Motu proprio

Она расслышала:

— Спасибо.

Ей очень хотелось сказать: "Пошел ты..."

В пещере пахло прелыми листьями. Листья шуршали и под ногами — много, много сухих черенков и мертвых хрупких пластин. Кроме листьев, Ута обнаружила несколько гнилых коряг и ворох тряпья, непонятно как очутившийся в берлоге... ведь берлоге? Повадки наземных зверей оставались для нее загадкой. Сюда бы Келла, он бы о каждом следе рассказал целую историю...

Она закусила губу, чувствуя жжение, словно сама скверна подкатила к горлу и переносице; болезненная отрава. Ей следовало ненавидеть Архитектора больше, чем обычных порождений тьмы, а не заботиться о нем. Убить или бросить умирать. Она представила Дженевьеву и Брегана: например, растоптали бы культю руки, а затем раздробили сапогом трахею. Для прочих порождений тьмы достаточно просто смерти, но "разумный" должен страдать...

Наверное.

Ута не Бреган и не Дженевьева. Из сухих листьев и тряпья она сооружала нечто вроде постели.

— Спасибо, — повторил Архитектор сквозь сиплое затрудненное дыхание; ткань на груди намокла, к ней налипала лиственная труха. Ута ответила новым мрачным взглядом.

Ненависти не появилось. Ута просто слишком устала; скверна давала своеобразный "бонус" к силе, но не бесконечный.

"Моя кровь, кажется, пошла ему на пользу, вдруг попытается добыть еще?" — Ута тронула подбородок, воображая зубы гарлока на горле; пожала плечами. Она проснется, если Архитектор вздумает напасть.

Сил на справедливое омерзение "собираешься спать возле порождения тьмы!" тоже не хватало.

"И слава Камню".

Она приготовилась драться до того, как сообразила, что происходит. Молчаливых Сестер недаром считали живым оружием — Уте не нужны мечи, луки или палицы, чтобы убивать.

Непрошенный визитер не нападал. Пока. Только уставил в темноту арбалет, заряженный грубым зазубренным болтом. В отличие от Уты, едва ли разглядел что-то, кроме неясных очертаний: снаружи смеркалось.

"Нельзя выходить", — понимала Ута. За несколько мгновений она рассмотрела лицо человека, косматые волосы, легкий доспех с потеками присохшей крови — явно чужой. "Разбойники. Возможно, их тайник".

Нельзя выходить. Она вурдалак.

— Ты. Кто бы ты ни был. Покажешься или так сдохнешь? — проговорил косматый.

— Чего возишься, Берт? Стреляй, — добавил второй голос. Клацнула сталь.

"Все-таки придется..."

— Пожалуйста, уходите. Если это ваше место, мы вернем его через некоторое... время.

Ута чуть про арбалет не забыла.

Архитектор. Жив и пытается решить проблему мирным путем. Милая шутка. Нет, не шутка.

Ута сделала жест: заткнись. Ты только испортишь все, не думаешь же, что разбойники уберутся, если их просто попросить. Ах да. Откуда тебе знать о человеческих повадках.

— Их там много! — завопил второй, а косматый Берт выстрелил — болт свистнул в дюйме от виска Уты, но увернулась она без особого труда.

"Придется драться".

Она выскочила на арбалетчика, сбивая того с ног, словно и впрямь была из камня — каменным снарядом. Разбойник гортанно вскрикнул, на Уту набросились еще двое — светловолосый эльф с кинжалами и мечник в тронутом ржавчиной, но хорошем среднем доспехе. Массивный двуручник взвизгнул над головой гномки, а кинжалы эльфа позади. Она пригнулась, одновременно уворачиваясь от "разбойничьего" удара; уязвимое место — голень, там, где нет металлической пластины, а кожа не помеха, рука — локоть, туда и ударила, заставляя массивного бородатого разбойника зареветь по-медвежьи. Меч он все-таки удержал и едва не опрокинул Уту на покрытую колючим крупяным снегом землю.

Очухался и выхватил одноручный "бастард" арбалетчик. Троица смыкала круг вокруг Уты.

"Нагово дерьмо".

Она скорее разозлилась. Трое разбойников против одной гномки-Молчаливой Сестры? Не страшно. Справится.

