Старичок - бодрячок, или хроники попаданца

"Похоже, меня посчитали за нищего, собирающего милостыню, и накидали в шапку мелочи. Как же стыдно! Надо быстрее одеваться да уходить отсюда. Ещё полицейского позовут. А у меня никаких документов, кроме паспорта из родного мира."

Натянув носки и надев кроссовки и рубашку, Глеб Петрович встал со скамьи и, опираясь на палку, медленно пошёл в сторону небольшой церкви, выстроенной на берегу реки. В его мире на этом месте стоял памятник князю Александру Невскому.

"Зайду в церковь, поставлю свечки, благо теперь деньги на них появились."

Однако, чем ближе он подходил к церкви, тем неуютнее у него становилось на душе. Сначала Глеб Петрович никак не мог понять, в чём дело, и, только подойдя к церкви, понял, что на ней вместо знакомых крестов на куполах установлены овалы с вписанными в них крестами. Он остановился, не решаясь войти в храм с такими странными символами веры. Даже не стал на них креститься. Люди, проходящие мимо храма, на мгновение приостанавливались и кланялись, рисуя на груди рукой овал и после этого вписывая в него крест.

У входа в храм на ступеньках сидело несколько нищих. Они давно заметили Глеба Петровича и со злобой на лицах наблюдали за ним, не иначе как считая его конкурентом на получение подаяния от верующих. Он почёл за благо пройти мимо храма, не заходя в него, и прошёл в небольшой сквер, разбитый метров за сто от храма. Там также стояли скамьи, и Глеб Петрович уселся на одну из них.

"Похоже, этот сквер оккупировали няни с детьми. Дети всех возрастов: от годовалых, сидящих в колясках, до малолеток, играющих в прятки и догонялки. Да и няни разные: величественные матроны, властно покрикивающие на расшалившихся детей, худосочные гувернантки, читающие любовные романы и изредка бросающие свои взгляды на подопечных, совсем юные девицы: курсистки или гимназистки, зарабатывающие деньги, выгуливая детей на почасовой оплате. Не знаю, можно ли мне сидя в этом парке перекусить хлебом и молоком. Не нарушу ли я этим действом принятые здесь правила? Да и кружки у меня нет: как я буду пить молоко? Из пакета? Пожалуй, лучше прогуляться по городу да походить по лавкам и магазинам, посмотреть, что тут имеется в продаже из посуды и прицениться. Заодно узнаю цену милостыни, поданной мне во время сна. Кстати, надо бы пересчитать эти деньги".

Глеб Петрович внимательно рассмотрел поданную ему мелочь. Две серебряные монетки были номиналом в рубль каждая, а медных денег было ровно шестьдесят восемь копеек.

"Значит, у меня имеется два рубля шестьдесят восемь копеек. На такие деньги в моём родном мире ничего купить невозможно. Интересно, а как тут?"

Он поднялся со скамейки и отправился в город на "шопинг".

* * *

В первой же скобяной лавке Глеб Петрович увидел в продаже металлические кружки разных размеров стоимостью от двадцати копеек до двух рублей. Стеклянные штампованные стаканы дороже полтинника не стоили. Здесь же продавались и зеркальца от самых маленьких до настенных. Глеб Петрович не преминул в одно из них посмотреть на себя любимого и убедился, что моложе выглядеть он не стал. Довольно густые седые волосы на висках и затылке и седой пушок на темечке, едва прикрывающий большую лысину, глубокие морщины, изрезавшие лоб и щёки и крупный нос, делящий лицо пополам — вот, что он увидел в зеркале.

"Выгляжу на свои семьдесят пять лет. Не больше и не меньше. Одет вполне прилично, если только не обращать внимания на мятые концы брюк. Но моя одёжка явно не годится для вечера и ночного времени: сейчас начало мая, ночи холодные. Замёрзну и заболею. Пока не поздно надо думать, как утеплиться для ночлега."

