Три закона попаданчества

— Бытует, также мнение, что в "свержении с трона Николашки" была особо заинтересована церковь — мешал им "самодержец Российский", сидя тощим задом на двух — светском и духовном — стульях. Оттого и тянула РПЦ с признанием "святости", что где-то в архивах лежали документы... Ну, да теперь уже не лежат, скорее всего. А в жизни русского человека увы свято правило — "не пойман — не вор"!

Макс устроил локти на парте и оперся подбородком на ладони, почти зрительно представляя себе рассказываемое Локазом. Так явно и живо представляя, что сердце вновь пропустило удар, еще и еще один. Парень на секундочку закрыл глаза и принялся рассматривать разноцветные искорки, сыпящиеся на него со всех сторон, такие холодные и такие привлекательные, колючие и манящие. На мгновение, закружилась голова и обмякшие руки не удержали ее массушку, позволяя встретиться лбу с твердой поверхностью деревянного стола, в отличии от множества студентов, совершенно точно помнящего себя еще совершенно юным деревцем, зеленой порослью, тоненьким корешком.

Зашипев от боли, молодой человек попытался распрямить спину, открыть, вдруг ставшие непослушными глаза, но...

* * *

*

... С неба — капало. Под пузом — хлюпало.

Где-то, громко цокали по брусчатой мостовой железные подковы и клацали на неровностях, деревянные колеса огромных пушечных монстров, влекомых в невиданные и невидимые из положения "мордой вниз", дали.

От холода, стылого холода и мерзкой влаги, разлитой в воздухе Макс поежился, вновь попытался пошевелиться, сбрасывая с себя странную тяжесть, леденящую, жуткую, неподъемную...

— Ох ты, батюшки... Никак живой, солдатик... — Странный говорок, без привычного оканья, аканья и ударений в конце слова, вместо нужных мест, напоминающий "классический русский язык" жителей Казахстана, правильный и литературный, вызывал у парня смешанные чувства. — Сейчас помогу, родимый, потерпи.

Две крепкие ладони, мозолистые, терпко пахнущие лошадиным потом и чесноком, выдернули молодого человека из кучи сваленных на подводе трупов, бережно усадили на боле-менее сухой клочок земли, привалив спиной к тележному колесу.

— Ах ты... ж... — Макс с трудом разлепил глаза и уставился на своего спасителя, низкорослого, бородатого, отчего-то неуловимо напоминающего графа Толстого, только с непомерно развернутыми плечами, ладонями с дыньку-"колхозницу" и головой размером с пятилитровый казан, увенчанной лохматой шапкой, мокрой и пованивающей псиной, из под которой топорщились во все стороны черные волосы, слегка тронутые сединой. — Где я?

— Недалеко от кладбища... — Возница широко улыбнулся. — Версту не доехали, представляешь?! А так ведь могли тебя и живым похоронить...

Вот на что Макс никогда не жаловался, так это на свою буйную фантазию...

— Пить... — Стоило Максу произнести любимое слово всех "военных книг", как возница, жестом фокусника, явил миру жестяную фляжку, с хлопком вытащил из нее пробку и поднес к губам сидящего на земле, Макса.

— Пей, "новорожденный", помни дядьку Семена, да Бога не хули...

— Спа... Спасибо! — Макс сделал три глотка, чувствуя, как с каждым глотком кровь по жилам бежит веселее, а холодная взвесь — не такая уж и холодная. — Хорошо-то как!

— Ну, живым быть, всяко, хорошо. — Дядька Семен отобрал фляжку, побултыхал и, со словами: "Ох, чувствуется — православный: как глотнет, так глотнет", приложился к горлышку сам.

— Пошел я, дядька Семен... — Макс попытался встать на ноги, помогая себе непослушными руками и мотая тяжелой головой. — Идти надо...

— Идти, конечно, надо... Только дорога эта на кладбище ведет. — Семен сделал еще глоток, перекрестился и, закрутив фляжку, спрятал ее в мокрое сено. — Поможешь мне с солдатиками, так я тебя до вечера, обратно в город и привезу.

