| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Вот Разведчики открывают новую планету. Они называют её – называют как угодно – по первому понравившемуся звукосочетанию или по имени любимой девушки третьего пилота. Так появляются Лиды и Ксении.
Приходят Пионеры, появляются карты, и все, что можно на них разглядеть, получает свои имена. По большей части это имена, принесенные с собой, имена мемориальные. Кратер Циолковского, остров Маяковского, море Эйриса – это история, память, символ мира, оставленного ради этой новой жизни. Но жить среди таких названий – жить в Пантеоне. В музее. Появляются и имена описательные: Южный материк, Восточный океан, Желтая степь, Горькое озеро. В этом что-то есть – прочтя на карте «оз. Горькое», ты понимаешь: кто-то побывал здесь до тебя, пил эту воду. И ты уже не один.
Потом настает черед Строителей, и они тоже вносят свою лепту, вписывая в карты поселок Изыскательский, речку Буровую, мыс Шурф. Порой среди этих названий мелькнет вдруг Приют Бродяги. Это явно лучше. Есть в нем какая-то многосмысловость. Но все равно – лишь когда появится вот такая Танькина заводь, лишь тогда новый мир становится для человека по-настоящему своим.
«И все-таки, – думал Бец, – если когда-нибудь я устану и захочу осесть, я приеду сюда и поселюсь в маленьком коттедже у Танькиной заводи. Впрочем, вернусь я вряд ли. Скорее я останусь на каком-нибудь из молодых миров, но только в том месте, которое будет называться столь же человечески. Не важно, как. Лишь бы в имени чувствовалось тепло живущих там людей. А может быть, я сам найду такое место и стану первым его жителем...»
Итак. Прежде чем обозвать некое существо, обитающее в выдуманном мире, кошкой или лошадью, есть смысл хорошенько подумать, кто его так называет и почему.
Местный житель? Вряд ли. Скорее всего, у местного есть собственное слово на собственном языке. Пришлый? А какой именно пришлый?
Попаданец или колонист? Запросто! Он может быть простым, как дин Альт, парнягой, которому всё лебедь, что из воды торчит, а может так же тосковать по дому, как команда «Полюса». Учёный-ксенолог? Сомнительно. Скорее всего, он использует не условное земное название, а точный термин. Учёный другой специальности, физик или историк? А почему бы и нет. Возможно, это слово приживётся, в шутку или как жаргонизм.
Так создаются невидимые нити, связывающие героя с миром. Если они достаточно прочны – мир становится осязаемым и живым. Так строится мембрана меж мирами текста и текущей реальности. Она может стать для читателя лишь смотровой щелью, может распахнуться окном или даже дверью. А может и затянуть читателя в мир текста целиком, с головой.
Теперь поговорим о подлянках. Об именах собственных, о единицах, сцабака бесхвостая, инопланетная, измерения, о титулах и прочей части фантастической лексики, страшной, как атомная война – потому что самой сложной в исполнении.
С идиомами, поговорками и цитатами сравнительно проще. Идиома может быть откорректирована «под мир» сравнительно безболезненно, если использовать земные, но иностранные аналоги. Для этого хорошо завести словарик, куда записывать это всё, попадающееся в книгах и в Сети – потому что попадаются очень красивые вещицы. Вот русский про странность скажет «таракан в голове», а француз – «пчёлка в чепчике», мило же? Отметим. У русского жадины «снега зимой не выпросишь», а грузинский «из петушиной шпоры рог для вина сделает»? Славненько, запишем. Наши скажут про надёжного человека «пуд соли съел с ним», а иранцы – «честный, как старый котёл»? Запомним. При хорошем запасе идиом есть из чего выстраивать иномирную лексику. С именами-названиями так не получится. Но порассуждать попробуем.
Начнём с имён. И сразу отметим: земные имена – любые, хоть европейские, хоть японские, хоть африканские – для фэнтези. Точка. Фэнтези позволяет условность и отсылки, сказочные и постмодернистские фантдопущения. В фэнтези могут повстречаться Глупый Король, Прекрасная Принцесса, Отважный Бард и Мудрый Дракон, равно как Край Поющего Золота или Мёртвое Озеро Ужаса. В фэнтези для создания колорита можно дать обитателям «якобы европейского Средневековья» имена Карл и Жанна, а обитателям «якобы Японии» – Таро и Накаяма. В фэнтези не режут глаз мили и вёрсты, часы и минуты, месяцы и недели. Чины и титулы тоже могут оказаться знакомыми. Сказка, дорогие друзья. Сказка. Причём сказка, которая ложь, да в ней намёк. Хороший писатель наполнит всю эту ономастику и топонимику смыслом и создаст трёхэтажный подтекст.
В фэнтези плохо другое: когда автор начинает загоняться в «невероятный мир» с «животными, похожими на лошадь» и «одеждами, похожими на камзол». Как вариант – если персонаж фэнтези снимает с груди кокошник и с ноги сарафан, проживая в тереме древней архитектуры. Другими словами, когда терминология случайна и необязательна, а атмосфера самому автору непонятна. Пеньюар – это не бальное платье, что бы на этот счёт ни думал Ляпис-Трубецкой.
