных офицеров и солдат миротворческого контингента — он был глазами, ушами и носом Брюсселя.

Пока Франсуа рассматривал офицеров, пытаясь взбодриться, подполковник Котов успел закончить изложение диспозиции, и собрался приступить к перечислению стоящих перед бригадой задач. Перрен протяжно зевнул, для чего отвернулся чуть в сторону и едва не задохнулся, когда в этот самый миг вдруг распахнулась легкая дверь, и в помещение ввалился журналист какого-то русского интернет-издания. То ли "Утро", то ли "Вечер" — Перрен никак не мог запомнить, а может быть русский представлял сразу два издания, потому что часто бывал то воинствующим коммунистом и французу казалось, что в такие моменты он называется корреспондентом "Утра"; то патентованным либералом, и в такие часы он собирал материал для "Вечера". Короче, этих русских не поймешь! Звали его тоже не традиционно для русских: Максим Непейвода. Франсуа всегда улыбался, когда произносил фамилию коллеги, потому что немного владел русским языком и знал, что фамилия "говорящая", но точно перевести ее значение на французский не мог, как ни старался. В остальном был Макс типичным русским: много пил, и когда напивался, впадал либо в неудержимое буйство и щедрость, либо в самую тяжелую тоску, от которой делалось нехорошо всем окружающим.

— Саныч!!! — С самого порога заорал Непейвода полковнику Сарычеву по-русски. — Саныч, все, pezdec!

Дальше шла долгая витиеватая фраза, в которой Франсуа узнал некоторые фразеологические обороты, которым обучился на стажировке в Москве лет шесть назад. На французский они переводились трудно, либо вообще не переводились. И при любом переводе они полностью утрачивали смысл. Но Перрен еще тогда, в Москве, сообразил, что подобными идиомами русские выражают эмоции, свое отношение к ситуации, и показывают собеседнику, что поднятая тема сильно их тревожит. Это как если бы итальянец начал размахивать руками, а финн краснеть. Русские заменяли эти невербальные знаки вполне себе вербальными формулами, которые, однако, не несли информационного содержания за исключением выражения крайней степени возбуждения. Поляки выкрикивают "Матка бозка, пан Иезус!" примерно с той же смысловой нагрузкой.

Макс плевался матерщиной прямо в лицо полковнику, а тот деловито слушал, пока не надоело; тогда он треснул по столу обеими ладонями — тяжелыми, сухими, с искореженными ногтями и выдохнул:

— Заткнись, utyrock! Что произошло?

Непейвода осекся, устало перевел дух и только открыл рот, чтобы сказать что-то по существу, как вновь растворилась дверь, и на пороге появился адъютант Сарычева — старший лейтенант Голованов.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться? — он сказал это по-русски.

— Что происходит, Слава? Почему этот писака, эта пьяное suchje vymja, врывается на совещание? Ты вообще где ходишь, tvoyu mat? Если сейчас сюда террористы полезут, мне от них из этой пукалки отстреливаться? — Полковник бросил на стол черный пистолет, который непонятно как оказался в его руке, спрятанной за спину. — Докладывай!

Лейтенант недоуменно посмотрел на полковника, развязно уселся на свободный стул, вынул платок и промокнул жидкий ежик на макушке.

— Только что пришло сообщение из Брюсселя. Лондон атакован ядерным оружием. Предварительная оценка мощности — десять мегатонн. Лондона больше нет. Отмечены пуски с английских подлодок в Индийском и Атлантическом океанах. Москва заявила о нейтралитете. Вашингтон пока молчит.

— Вот! — выкрикнул темпераментный Макс. — Я это и объясняю!

Все сразу загалдели, доказывая друг другу что-то совершенно неважное.

— Потому что в начале ядерной войны все остальное — неважно, — подумал Франсуа. — Все остальное такие мелочи, что о них даже думать не хочется. Лондон это всего триста километров до Парижа. Даже если по Франции не ударят ракеты — радиация убьет многих.

Русский полковник сидел за столом, растерянно глядя на свои жесткие ладони, в которых оказалась помятая сигарета. Некурящий Сарычев неумело вставил ее в рот и просительно посмотрел на офицеров.

— Слава, бегом давай сюда всех офицеров бригады, — по-русски сказал Котов. — Журналюг — на хрен! Кончилось их время. Пусть учатся что-то полезное делать! Вернер, Пьер, — подполковник перешел на английский, — свяжитесь со своим руководством, узнайте, что там происходит! Подробности! Капитан Иовате, от вас я жду того же! Макс, забери этого француза и чтоб часа три я вас обоих не видел! Если еще кто-то из вашей братии появится — застрелю, клянусь! Аркадий Александрович, соберитесь! Шафак...

Чем озадачили турка Шафака Перрен так и не узнал, потому что оказался за дверью, в приемной, где пыхтящий Максим Непейвода аккуратно опустил его на подоконник.

— Что Франсик, допрыгались? — в своей обычной развязной манере поинтересовался русский. — Не бзди, прорвемся! Мне бы сейчас только до дома дозвониться!

Перрен тоже схватился за мобильный телефон, но ответ был прежним: "Вы находитесь вне действия сети". В штате Вашингтон уже давно были перебои со связью.

Но запасливый русский оказался хитрее — у него в руках был спутниковый терминал Inmarsat. Хорошее решение, у самого Франсуа был такой же, только остался на БДК. Головной офис в Лондоне наверняка не работает, но спутники и береговые станции пока еще исправны.