— И накормлю, по дороге. — Дядьке Семену явно был нужен собеседник, да и от халявной помощи еще ни один крестьянин, никогда не отказывался. — Тут кума недалече живет... Борщ варит — закачаешься!

Услышав волшебное слово "борщ", желудок Кратюшина злобно заурчал, напоминая своему хозяину, что завтрак был давно, об обеде он как-то не слышал, а тут уже и ужинать пора...

— Кума у меня баба видная, да добрая... — Продолжал уговаривать Семен. — Коли к ней с добром, так она и налить может... Только мы, тогда, к вечеру не доедем, у нее и заночуем, если что.

Уже согласный на все, Макс просто качал головой в такт сыпящимся на него, словам. Организм, получив допинг, принялся яростнее гонять кровь, пытаясь вывести алкоголь и, вместо этого, загоняя его во все места, заморачивая мозг и даря странную, залихватскую легкость.

Книги о попаданцах, в разное время "проглоченные" Максом в перерывах между сессиями, лекциями и Татьяной, гордо дефилировали мимо его мысленного взора, блестя глянцевыми обложками с рисунками российских орлов на борту Т-34 или Иосифом Джугашвили I, в собольих мехах, скипетром и державой.

Дядька Семен, бессовестно пользуясь дремотным состоянием экс-студента, разливался соловьем о всей своей родне, что испокон веков жила вдоль этого тракта, подрабатывая извозом государственных грузов, сетовал на затянувшуюся войну, холодную весну и бегающих туда-сюда вояк, что никак не могут утихомириться. От его мерного бормотания парень то и дело ловил себя на мысли, что происходящее с ним всего-навсего горячечный бред и вот, через минуту-другую он откроет глаза и увидит такие родные и, быть может, даже напуганные, глаза Татьяны.

"Ага, от нее дождешься испуга..." — Поправил самого себя Макс. — "Скорее врачи будут с испуганными глазами. Эту сибирячку, с ее гипертрофированной ответственностью, напрочь отмороженной сибирскими морозами жалостью и русско-женским милосердием, остановить сможет лишь ядерный взрыв. Да и слова "нет" в отношении своей семьи, она не понимает от слова "совсем"..."

— Тебя зовут-то как? — Спохватился Семен, заботливо поправляя веревку, обмотанную вокруг пояса, вместо ремня. — А то, молчишь, как не родной...

— Максом кличут... — Сладкие путы алкоголя начали отступать, сдавая разгоряченное тело на волю осенней мороси и терпкого ветра, замешанного на запахах крови, лошадиного пота и луговых трав. — Кратюшин Максим Павлович, студент...

— А на фронт как попал, студент? Или ты этот, агитатор?

— Патриот я... — Не удержался от грустной шутки, Макс. — По чистой душе, сердечному порыву...

— И слабой голове... — С сочувствием закончил за парня, дядька Семен. — Родственники знают? Или, в первый же бой...?

— В первый же. — Макс припомнил всё прочитанное и начал нарабатывать себе легенду. — Только и успел, что винтовку в руки взять, да "Ура!" крикнуть. Оглядываюсь по сторонам, а земля — далеко-далеко, словно с ладошку...

— Контузило тебя, видать. Шибко приложило, вот и скопытнулся на время. — Поставил свой диагноз возница, широко улыбаясь и демонстрируя ровные, белые зубы, словно с обложки лучшего журнала стоматологических наук. — Ну, зато теперь все по местам встало...

— Встало. — Макс невольно согласился, разглядывая стоящие вокруг голые деревья, разбитую телегами дорогу, тряскую и грязную. — Все встало...

— Вот и здорово. — Семен вновь перешел в бесконечный монолог, пересказывая, как вот уже третий год бьют-бьют немчуру, а она все не бьется и не бьется, чтоб ей ни дна, ни покрышки не было.

Под монотонное бормотание Семена промелькнули оставшиеся метры грязной дороги, разухабистый поворот и бесконечное поле с деревянными солдатскими крестами, огороженное чисто "для вида" дырявым, покосившимся плетнем.