Видимо, дело в том, что лексика фэнтези не требует перевода. Это не чуждое, а наше собственное инобытие. Пространство нашего сна. Пространство сказки, где мы с детства как дома. Мир волшебства, где очень и очень многое возможно просто потому, что мы интуитивно воспринимаем волшебство как нечто существующее. Сказка может быть страшной или уютной, но она – часть нашей души, мировое древо нашего сознания, её корни питает тёмная бездна архетипов, а крона цветёт в выси постижения и творчества.
Потому и не надо придумывать несуществующие титулы для классической средневековой модели. У Стругацких в «Трудно быть богом» короли с баронами и монахи нигде не встали поперёк, при том, что вещь позиционируется как НФ, а не фэнтези. А уж в чистой фэнтези короли с монахами и подавно никому и ничему не помешают. Ну назовите титул вашей верховной власти «Великий Утёс, Сверкающий Бой С Ногой В Небе», ну заставляйте бедных героев каждый раз его произносить... Пан-атаман Грициан Таврический... Ничего это к тексту не добавит. И замена слова «спасибо» на что-то глубоко иное, потому что «спаси бог» не годится для мира, верящего в демонов – это не находка, а буквоедство в подавляющем большинстве случаев. Потому что стёрлась на этом слове тень изначального смысла – ну запретите заодно и атеистам текущей реальности говорить «спасибо» и «благодарю», ровно столько же в том будет пользы.
Топливо для фантазии читателя в фэнтези – не терминология. Можно европейские имена, европейские титулы – и такое эмоциональное напряжение, что от текста будет не оторваться. Можно вообще русские имена и реалии – ну и «Малахитовая шкатулка» до сих пор шедевр и восторг, абсолютно без всякого выпендрёжа и неологизмов, как и «Вечера на хуторе близ Диканьки». Без перевода понятно – и это самый лучший способ создавать сказочные миры, где детская часть нашей души как дома.
Но то, что хорошо для фэнтези, категорически не годится для фантастики. Для настоящих, не сказочных, чужих планет. Для путей в миры истинно иные. Для мест, где говорят на других языках, а мыслят в другой системе координат.
Вот где нужны неологизмы. Необходимы. Миры фэнтези – дивные, далёкие, но знакомые острова, где живут драконы. Миры НФ настолько иные, что в них и «дракон» – такая же условность, как «лошадь». Там обитает торук.
Нет, конечно, можно притянуть за уши мутное объяснение, почему инопланетный зелёный змей с четырьмя глазами на стебельках представился как Ваня Кокин. Это просто совпадение, вот. Или созвучие. Бывает. Народ поржёт. Но если комический эффект не нужен – лучше выдумать имена. Придумать принцип, которым в этом мире руководствуются, называя дитя. На худой конец – перевести эти имена, наделив их чужим смыслом: у нас «яма» – одно, у японцев – другое. И наш змеевидный товарищ отрекомендуется так: «Ваня Кокин, что значит на языке моих предков Зелёное Солнце». Можно и топонимику переводить, запросто: «Этот фиолетовый лес, где гигантские грибы образовывали сырые и воняющие аммиаком катакомбы, аборигены называли Гниющая Ловушка». А можно и не переводить – тогда будет совершенно уместно смотреться неологизм.
Туда же и титулы пойдут. В «АБС-образной фантастике» короли с баронами ещё будут нормально смотреться, потому что мир нарочито напоминает земной, но вот у разумных пауков-коллективистов – какие короли, какие бароны? Или – милорд Семирично Ветвистый, полномочный посол древней цивилизации говорящих хвощей...
Что же получается? Выбрав слово для фантастической реалии, писатель может приблизить мир текста к читателю. Дать читателю возможность войти, оглядеться, обустроиться и обжиться. А может, наоборот, отстранить. Сделать всё страньше и страньше. Назовём восьмилапого чешуйчатого хищника лошадью – и он потащит свой мир через межу в пространство читателя. Он – знак мира: «Я постижим, доступен пониманию, могу стать тебе своим. Будь во мне как дома». А сказать о летающей корове: «Это склисс, он ничей» – предупреждение: «Чудеса и диковины!» Склисс – знак, что мир текста может оказаться вовсе не тем, чем видится сквозь мембрану. Что читатель может обмануться мнимым сходством чужого со знакомым, собственными стереотипами восприятия. Как Галилей, первым увидевший у Сатурна... кольца? Нет, два странных нечто, прилипшие к планете. Склисс – не корова, и Сатурн не тройной. Всё не так, ребята.
Когда-то, до железных дорог и товарных составов, тяжёлые грузы по южным трактам тягали пары волов. У чумацких волов было всего два имени: запряжённого справа звали Цоб, запряжённого слева – Цобэ. Окликнешь правого, слегка стукнув: «Цоб!» – он поднажмёт, воз повернёт налево. Окликнешь левого – поворот направо. Команда «цоб-цобэ» – налегают оба вола, пара идёт прямо. Со смешной скоростью идёт, тише пешехода. Зато тянет тонну соли.
В упряжке у писателя конь и склисс. И тянут они – мир. Ближе к читателю или дальше от его привычных представлений. К успокоительному уюту родного, понятного, привычного – или к чудесам и диковинам, взламывающим шаблоны сознания. К приятию чужого в своём – или к приятию своего в чужом.
А чьё имя назвать, куда повернуть, чтобы раздвинуть окоём познания и понимания – в каждом случае решать автору.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
