В день запуска проекта в рубке собралось несколько представителей из числа учёных и военных Содружества, Рахманов, оба радиомеханика, чекист от красных. Игоря никто сюда не приглашал. Но он, как ученик радиомеханика, лично приложивший руку к созданию радиоприёмника, самовольно робко вошёл и стал в углу. Никто против его присутствия не возражал. На него, как обычно, не обратили внимания.
Старый учёный — руководитель проекта, перепроверил, все ли приглашенные собрались. Сначала старик хотел сказать какую-то подобающую речь, но, увидев нескрываемое нетерпение на лицах присутствующих, воздержался. Да и речь была бы неуместной в этой маленькой конуре, освещаемой одной тусклой лампочкой у потолка.
Многие из собравшихся были люди старшего поколения, и они помнили, что такое радио. Они с надеждой смотрели на безобразную конструкцию без корпуса — беспорядочное нагромождение радиодеталей с несколькими тумблерами и ручками регулировки, выведенными на кусок доски. Как хотелось, чтобы после щелчка тумблера в тесную рубку ворвалась давно забытая какофония перебивающих друг-друга радиостанций на всех языках: музыка, новости, спорт... Это означало бы начало конца их мучений, скорую эвакуацию, спасение из ада.
Старший учёный кивнул "некрасному" радиомастеру и тот щёлкнул тумблер. Игорь, услышав звук из радиоприёмника, уже раскрыл рот для радостного "Ура", но увидев лица старших понял, что "ура" здесь не причём. Прислушавшись, он понял, что из приёмника доносится почти такой же шум, как и во время испытаний приёмника внутри метро, только значительно более громкий. Он уже знал, что это "фон" или "помехи", и вспомнил, что со слов радиомастеров, помех снаружи во много раз больше, чем на глубине метро. Радиомастер стал нервно крутить ручку настройки частоты. Вдруг помехи прекратились. Радиомастер прислушался и произнёс:
— Это не помехи...
Из динамиков раздавался ритмичный звук "Тум-Тум-Тум...Хр-р-р". Как будто кто-то трижды стучал по включённому микрофону пальцем, а потом этим же микрофоном один раз проводил по пенопласту. И вся эта бессмысленная жуткая череда звуков беспрерывно повторялась с небольшим интервалом. Присутствующие вслушивались, как будто надеялись, что сейчас незнакомый голос произнесёт: "Раз-два-три...Внимание. Начинаем нашу передачу...". Но "красный" радиомеханик, высказал общую догадку, которую другие произнести вслух боялись:
— Это и не люди... Чертовщина какая-то...
Что это было: чудом уцелевшая сломанная радиостанция по непонятным причинам до сих пор функционирующая таким странным образом; какой-то своеобразный мутант или инопланетянин — для всех осталось загадкой. То, что человеку и в голову не придёт сигнализировать о себе подобным образом, было очевидным для всех.
"Некрасный" радиомастер продолжил поиски, покрутил ручку настройки до упора, потом обратно до упора, ещё и ещё раз. Быстрее. Медленнее. Ничего. Ничего, кроме помех и того монотонного нечеловеческого сигнала на одной и той же частоте. В течении часа под нетерпеливым наблюдением присутствующих оба радиомастера крутили ручки, что-то подкручивали и подтягивали в самом приёмнике, и даже просто от безнадёги постукивали по выступающим деталям. Ничего, кроме странного сигнала. "Красный" радиомастер робко сказал:
— Может что-то с антенной? — хотя и сам понимал абсурдность этого. Приём сигнала однозначно шёл через антенну, а, значит, антенна здесь не причём.
Ещё минут пять общего молчания под шум помех из приёмника. Первым подал голос суровый военный Содружества:
— Я говорил, что это всё блеф! Сколько затрачено средств, погиб человек! И всё зря! Всё из-за сумасбродной прихоти "очкариков"!
— Мы не для себя старались, — робко заметил один из "очкариков".
— А вы теперь это расскажите мутантам, которые Пашку разорвали, и его жене с тремя детьми.
— Может попробовать что-то ещё?
— И не надейтесь! — громко гаркнул всё тот же военный. — Я буду требовать прекращения проекта и привлечения виновных к ответственности.
Распихав стоящих за ним "очкариков", многозначительно посмотрев в глаза Рахманову, он вышел из рубки. За ним вышли ещё два военных.
Долгие часы радиомеханики бороздили эфир в надежде выудить там хоть что-то. Учёные по мере исчерпания имевшихся у них запасов терпения также выходили один за другим.
В середине ночи, чекист, до этого невозмутимо наблюдавший происходящее, резко сказал "красному" радиомеханику:
— Нам пора... Потрудитесь обдумать, что вы доложите товарищу ГенСеку, — и вышел из радиорубки. Красный радиомеханик, рассеянно пожав руки Игорьку и своему коллеге, засеменил за своим "хозяином".
Рахманов молчал, время от времени по-детски грызя ногти. Потом вздохнул, подошёл к радиомеханику, рассеянно пожал ему руку и тихо сказал:
— Ничего-ничего, Степаныч. Ты главное не отчаивайся.