Обойдя ещё несколько хозяйственных магазинов и лавок, Глеб Петрович купил себе большую металлическую кружку, коробку спичек, складной однолезвийный нож, ложку. А на местной толкучке — старый потрёпанный длиннополый сюртук, нуждающийся в стирке и ремонте. Да ещё прикупил местную газету за копейку с таким же названием "Копейка". Осталось в наличии после всех покупок только десять копеек.

"Как раз на пару луковиц и три маленькие морковки хватит. Всё же пора перекусить. Прогуляюсь ка я за город вдоль реки: тут близко. Там и костерок можно развести, чай заварить, благо и сахар, и чайные пакетики для заварки имеются. Дело уже к вечеру. И рыбаков у реки можно встретить, за жизнь поговорить. Может, что интересное узнаю.

Удивительно, я сегодня почти весь день на ногах, а сердце — не ощущаю. Как будто и нет его. Если бы я столько дома походил, то сейчас бы лежал, и Капа вокруг меня бегала, лекарствами отпаивала, а то и неотложку бы вызвала. Всё же в шестьдесят лет — первый инфаркт, потом операция на сердце: АКШ (аортокоронарное шунтирование), потом установка и замена через пять лет кардиостимулятора.... Неужели это портал так на меня повлиял? И это — мой бонус, полученный от переноса в другой мир?"

* * *

Прошагав по тропинке вдоль реки минут тридцать, Глеб Петрович добрался до первого рыбака, сидевшего напротив трёх удочек, установленных на рогульки. Чтобы не мешать ловле рыбы прошёл вперёд метров на тридцать и стал собирать выброшенный на берег плавник для костра. Вскоре костерок разгорелся, а в кружке, установленной на три булыжника, кипела вода для чая.

Усевшись на бревно, оставшееся на берегу после весеннего разлива, он не торопясь съел полбуханки хлеба, запивая его молоком, одновременно читая купленную газету. Оказывается, название городка было такое же, как и его родного города. Государство называлось Российской империей, столицей был город Санкт-Петербург, а во главе империи находился император Александр Пятый. Сейчас шёл 239 год с момента заключения Всеобщего мирного договора, который всеми странами Земли признавался точкой отсчёта Нового времени.

"Надо бы почитать хоть какие-нибудь книги по истории этого мира, а то скажешь что-нибудь этакое — сразу в местный дурдом отвезут. Пожалуй, лучше самому сразу прикинуться человеком, имеющим от старости провалы в памяти и немного не в себе, но не буйным, а таким типа юродивого, тихого и вполне разумного."

Больше ничего интересного узнать из газеты не удалось.

Глеб Петрович изредка поглядывал в сторону рыбака. Это был пожилой мужчина на вид лет за шестьдесят, одетый в брезентовую рыбацкую куртку и кирзовые сапоги. Рыба не клевала. Рыбак стал часто крутить головой по сторонам, подыскивая новое место для рыбалки. Наконец он встал и направился к Глебу Петровичу.

— Уважаемый! Не будешь возражать, если я присяду около тебя и попробую половить в этом месте? Это место у меня тоже прикормлено, может здесь повезёт. Ты, я смотрю, рыбу не ловишь, просто отдыхаешь. Так что, договорились?

— Договорились. Лови, где хочешь. Если желаешь, могу чаем с сахаром угостить. Только у меня одна кружка ...

— Сейчас удочки перенесу сюда, заброшу и почаёвничаем. Кружка у меня своя есть. И пироги с капустой и морковью с собой припасены. Будешь?

— Почему нет. Приходи быстрее. Меня Глебом зовут.

— А я — Василий. Сейчас приду.

Вскоре новые знакомые пили час с пирогами и беседовали за жизнь. Сначала, как обычно, поговорили о погоде, о видах на урожай, о росте цен на продукты, о бесправии простых людей, о введении новых налогов и ужесточении законов, направленных против людей, борющихся за свои права. При этом Глеб Петрович помалкивал, только кивал поощрительно, а Василий изливал вслух накопившиеся в душе претензии к властям. Потом разговоры перекинулись на личности новых знакомых.

— Глеб, ты где живёшь? Что-то я тебя тут ни разу не видел. Да и в городе тоже: городок у нас маленький, все друг друга знают.