— Ах ты сучка! — ревел "медведь". Лучше бы правда медведь. Лучше бы берлога.

— Стой, Том, она какая-то... — эльф отступил на полшага. В закатном полумраке его кинжалы мерцали багрянцем, то ли бликов, то ли крови предыдущих жертв. Эльф кривился.

"Разглядели. Вот что действительно плохо. Нагово дерьмо".

Ута не хотела убивать, но, похоже, теперь нет выбора.

— Плевать! — и Том с двуручником ринулся на нее с яростью взбесившегося бронто. Арбалетчик-Берт тоже, но обмануть двоих нетрудно; скверна в крови обострила ощущения, движения наземников чудились Уте медленными, неуверенными — словно в Тени, куда ее однажды затащил демон.

Трое или тридцать. Неважно. Она не хотела убивать.

Выхватила "бастард" у косматого Берта, рубанула и тут же отбросила — оружие лишнее, она привыкла сражаться без глупых кусков металла. Берт грязно выругался; он шатался и зажимал плечо. Двуручник Тома вошел в промезшую землю, словно в лавовую реку — медленно, слишком медленно; Ута успела бы сплясать, пока мечник оборачивался.

"Нет. Не убивать. Просто пусть... убираются, а мы уйдем сегодня же", — она остановилась, закрываясь руками, готовая к новым атакам.

Наземники так медлительны... но про эльфа забыла, и зря. Ута едва успела уклониться от знаменитого разбойничьего "смертельного удара" (скверна или нет, это остановит твое сердце); она перехватила запястье, не удержала равновесия и они оба покатились на дно пещеры.

— Вурдалак! — заорал эльф. — Она вурдалак!

Его вопль, наверняка, услышали даже в Орзаммаре. Обезумев от ужаса, эльф беспорядочно молотил кинжалом — клятый остроухий ловчее спутников, Ута блокировала атаки, но...

Кинжал мелькнул возле лица. "Глаз. Только не глаз".

Вспышка напоминала огненную. Или глубинные камни тускло-оранжевого цвета, оттенок Общинных залов Орзаммара и гаснущей лавы; Ута не сразу поняла, _что_ это — пока прерывистое дыхание эльфа не сменилось протяжным, захлебывающимся воем.

Подобный Ута слышала. В Башне, когда умирала Дженевьева.

"Архитектор".

Тускло-оранжевая тень плавилась на эльфе, словно невысокую фигуру — светлые волосы и уши в форме листа — залило раскаленным лириумом. Ута выскочила наружу.

"Убирайтесь!" — жестикулировала она, даже слепой бы понял. Убирайтесь, пока живы. Убирайтесь, потому что я всего лишь вурдалак, но со мной — эмиссар порождений тьмы, и вот _его_ вы точно не уговорите на милосердие.

(или уговорите... но вам этого не нужно знать)

Разбойники кинулись бежать. А Ута вернулась в пещеру, к развороченному трупу эльфа.

"Зачем?!" — простой жест. Архитектор выбрался из своей лиственно-тряпочной "постели", и теперь замер над мертвецом.

— Я... просто хотел помочь тебе, — его тон был извиняющимся. — Этот эльф хотел убить тебя, разве не так? Я просто помог.

Ута могла поклясться, что в темно-золотистых глазах существа мелькнул страх. Он боялся Уту? Или...

"Не меня. Того, что я... среагирую, как Бреган. Но эльф-то мне не брат. Как бы объяснить разницу".

Она кивнула: хорошо.

— Ты не возражаешь, нет? — уточнил Архитектор. Ута закрыла лицо ладонью: нет, не возражаю. Чтоб тебя наги сожрали.

— Они, наверняка, вернутся, — с тем же раскаянием. Архитектор тронул мертвого эльфа когтем, словно надеясь, что тот оживет. Уте сцена напомнила младшего брата, сломавшего игрушечного голема — "мама, сестра, склейте"; и она снова закрыла лицо ладонью.

— Я правда всего лишь хотел защитить. Ты спасла мне жизнь... я... благодарен тебе, — гарлок с трудом подбирал слова. Ута вздохнула. Через силу улыбнулась, и Архитектор повторил за ней, заставляя гномку вздрогнуть: слишком много зубов.