— Мама, мама, мама! — орал Макс в трубку. — Валите из Москвы подальше. Да похрену куда! На юг валите! В леса, на Волгу! Только быстро. Через час вас там не должно уже быть! Что? Хорошо, у меня все хорошо! Я через час перезвоню проверю! И Ленку прихватите с собой! А Сережке скажи — пусть всех знакомых обзвонит, уезжайте из города!.. Ядрен батон будет! Да, быстро!

Едва Непейвода нажал на кнопку отбоя, трубку перехватил Перрен и стал, путаясь и сбиваясь, забивать номер, который уже плохо помнил, доверившись давным-давно электронной записной книжке. Мари не отвечала. Опять где-нибудь шлялась по своим клиенткам, которым каждый вечер впаривала какое-то merde вроде "Гербалайфа". Ее мобильный тоже оказался недоступен. Следующий набранный номер был сводного брата, живущего то ли в Бельгии, то ли в Голландии — в городке Баарле, где, как известно, соседние дома по улице могут принадлежать разным странам безо всякого намека на упорядоченность. Шарль жил в Бельгии, но для работы переходил через улицу в Нидерланды. Впрочем, когда голландские власти наглели и задирали налоги, хозяин банка замуровывал выход из здания в Голландию и устраивал из окна замечательное крыльцо для бельгийских клиентов, заодно избавляясь от докучливых фискалов из Нидерландов — потому что теперь по царящим в городе законам его заведение попадало под юрисдикцию фламандцев.

Трубку взял сожитель Шарля — Марко:

— Да, слушаю?!

Франсуа его не любил: за ухоженные пальцы, за искусственную томность в интонациях голоса, за подведенные глаза. Не любил, но не считал возможным и нужным высказывать свое неодобрение его образа жизни. В конце концов — каждый сам себе выбирает дорогу. И чужой выбор уважать нужно всегда — только это делает нас людьми, полагал Перрен.

— Марко, это я, Франсуа! Что там у вас происходит?

— Здравствуй, Франсуа! Ты давненько к нам не заезжал. Ты нас больше не любишь? Мы о тебе вспоминали на днях, так, ни о чем. Просто подумали, что было бы хорошо, если бы ты бывал у нас почаще, понимаешь? Шарль пошел к соседям, они купили какой-то трактор для стрижки газонов, он хотел его посмотреть. Алло, Франсуа, ну что же ты молчишь?

— Черт, Марко, скажи мне просто — что у вас там творится?! — Франсуа всегда старался удерживать свое негодование, но в этот раз такое оказалось ему не под силу.

— Не нужно так нервничать, месье Перрен, — в голосе Марко появилась обида. Незначительная, как на неудачно подстриженный ноготь. — У нас все по-прежнему. Шарлю обещали повышение до начальника отдела на днях и мы всерьез подумываем об усыновлении какого-нибудь несчастного арабчонка... Так что в следующий твой приезд, Франсуа, у тебя, скорее всего, появится маленький племянник! Разве это не замечательно?

Тупая дурр-ра! — едва не выматерился француз. Но вслух спросил:

— Марко, ты слышал, что Лондон разбомбили?

— Лондон? Это у англичашек? Так им и надо! Не будут считать нас за дураков! Что еще можно ожидать от людей, которые водят машины с неправильным рулем? Это было ясно с самого начала — когда-нибудь они непременно доиграются со своими бомбами! — заявил Марко. — Ты звонишь только из-за этого?

Франсуа хотел ответить, но Макс уже требовательно тянул трубку у него из рук. Перрен нажал отбой и после этого, не сдерживаясь более, обозвал Марко дешевой потаскухой. Не зря король Леопольд, покоритель Конго, обозвал свою драгоценную страну и ее жителей: "мелкая страна, мелкие людишки". Им на все плевать, кроме своих клумб!

Военные носились по зданию, облюбованному русскими под штаб, со скоростью хороших спринтеров. Все словно ополоумели, сновали во всех направлениях и пугали друг друга самыми невероятными догадками:

— ... капитан Листов говорит, что долго мы здесь стоять не будем. Если большая война началась, нам не дадут прохлаждаться. Наверное, на Вашингтон пойдем? — на бегу спрашивал один русский нижний чин у другого.

— ....Семенов! Стоять! — орал из одного конца коридора в другой какой-то капитан-лейтенант. — Ты накладные получил? В чем дело? Почему я сам должен разбираться?

— Франсуа? — рука Макса, упавшая журналисту на плечо, вывела его из созерцательного забытья.

— А? Что теперь делать, Макс?

— А теперь, дорогой мой лягушатник, — непонятно сказал Непейвода, — будем ждать решения отцов-командиров. Потому что в нынешней ситуации только они — наша надежда и опора. Другой организованной силы, кроме раздолбанных остатков Национальной гвардии, в этих местах не водится. Интересно, куда пошли ракеты с английских лодок? Конечно, не факт, что они ядерные, мало ли у кого там нервы не выдержали? Может, по ближайшему сухогрузу отстрелялись?

— Макс, — неожиданно для себя сказал Перрен, — мне нужно в Париж. Мне еще никогда так сильно не было нужно в Париж. Что мне делать?

— Забудь, дружище! Просто — забудь! — истерично рассмеялся русский.

— Я не могу, Макс. Мне нужно в Париж. Там Мари. Там ее мать. Там мой дом! Мой банк! Господь Иисус, что будет с моими деньгами? В этой чертовой Америке не работает ни один банкомат! Я должен что-то сделать!