— Так я не отсюда. Только сегодня утром приехал. Люди добрые помогли из столицы досюда добраться. Целых два месяца на перекладных добирался! В марте из Санкт-Петербурга выехал и только сегодня приехал. Я уже лет десять по России путешествую. Как тепло становится, так сразу снимаюсь с места и вперёд: сам не знаю, куда меня тянет. Знаешь, Василий, несчастье у меня: от старости стали проявляться провалы в памяти. Тут помню, там забыл, потом наоборот. Врачи говорят это болезнь такая старческая, склероз называется. Не дай Бог с тобой такое несчастье приключится! Мне уже под восемьдесят лет! Только вот документы куда-то делись. Хорошо, полиция меня пока не останавливает, а так бы в кутузке обязательно оказался. Вообще-то я всё понимаю, читать, писать, считать могу. Когда в зимнее время останавливаюсь в каком-нибудь месте, то всегда к купцу какому в работники нанимаюсь: бухгалтер я хороший. Меня всегда уважают, отпускать не хотят. Но вот не могу на одном месте долго сидеть!

— Да, Глеб, вот несчастье, так несчастье! Себя не помнить! Никому такое не пожелаю! А на что же ты живёшь?

— Да по-разному. Зимой денег заработаю — лето прожить хватает. Да и земля не без добрых людей: помогают, кто, чем может. Вот, например, сейчас: до Чудово добрался и заболел. Целый месяц добрые люди выхаживали: на больницу-то денег не было: все вещи подчистую с документами и деньгами какие-то разбойники отобрали. У старика больного всё отобрать можно! Хоть жизни не лишили! Бога не боятся! Сегодня хлеба, молока, да сахару на последние копейки купил. Чай мне добрые люди подарили. Живу одним днём, но редко голодным спать ложусь: как-то всё само собой устраивается.

Василий молчал с жалостью глядя на Глеба Петровича, примеривая на себя такую неприкаянную жизнь.

"Чем же ему помочь? Ну, могу предложить у меня несколько дней прожить, могу накормить. Да ведь уйдёт! Сам говорит, что долго на месте сидеть не может! Но без документов и денег много по России не попутешествуешь! Не в каталажку, так в дурдом заберут! И что старик не посмотрят. Ладно, пока предложу у меня несколько дней пожить, а там видно будет. Вроде этот Глеб — хороший человек, безобидный".

— Послушай, Глеб. Может, поживёшь у меня несколько дней. Я баньку натоплю, с супругой познакомлю. Мы вдвоём в собственном доме живём. Дети выросли, разъехались. А у тебя-то семья, дети есть?

— Всё было, как не быть. Вот только где остались — не помню. Говорю же, последние годы по миру хожу. Вот видишь кольцо обручальное у меня на пальце. Уже вросло в палец, захочешь — не снимешь, только вместе с пальцем. Значит, женат был. Или часы наручные, "AppellA" называются. И надпись на них выгравирована: "Дорогому Глебу Петровичу в честь юбилея от сослуживцев". Вот, посмотри. А где и когда мне их подарили — не помню.

Они ещё долго сидели около костра, пили чай с пирогами. Василий за разговорами совершенно забыл о закинутых удочках. Когда стемнело, они собрались уходить.

— Да, интересная у меня сегодня рыбалка случилась! Вот с тобой, Глеб, познакомился. Даже подружился. Пошли ко мне ночевать!

* * *

Домик у Василия был невелик: 6*6 метра, не считая крыльца, продолжением которого была большая терраса. В доме были: прихожая, кухня, спальная и гостиная. Посреди них — большая печь. Удобства — во дворе. Пустобрех — так назвал Василий главного сторожа его домика, чёрного как смоль пса, встретил его и гостя заливистым лаем, сообщая всем в округе о возвращении хозяина домой. На крыльце их поджидала Маша — супруга Василия, женщина возрастом лет пятидесяти, которая сразу утащила мужа и гостя в гостиную, где быстро накрыла немудрящий стол. Опять знакомство, разговоры, пара стопок беленькой, охи и ахи по поводу сложной Глебовой жизни.