Он развернулся и, опустив голову, вышел из рубки. На Игорька он даже не взглянул.
Остались Игорь и его наставник. Они, сменяя друг-друга, ещё двое суток сканировали эфир. Потом к ним в рубку зашел один из учёных и, не поздоровавшись, сообщил:
— Правительство потребовало прекратить трату ресурсов на проект "Цивилизация". Они считают проект безнадёжным. Нам запрещено тратить силы штатных работников. Вам, радиомеханик, сказано немедленно приступить к выполнению других задач. Но Рахманову удалось уговорить Правительство не ликвидировать рубку в ближайшее время. Поэтому начальником рубки назначаешься ты, — учёный кивнул на Игоря. Тот ошалело посмотрел в глаза учёного, но по ним трудно было определить, вкладывает ли он в фразу "начальник рубки" какую-либо иронию.
1.2.
Сначала 16-летний сирота Игорь Кудрявцев, обрадовался столь ответственному назначению. Но потом вспомнил, что все что ни случается в его жизни - бывает только к худшему. Он тяжело вздохнул и тупо уставился на жужжащий приемник.
Игоря 12 лет назад забрали с Русляндии — неофашисткого государства "русичей", как они себя называли. Он мало, что помнил со своего детства. Лицо матери он не помнил. На месте лица у него в памяти всегда вырисовывался только расплывчатый полуовал. Но вот густые светло-русые волосы матери, заплетенные в две тугие косы, спускавшиеся почти до пояса, он помнил хорошо. Также хорошо он помнил черную униформу матери с коловратом на рукаве. Помнил её ласковые руки и её ласковый голос, когда она ему пела какие-то детские песенки. Образ матери у него никак не ассоциировался с тем портретом фашистов Русляндии, который рисовался по рассказам граждан Содружества. Он мог бы считать всё это не правдой. Но в одном из уголков его сознания память хранила случай, который он хотел бы забыть, но не мог.
Игорь почти всегда по вечерам встречал мать с работы. Мать выходила из двери, ведущей в какой-то коридор в дальнем конце перрона их станции. В тот коридор никого никогда не пускали. Но он и другие ребята часто слышали оттуда приглушённые, леденящие кровь, почти нечеловеческие крики.
Он дожидался мать у двери. Мама выходила, ласково ему улыбалась, радостно брала на руки. Когда Игорь спрашивал, кто там кричит, мать отвечала, что это "плохие". Иногда она их называла "айзерами" или "чурками". Для четырёхлетнего мальчика этого было достаточно. Воображение дорисовало из этих "айзеров" страшных монстров.
Но однажды Игорь попал внутрь. В этот вечер дверь "маминой работы" была открыта. Дверь охранили два охранника в черных камуфляжах. Обычно они стояли за этой дверью, запирая её изнутри. Сейчас они вышли и ругались с каким-то рабочим, пытавшимся протолкнуть в дверь тележку. Тележка не лезла и оба охранники благим матом орали на рабочего, потом вытолкали тележку и стали пинками прогонять бедолагу. Охранники привыкли к тому, что Игорь постоянно ошивается возле двери, и поэтому на него не обращали никакого внимания. Да и к тому же они увлеклись пинанием рабочего. В этот-то момент Игорь и вбежал в коридор.
Игорь забежал в первую попавшуюся дверь и увидел свою мать. Она была в белом халате, испачканном кровью. Мать и ещё двое мужчин в таких же халатах склонилась над головой полностью голой и удивительно смуглой девочки, привязанной к стулу. Девочка была лет шести. Ремни жёстко притягивали её к сидению, не давая возможности пошевелиться. Выше уровня глаз черепная коробка девочки была срезана. На столике в лужице крови лежал верх черепа с пышной копной чёрных волос. Таких чёрных волос он ещё никогда не видел. Рядом лежала пила. В серо-красном веществе мозга девочки ковырялась каким-то предметом мать Игорька.
Девочка кричать не могла — у неё во рту торчал резиновый кляп, поверх которого шел ещё один ремень, жестко вжимавший кляп в рот, а вместе с ним и прижимавший головку ребёнка к подголовнику стула. Но девчушка явно была в сознании, возможно на грани агонии. На окровавленном лице застыли ужас и невыносимая мука. Глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит, на окровавленных щеках — дорожки от ручьями текущих слез.
Девочка увидела Игорька и как-то встрепенулась. Тогда мать повернула голову, побледнела и зло крикнула: "Пошёл вон!". Игорь не мог пошевелиться. Мать резко вытерла окровавленные руки в перчатках о свой халат, подошла к Игорьку, схватила его за руку, вытащила из операционной и потащила по коридору. Оба охранника, прогнав рабочего, удовлетворенно возвращались к посту. Увидев мать с Игорьком, они перепугались. Мать вывела Игорька из коридора и сдержано сказала: "Жди меня дома". Игорь побежал, что было силы. Только слышал, как мама, его ласковая добрая мама, орала на охранников такими словами, которых он от неё раньше никогда не слышал.