Под этот же, бесконечно льющийся ручей слов, Макс помогал снимать с телеги холодные тела и складывать в несколько рядов, вдоль которых ходил, припрыгивая и тряся по очереди то кадилом, то кропилом, мелкий попик с козлиной, дергающейся бородкой, мокрыми волосами и бегающими глазками.

Не будь Макс дитем ХХI века, обилие трупов, запекшаяся кровь и запах могли свести его с ума... Но — нет. Дитя бетонных джунглей просто "отключился" от внешней реальности, уйдя в собственные мысли и реагируя на все с методичностью автомата первого поколения — медленно, отстранено и методично. Семен тоже приутих, сопел и крестился, сквозь зубы ругая войну, генералов и немцев — всех вкупе, оптом и чохом.

Темно-синяя сумка, выскользнувшая из очередного, закутанного в шинель, мертвого тела, вполне могла оказаться незамеченной и кануть в лету революционных неурядиц, стремительных изменений и бурных событий, но... Спасла моторика — едва взгляд зацепился за хорошо знакомый предмет, как руки сами, без промедления, подхватили сумку за длинный ремень и закинули на плечо, на свое привычное место, с уже давно натертой мозолью.

Семен неодобрительно покачал головой и тяжело вздохнул, готовясь высказать свое веское "фе", зарядив мародеру промежду глаз.

— Это мое. — Кратюшин сделал шаг назад. — Внутри подписано, если что...

Перекинув ремень сумки через голову, Макс приготовился дать деру — драться против человека тяжелее тебя, как минимум, вдвое... Даже владея приемами и боксируя три раза в неделю... Это — оставьте для кино. Да и что-то подсказывало Максу, что дядька Семен совсем не так прост, как пытается продемонстрировать...

... Кума у дядьки Семена оказалась и вправду добродушной, не жадной и домовитой хозяйкой. А еще у нее оказалась, как на заказ, вытоплена чудная банька, а в домике о трех комнатках, с иконами в красном углу, было чисто, тепло, уютно и вкусно пахло свежесваренной лапшой. Макс, словно зомби, сбросил сумку на лавку и, получив от хозяйки полотенце, поскорее нырнул в горячее нутро парной, представляя, как из самого мяса и костей выпариваются промозглые события сегодняшнего дня, прикосновения ледяных конечностей, а главное — запах, запах, запах безысходности, трагедии, мертвого человеческого мяса, прелых трав и крови.

Откинувшись спиной на деревянную стенку, забравшись на верхнюю полку, Макс грелся, изредка вздрагивая плечами и прислушиваясь к шумам, что доносились с улицы.

Хрипло лаяли немногочисленные собаки.

Скрипнула колесом проезжающая мимо, телега.

Все чувства обострились разом, пугая человека своей отчетливостью и новизной ощущений. После городского шума...

— ... Квас будешь? — От чуть хрипловатого женского голоса, "вломившегося" в его ощущения с грацией носорога в винограднике, Макс вздрогнул и... Расслабился.

"Чему быть — того не миновать... Раз полотенца не видать..."

Распаренный, добродушный и довольный, парень налегал на лапшу, старательно делая вид, что внимательно слушает разглагольствования Семена, отхлебывал из толстостенной чашки обжигающий кипяток черного чая и старательно делал вид, что не замечает полной стопки и блестящих глаз хозяйки. Умом Макс понимал, что напившись сейчас — в этих блестящих, карих глазах упадет ниже любого уровня. А, не напившись — всего лишь заслужит недоуменный взгляд дядьки Семена, уже приблизившегося к финишной прямой и все чаще посматривающего с тоской на широкую лавку и все реже — на полупустой пузырь...

— ... Вот ты — патриот. — Семен отложил в сторону куриные кости и сыто рыгнул. — Водку не пьешь. Креста не кладешь. На Веруньку засматриваешься... Так чем патриот отличается от меня или вон, ее? Или тех, кого мы сегодня на погост свезли?

— А черт его знает. — Макс повертел в руках чашку и решительно взялся за стопарь. — Доверчивостью, наверное...