Она указала наружу, где бордовый закат сменился бархатистой лиловинкой мглы.

"Нужно уходить".

Но сможет ли идти раненый, которого она накануне вовсе собиралась хоронить? Ута подсела к Архитектору, изо всех сил отгоняя мысли о зубах... и о магии-лаве, тронула влажноватые "бинты".

— Мне уже лучше. Намного, — он истолковал жест верно. — Ты спрашиваешь, смогу ли я идти? Думаю... да, если только...

Он не договорил. Но Ута, Молчаливая Сестра, понимала молчание лучше слов. Порождения тьмы восстанавливаются быстро, и еще быстрее — от чужой крови. Ута перевернула эльфа — тот напоминал выпотрошенную рыбу, еще теплый, но внутренности загустевали быстро, желеобразной пленкой.

Она махнула рукой — валяй. Мертвого не оживишь в любом случае.

Гарлок медлил. Снова тронул когтем выпученные глаза, прикрывая их веками — одуряюще человечный жест, Ута насчитала их куда больше, чем нужно, чтобы оставаться врагом всех-без-исключения порождений тьмы.

Ута фыркнула.

"Чего он ждет? Пока мертвечина подтухнет как следует?!"

Или...

"Он... стесняется меня? О Камень и Предки, деликатных гарлоков еще не хватало..." — тем не менее, она отвернулась и зашагала к выходу.

У них пара часов, чтобы убраться и желательно подальше. На Глубинные Тропы, например.

Когда Ута вернулась в пещеру, труп эльфа лежал на прежнем месте, однако, приглядевшись, она заметила, что вывороченные заклинанием внутренности высушены, словно кровоточащее мясо превратилось в песок. Гладкий красноватый блеск напомнил Уте камень с прожилками "золота дураков" — пирита. Она невольно потерла собственную кисть — порез на ней уже зажил, и все-таки...

Она указала на выход.

— Нам... — Архитектор запнулся после первого слова. Похоже, он не привык говорить "мы". — Нам придется идти пешком. Я знаю большинство тайных путей на Глубинные Тропы, но поблизости их нет. Мог бы перенести, но...

Ута кивнула: понимаю. Забинтованная рука с неживо повисшими пальцами явно не прибавляет магу сил. Кроме того, на его губах были следы не только крови эльфа — темные тоже.

Ута раздраженно ткнула носком сапога мертвого эльфа. Зачем разбойники пришли сюда так невовремя? Нескольких дней хватило бы Архитектору, чтобы восстановиться, если уж от предсмертной агонии к плетению чар он выбрался за сутки; не пришлось бы ни убивать, ни убегать...

Кто-то из них двоих определенно не мог похвастаться везением. Или даже оба.

Архитектор остановился у входа в "берлогу", прислонившись к выступу. Темные следы на губах стали гуще; он ссутулился, полуприкрыв глаза и дрожал. В тусклом зимнем свете он казался неуместным, что делать порождению тьмы посреди мирного леса? — острый частокол ребер и позвонки — того гляди, порвут кожу. Раздетые до пояса эмиссары — скорее жалкое, чем пугающее зрелище; со спины Архитектора можно было принять за изможденного узника какого-нибудь из мрачных фортов-тюрем.

"Замерз?" — сама Ута ощущала холод в меньшей степени, чем до влияния скверны, и все-таки ощущала. В довольно теплой одежде.

Она вернулась к эльфу и сняла с того рубашку, надорванную, но уцелевшую и доспех. Затем штаны и сапоги. Она протянула Архитектору добычу.

Тот, похоже, не заметил манипуляций с мертвецом, борясь с болью; удивленно уставился своими черно-золотистыми глазами — Уте они напоминали наземных насекомых, ос, кажется.

— Одежда, верно? Спасибо, Ута.

Ута сделала жест: быстрее. Мы торопимся, если еще не забыл.

— Хорошо... я сейчас. Немного... подожди.

А еще она отвернулась, сама не понимая, зачем. Гарлок — мерзкая тварь, мерзкая тварь не может считаться мужчиной... или может? Ута даже головой затрясла, прогоняя глупые мысли.

Например, о том, что Архитектор ей вовсе не кажется мерзким. Влияние скверны добралось все-таки до рассудка... но пусть лучше так, чем Зов.