Мать вернулась с работы раньше обычного. Это была снова его любимая ласковая мама. Она пробралась в угол палатки, в которой сидел и трясся Игорь, всунула ему в руку несколько шоколадных конфет (где она могла их достать?). Она обняла его и ласково зашептала прямо на ухо:
— Игорёк, сынок. Та девочка очень больная, она — злая. Она — чурка. Мама хочет её вылечить. Девочка выздоровеет и станет красивой доброй русской девочкой. Она будет русичанкой. Ведь даже твой папа погиб на войне для того, чтобы все детки были русичами...
Игорь почти поверил, а что ему ещё оставалось делать? Правда, маму он больше не ходил встречать с работы. И вообще на дверь маминой работы предпочитал не смотреть.
Лет через десять Игорь случайно услышал рассказ одного из ветеранов войны с фашистами. Тот сообщил, что медики Руслянда проводили секретные эксперименты над детьми. Они создавали управляемых, сильных зомби — идеальных солдат будущей армии. В качестве сырья использовались дети восточных национальностей. При осуществлении операций фашистские медики не тратились на наркоз. В заключение рассказа ветеран сказал, что возглавляла медслужбу Руслянда женщина. От себя рассказчик добавил:
— Видел я её мёртвой, когда уже в расход пустили. Красивая была баба. Такая маленькая, хрупкая, с двумя косами в руку толщиной. Ну, никогда бы не поверил, что такая может сознательно детей калечить! А сколько умерло при этих операциях? Кстати, говорят, что не всех сволочей фашистских поубивали тогда. Они ж многие тогда в туннели ушли, а куда — неизвестно. И детей, эксперименты с которыми удались, с собой увели. Сейчас-то эти детки повырастали. Что с ними стало?
Однажды Содружество без объявления начало войну с Русляндом. На их станцию напали внезапно. Мать уже вернулась с работы и готовила в палатке еду. Когда началась стрельба, она схватила пистолет, хотела выбежать из палатки и принять участие в бое. Но уже на выходе вскрикнула и ввалилась обратно в палатку, упав спиной на пол. Продолжая держать одной рукой пистолет, второй она зажимала рану в животе. Она подняла глаза на Игорька и что-то шептала, но он не слышал, или не понял от испуга.
В это время в палатку вошёл незнакомый военный с автоматом. Увидев пистолет в руке раненной женщины, он спокойно поднял ствол и выстрелил ей в голову. Игорь от наполнившего его ужаса просто отключился.
Пришёл в себя, когда какой-то бородатый мужик тащил его за шиворот в сторону туннеля. Впереди такой же бородатый с перевязанной рукой и автоматом на груди преградил дорогу.
— Куда ты его?
— А что ты прикажешь со щенком фашистским делать? На фарш его! Мать его знаешь кем была?
— Значит и ты — такой же! Оставь детёнка, говорю, — раненный боец потянулся к автомату.
— Да хрен с тобой. — Игорь покатился под ноги раненного от сильного толчка в затылок.
Игоря Кудрявцева переправили на центральную станцию Содружества. Он жил в приюте для детей. Здесь ему было несладко. Сверстники прознали, кем он был и чей он сын. "Фашистский ублюдок", "нацистская сука" — это то, что часто приходилось слышать от детей. Его часто жестоко избивали. Особенно свирепствовали те, чьи родители погибли от рук фашистов. Учителя пытались защитить его. Но они и сами испытывали к нему неприязнь за его прошлое, как будто он его выбрал для себя сам. У него не было друзей. Он был худым, но приятным на вид юношей. Но девушки его сторонились Видимо боялись, что их могут назвать "фашистскими подстилками". В 14-летнем возрасте Игорь после очередного избиения сверстниками думал уже покончить с собой, взял нож, чтобы перерезать себе вены, но сделать это не хватило духу. Он ненавидел себя, ненавидел свою покойную мать, ненавидел проклятую жизнь, сделавшего его изгоем.
Способные дети из приюта обычно поступали в университет. У Игорька не то, что бы не было особых способностей к учёбе. Он просто не видел стимула заниматься этим: зачем изучать литературу, историю, биологию, географию несуществующего уже мира. Для того, чтобы оградить от сверстников, да и просто избавиться от Игоря, воспитатели приюта отдали его в двенадцать лет в ученики единственному радиомеханику Содруюества.
Так получилось, что радиомеханики оказались редкостью. Главной задачей радиомеханика была починка раций и телефонной связи. Работы у него было не в проворот, но он был стар и в последнее время сильно болел. Ему нужен был помощник, а заодно и кто-то, кто мог бы мог его заменить.
Игорь перешёл жить в палатку Степаныча, которая была одновременно мастерской и домом. Угрюмый радиомеханик разговаривал очень редко и никогда не улыбался. За десятки лет жизни в метро он так и не освоился с этой жизнью. Он всё ещё жил тем днём, когда в ядерном пекле погибли его жена и двое детей. Иногда он доставал замусоленные фотокарточки, раскладывал их на полу, закрывал глаза и начинал качаться из стороны в сторону. В таком состоянии он мог находиться часами.
