Платочек

   Ковырял свиток березовый зиму напролет, старался! Придет Веронья:

   — Ишь, голубок, заработался! Пойдем до Фомки, там эльфы с дудками приехали, концерту дают!

   А он ей:

   — Иди, голуба, я посижу! — и до утра сидит. Пишет и пишет, а то дырку в стене взглядом ковыряет.

   Так зима и канула. Принялись сосульки на подоконник плакать. Теплые ветра — флюгера трепать да деревья кланять. В ту ночь Вакула едва веки прикрыл. Все чудились ему гномьи речи, песни их да оружия лязг. А под утро раздался стук, громкий и напористый. Веронья-то уж на приличных сносях была, — оставил ее Вакула сны доглядывать, сам ворота открывать пошел. Так и есть — по его грешную душу пожаловали. Да не просто так, все гномы Угодья и старик-колядун с ними.

   — Где платок? — спрашивают. — Время пришло!

   — Вот те на! — удивился Вакула. — Утро еще не прорезалось! Что за спешка?

   — Давай, Вакулушка, не тяни! — говорит Дари-Те, и грустно так в бороду улыбается. — Некогда нам! Сам все увидишь!

   Подивился на такую процессию Вакула, а ничего не скажешь. Дело, видать, не грошовое.

   — Пошли! — говорит. — У бабки в чулане! Токо я давненько его не видел! Может, и чулан уж треснул.

   Идут, по грязи весенней сапогами чавкают. Облака, точно сажа черная по небу сломя голову несутся. А светать не торопится.

   Агафену, конечно, насмерть перепугали. Открыл Вакула ключом чулан, а сам и в сторону отскочил, чтоб не завалило. Принялся платочек, точно живой, на свет предутренний выходить. Течет да течет, до самого потолка натекло и в чулане еще столько осталось.

   — В самый раз! — говорит Дари-Те.

   — Должно хватить, — старый гном отвечает.

   — Должно, — ухмыляется Вакула. — А что, братцы, вы никак морского царя пытать собрались?!

   — Эх, Вакула! Читать тебе еще — не перечитать! А покуда помогай платок выносить!

   Выволокли гномы платок во двор, весь двор в сто слоев заложили! Покачали колпаками и снова за дело взялись. Погрузили платок в три телеги, что накрепко веревками связали.

   — Тронули! — кричат.

   — Готов Вакула? — колядун спрашивает.

   — К чему еще?

   — А то не догадываешься?! Платочек повязывать! Так по легенде было — с первой лунной ночи Ясковица. Сегодня то бишь! Давай, Вакула, за телегами!

   Солнце уж вовсю на верхушках лип расположилось, когда телеги до гномьей горы доскрипели. А как доскрипели да чуть в гору подались, так платочек выгружать да растаскивать принялись. До полудня возились, покуда концы обнаружили. Придавили один телегою, а за другой все разом взялись, и ну тащить! Тяжко! Да гномы не лыком шиты, — усы закусили и знай себе тужатся. Глянул на них Вакула и сам силушки прибавил.

   Так и потянулся платочек вокруг горы, чуть не порвался. Кусты да тропинки звериные, насыпи каменные да валежник мокрый — все по чести опоясал, и с другой стороны телег вынырнул. И что сказать? Прав калядун оказался — токо-токо хватило, и то, потому что повыше в гору поднялись. Дотянули концы друг до друга, тут старый гном командует: Стоп!

   — Тебе, — говорит, — Вакула — слушать, тебе и повязывать!

   — С чего это мне? — дивится Вакула.

   — Тебя платочек выбрал! — Отвечает старик-колядун, — Давно так случилось. Проявили гномы к человеку неуважение и поругания народу его учинили. Что там лукавить — бывало всякое. Да к тому ж воды утекло немало. Однако с тех пор запретили Владыки гномам историю народа своего писать. Дабы гордыне и чванливости урок преподать. С тех пор не одно столетие ходят у нас в летописцах люди. А летописца того платочек волшебный выбирает. А ежели у тебя, Вакула, слово против имеется — неволить не станем, однако напомним, что дело сие интересным может показаться тебе, ибо стал ты проявлять любознательность к миру.

   — Экие вы бестии хитрые! — смеется Вакула, — Да ведь сам тот платочек читать да писать меня заставил! Тоску нагнал по странам дальним и подвигам славным! Скажете, нет? Ну да ладно, что уж с вами, колдунами, тягаться, — напишу, что надобно!

   — Мы, Вакула, в долгу не останемся! — отвечает ему старый гном, — Будешь у нас на полном пайке и довольствии. А писать тебе не один день придется! Вяжи платок вкруг горы, слушай да запоминай. Память у тебя славная, ничем особо не обремененная. Так тому и быть!

   Глянул Вакула на солнышко за благословением да и повязал великан-платок в узел. А после сел перед горой на сырую землю, глаза со страху прикрыл и принялся ждать.

   Тишина вокруг, как на кладбище зимней ночью, только краешки платочка на ветру полощутся. Поначалу темно и пусто было, а после раскрылось пред Вакулой полотно белое, и по тому полотну живыми картинами события потекли. И всё — гномы, гномы. То при короле, то при деле, то постройка дворца великая, то стычки с орками кровавые, то дети королей, не по дням, а по часам растущие. И шли перед ним жизни людские без начала и конца. Смотрел Вакула да запоминать старался, спутать что опасался. А то, случалось, и голоса слышал.

   Служили ему гномы, и те, из деревни, и те, что из горы приходили. Пить-есть подносили, а то и трубочку забивали ароматную. Однако истекла неделя, и Вакула взмолился: "Отпустите меня до дому, жена на сносях! А писать-то когда? Все ж попутаю!"

   Отпустили! Развязал Вакула платок, и в отпуск заслуженный удалился — писать!

   Так и повелось! Неделю перед горой сидит, две — пишет. И втянулся! А что? Интересно ведь! Вся жизнь перед тобой на картиночке, и девы красные, и короли могущественные, и разных судеб всяких видимо-невидимо. А домой придет, прежде чем писать — Веронье перескажет, вроде как для проверки, а на самом деле — охота ему рассказать! Да и ей не грех послушать, — может, поумнеет чуток — и ее грамоте обучить выйдет.

   А к исходу весны родился у Вакулы первенец. Не до грамоты Веронье стало. Дело известное — бабье! Не последнее, между прочим, дело! Так и зажили, — с интересом.

   Вакула долго еще потом записывал. Всю историю гномью за последние три сотни лет на пергамент переложил. Благо гномы ему целый сундук свитков преподнесли. А как закончил Вакула с гномами, так о земле своей писать принялся, что вокруг Угодья в четыре стороны далече стелется. И описал! А что? Да неужто он букв не знает?!