Верунька помрачнела и отвернулась, делая вид, что поправляет сползающую скатерть.

— А потом о них скажут: "Это были лучшие представители своего поколения, с самыми чистыми сердцами, горячей кровью и горящим взором, отдавшие свою жизнь"... — Вера без малейшего напряжения "махнула" стопарь чистой, как слеза ангела, самогонки и оцепенело уставилась в невидимую никому точку, на беленой стене, напротив. — А нам не жизнь нужна ведь. Плечо крепкое, руки сильные, да глаз, на сторону не глядящий. А, да пусть смотрит, в конце-концов. Все едино — в семью вернется. А вот с того света, в семью не ворачиваются. Оттуда вообще, никуда не ворачиваются.

Семен, поежившись, выбрался из-за стола и, бочком-бочком, старательно обходя Веру по широкой дуге, за спиной, добрался на подгибающихся ногах до лавки, сел, перекрестился и рухнул головой на подушку, по сути своей засыпая еще в полете.

Чувствуя на плече горячее дыхание, Макс складывал и раскладывал картинки, крутил их, как кубик-рубика, выхватывая все новые и новые детали.

"Три древнейших профессии — журналист, проститутка и историк... Чтобы ты не сказал, чтобы ты не сделал, сколько бы не заплатил — тебя все едино поимеют! А большевиками и не пахнет даже... А ведь сколько кричали: "Повсеместное разъяснение, разлагающие армию речи", а тут... Водка, молодка и лапша..."

Если Максу с утра было хорошо, то вот дядьке Семену — не очень. Даже заветная "похмельная" стопочка, поднесенная кумой и поллитра рассола не улучшили его настроения. А выглянувшее через темно-свинцовые тучки солнышко, только добавило раздражения и сузило и без того затекшие глаза.

Пока запрягали — Вера успела шепнуть Максу, чтобы тот никогда больше не возвращался под ее крышу. Иначе, ей-ей, оденет его на вилы и скормит соседским свиньям.

Макс предупреждением проникся, завалился на подсохшую за ночь солому и вновь занялся "кубиком Рубика".

— В Питер тебе надо, патриот. — Семен от души зевнул, перекрестил рот и снова зевнул. — Через пару верст станция будет. Оттуда, до столицы, денька за три, думаю, доберешься...

И вновь, вновь такая несуразная странность — чистый, без примесей язык. Близкий если и не к академическому, то... Не чувствуется ни ятей, ни твердых знаков.

— Я, когда семинарию бросил... — Дядька Семен быстро стрельнул по сторонам глазами, словно проверяя, не подслушает ли кто. — Многих людей встречал. Сейчас, поди, сгинули... Но вот адресок тебе дам. Ты, патриот, главное за языком следи... Да сумку свою, в грязи получше угваздай, а лучше — избався и книги свои, оберни в бумагу... А то ведь времена военные, углядит кто букву чужую, да и положит тебя, на два метра вглубь... Времена лихие, люди злые. И, это... На Верку не злобись — она хорошая. Только не везет ей, хоть руки на себя набрасывай.

Семен все бубнил и бубнил, раздражая Макса, наставляя на путь истинный, давая советы и шмыгая носом, изредка подкашливая и источая непередаваемое амбре утреннего перегара.

"И в сумку мою ты уже нос успел свой сунуть... И напиться, и теперь — от советов деваться некуда..." — Макс беззлобно переваривал факты, понимая, что нарушил одно из правил попаданцев... Точнее, нарушил он их все, действуя строго в каноне жанра, как и описывали десятки сотен авторов, на этом само жанре, подвизавшиеся.

Сколько раз, сколько раз, читая очередного "спасителя земли Русской", Макс сожалел, что нельзя этого самого спасителя стукнуть чем потяжелее и прикопать — по глубже, в надежде, что не вылезет... Однако, главгероин смело шел вперед, спасая, меняя и набивая.

И вот, теперь сам Макс — главгерыч плохого фантастического романа о попаданцах. И, очень хорошо, просто здорово будет, если это — именно роман. Со счастливым концом. А не повесть Кинга, в которой все умерли!