— Ута, — тихий голос прервал ее раздумья. — Ты не могла бы...

Она даже зубами скрежетнула. Нет, нет, только не это.

Серый Страж, который помогает одеваться однорукому порождению тьмы... хороший сюжет для непристойных песен в "Кабатчиках".

По счастью, со штанами Архитектор справился. Остались рубашка, доспех и сапоги. И надо сделать ему перевязку, прежде чем они куда-то пойдут.

На перевязку сгодились остатки робы. Ута осторожно разматывала ороговевшие грубые полосы ткани; Архитектор болезненно морщился, но опасения "вцепится, загрызет"... чушь нагова.

Грубо сшитые края раны набрякли и густо кровоточили, однако опасность миновала.

— Я думаю... — выговорил он, — ...все в порядке.

"Да", — Ута накладывала "свежие" бинты. Она потрепала его по плечу: все будет хорошо.

Безумие и пошлые песни? О, какая разница.

Доспех оказался комично короток долговязому гарлоку, но в плечах Архитектор был не шире эльфа, а штаны и вовсе болтались, несмотря на кожаный ремень; Ута вновь подивилась, до чего хрупки и уязвимы гарлоки-эмиссары. Или конкретно Архитектор? Других эмиссаров она не изучала вблизи.

Маги вообще редко могли похвастаться железными мускулами, с чего бы порождениям тьмы отличаться?

Ута вспомнила человеческую — церковную версию "откуда взялись порождения тьмы". Проклятые люди, навлекшие на себя то ли гнев их бога, то ли исказившие себя гордыней и черным чародейством...

Если бы их бог существовал, он давно исправил бы содеянное. И не стал бы карать невинных. Например, гномов. Ведь Дети Камня, неспособные к магии, точно никогда не забирались в Золотой Город, а страдают от порождений тьмы более других.

...Уж лучше верить разумному гарлоку, с его вполне рациональными причинами желать избавиться Моров. В отличие от эфемерного божества.

— Пойдем, — сказал Архитектор, когда Ута закончила перевязку. — Ближайший вход на Глубинные Тропы... около неделя пути. Или чуть больше. Прошу извинить меня, что не могу сократить его.

Он смущенно пожал плечами, тревожа забинтованную руку. Вот в такие моменты Уте все-таки хотелось его придушить. Немного. Для профилактики.

Вместо этого хмыкнула: откуда ты знаешь, где вход на Глубинные Тропы. Архитектор понял вопрос:

— Чувствую. Мы все чувствуем, иначе как бы выбирались на поверхность и находили обратную дорогу...

Архитектор не договорил. Ута догадывалась о продолжении фразы: он хотел пояснить, зачем сородичи порой выныривают из темных, поросших слизью скверны, катакомб, и смолчал.

Порождения тьмы охотились на человеческих и эльфийских женщин. На гномок тоже, но гномки "приходили" сами — среди бойцов Легиона Мертвых.

Ее передернуло, он заметил это — казалось, готовый прошептать свое вечное "извини"; Ута думала о том, что сородичи Архитектора делали с женщинами.

Страх отразился на ее лице: Архитектор торопливо пояснил:

— Нет, не бойся за себя. Как Стражу, тебе, должно быть, известны... некоторые подробности. Нет. Скверна не изменит... сильнее. Ты останешься такой, как сейчас.

Ута выдохнула с облегчением. Обругала себя: демонстрировала слабость чересчур явно. А хотя...

"После того, как я ему пояс застегивала-то? Чего стесняться!"

Они углублялись в лес. Редкий и декоративный возле тракта, он густел — буки, вязы и теплолюбивые орлейские серебристые ясени переплетались между собой. В северном Орлее немного лесов по сравнению с Ферелденом или югом — Пустошами Арбор, родиной дриад. Но здесь даже сердце, самая чаща, не казалась непроходимой. Сыпался мелкий снежок, и тут же раскисал под ногами, превращая рыхлую от перегноя и старых листьев почву под ногами в вязкую грязь. Ута размышляла о том, что после Ферелдена ни единое место не воспринимается холодным. В Орлее можно спать зимой на снегу... правда, снега особенно нет — все больше полудождь-полуизморозь.