— Глеб, а чем ты по жизни занимался, кроме как бухгалтером у купцов зимами работал? Что ещё умеешь делать? — поинтересовалась Маша.

— Да много чем занимался. Во-первых, окончил петербургский университет, не помню, в каком году, вроде бы, когда мне исполнилось двадцать три года, получил диплом экономиста. Работал в государственных структурах где-то в южных областях России. Потом ушёл со службы и перешёл на работу в коммерческую организацию: был главным бухгалтером большого торгового дома, вроде бы в Одессе. Только работал не в этом городе, а в Германии в Гамбурге, потому что хорошо по-германски говорил. Где-то лет десять — пятнадцать там пробыл. Потом опять вернулся домой, доработал до шестидесяти лет и заболел: сердце подводить стало. Тут и выяснилось, что больной я никому не нужен: ни детям, ни жене. Когда деньги зарабатывал да отправлял им в Россию — всё хорошо было, а денег не стало — выяснилось — неугоден никому. Оставил им всё, что имел и уехал в Сибирь. Там меня местные якутские шаманы подлечили, но после этого лечения долго не могу на одном месте усидеть, так по миру и болтаюсь. И память стала подводить: врачи говорят, что болезнь у меня началась — склероз называется. Забывать всё стал. Сегодня вдруг что вспомню, завтра — забуду, зато другое вспомню. Так почти до восьмидесяти лет и дожил. Но я не расстраиваюсь. Живу — пока живётся, а что потом будет — что и со всеми — помру. Мир не без добрых людей — похоронят, крест поставят.

После этих слов Глеба Петровича повисла тишина: Василий с Машей переглянулись и Маша спросила:

— А в какой ты вере рождён был и воспитан?

"Ну вот, попался. О местных верованиях я ничего не знаю. Как бы впросак не попасть. Да чего скрывать-то! Покажу крест нательный, и будь что будет! Не пустят на ночлег — переночую на воздухе. Завтра всё равно уходить из городка собрался."

— Верую я в Бога Иисуса Христа и в доказательство этого крест нательный ношу! — сказал Глеб Петрович и, расстегнув воротник рубашки, достал из-под ворота тельняшки свой крестильный крест.

Василий и Маша молча смотрели на него.

— Давайте ложиться спать, — наконец сказал Василий, — Маша, постели Глебу в гостиной. Утром продолжим разговор.

* * *

Когда все улеглись спать: Глеб в гостиной, Вася с Машей в спальной и был погашен свет, супруги долго ворочались в постели: сон не приходил.

— Вася, — прошептала Маша на ухо мужу, — Глеб-то не понимает, что о вере никому нельзя рассказывать. Или просто забыл об этом. А ведь единоверцам надо помогать! Вот так сболтнёт где — и отправится на Сахалин тачку с рудой в кандалах возить. И не посмотрят, что уже восьмидесятилетний старик, умом слаб, больной ... Да, что говорить! Помочь ему надо! Нам от Бога зачтётся!

— Маша, давай завтра поговорим.

— Решить всё надо сегодня! Завтра уже рассказать всё Глебу и, если он согласится, претворять наше решение в жизнь. Да и когда мы с тобой наедине останемся, чтобы всё обсудить? Не оставишь же ты Глеба одного. Надо решать сейчас!

— Согласен я с тобой, единоверца нельзя не спасти. Уже давно думаю об этом. Первым делом ему надо выправить документы. Без них он рано или поздно обязательно попадёт в полицию, а потом и к вероотступникам под суд. Затем надо как-то объяснить ему правила поведения: что можно, что нельзя. Лучше всего бумагу ему от врача достать, что умом Глеб слаб, но не буен, спокоен и миролюбив и в лечении в больницах церковных не нуждается. Это в случае чего помочь должно. И уходить ему отсюда надо куда-нибудь подальше, да хоть в ту же Германию. Только деньги надо на это найти. У него кольцо золотое есть и наручные часы. Вот их продать надо, да ещё денег добавить — может и хватит из России уехать. Я так думаю.