Штуцер и тесак (3 главы)

— Пошто иголку спортил? — спросил Пахом.

— Не спортил, а приготовил, — ответил я и бросил иглу в стакан. Там коротко пшикнуло. — Сможешь сбрить волосы вокруг раны?

— Не сумлевайтесь, барин! — заверил возчик. — Я его благородие брил. Рука у меня легкая.

Не соврал. Забрав у меня влажную тряпицу, он протер ею кожу вокруг раны и в несколько взмахов опасной бритвы очистил от волос. Обошлось почти без боли. Вот и хорошо. Не то затянет волос в рану, прорастет внутрь -воспаление гарантировано. Я достал из стаканчика иглу, заправил в ушко нитку, и бросил их обратно.

— А сейчас потихоньку лей воду на рану! — велел, наклонившись.

Возчик подчинился. Осторожно действуя тряпкой, я смыл засохшую корку. Почувствовал, как побежала по щеке кровь. Ничего, это не страшно.

— Держи зеркало!

Наблюдая свое отражение в достаточно большом — в половину листа А 4 зеркале в деревянной раме (и как только нашлось?), я протер сивухой кожу вокруг раны и подцепил кончиком иглы кожу на одном ее краю, затем — на втором. Больно, млять! Зашипев сквозь стиснутые зубы, протянул нитку и стянул кожу первым узелком. Подняв с травы бритву, обрезал нитку.

— Давай я буду резать, барин! — предложил Пахом. — Ловчей выйдет.

Я молча протянул ему бритву. Дальше мы работали вдвоем. Стежок (больно, твою мать!), узелок, и бритва в руках возчика режет нитку. Теперь дальше... К концу этой пытки я чувствовал себя, как выжатая тряпка. Сил не осталось, все ушло на терпение. Похоже, что ругался не про себя, а в голос, вон Пахом на меня уважительно поглядывает. После процедуры болела голова, подрагивали руки, но дело сделано. Я протер грубый шов сивухой и обессиленно сел на траву.

— Дурно, барин? — спросил Пахом.

— Ничего, — ответил я. — Спасибо тебе, братец! Помог.

— Ништо! — махнул рукой с зажатой в ней бритвой возчик. — Тебе вино нужно?

— Нет.

Пахом подхватил стаканчик с травы и опрокинул его содержимое в рот. Смачно крякнул и оскалился, показав желтые зубы.

— Деготь найдется? — спросил я. — Березовый?

— Как не быть, — ответил Пахом.

— А масло?

Он задумался.

— То, которым ружейные замки смазывают, — пояснил я.

— У каптенармуса, — сказал Пахом.

— Нужно не больше ложки. И еще мел.

Мел у солдат этого времени должен быть, им пуговицы чистят.

Возчик кивнул и ушел к фуре. Я тем временем отер мокрой тряпицей кровь с лица, затем простирнул ее, плеснув воды из ведерка, и оторвал узкую полоску. Жаль, Пахом водку выпил, пригодилась бы. Не сообразил. Ладно, переживем. Деготь неплохое средство против воспаления, на его основе Вишневский свою знаменитую мазь сделал, в Великую Отечественную много жизней спасла. Вторым компонентом мази стало касторовое масло. Но его даже смешно спрашивать — не завезли еще в Россию клещевину, из семян которой давят касторку. Негде взять и третий компонент. Будем делать из того, что есть.

Вернулся Пахом с глиняной плошкой в одной руке и горсточкой порошка мела в другой. Сопровождал его все тот же плотненький мужичок в мундире. На лице его читалось любопытство.

— Что делать будешь барин? — спросил каптенармус, подойдя.

— Мазь для заживления ран.

— Эк, как! — удивился он.

Я забрал у Пахома плошку и мел. Он метнулся к телеге, вернулся с глиняным горшочком и поставил его на траву. Я заглянул — деготь, запах характерный. Отсыпав в плошку чуток мела, я вернул остаток Пахому, взял тонкую веточку, и обмакнул ее кончиком в горшок. Если не ошибаюсь, пропорция дегтя в мази — одна тридцатая. Точно выдержать не удастся, ну, и ладно. Опустив веточку в плошку, я стал ею энергично мешать. Спустя минуту получил нечто похожее на старый мед, только эта субстанция ощутимо воняла — как в пословице про ложку дегтя и бочку меда. Хм... А ведь это мысль! Мед обладает бактерицидным свойством, и если заменить им масло... Только где ж взять?

Наложив мазь на полоску ткани, я налепил ее на зашитую рану, предварительно попросив Пахома подержать зеркало. Надеюсь, будет держаться. Бинты просить бесполезно — нет их здесь, иначе не мотали бы рубашку на голову.

Лагерь просыпался, и наша возня привлекла внимание. Несколько солдат подошли ближе и, сгрудившись, с любопытством наблюдали за процессом. Внезапно они раздались в стороны, пропустив вперед широкоплечего, жилистого мужчину в кивере. Его обветренное, загорелое лицо украшали пышные полубакенбарды, а вот усов не было совсем, как, впрочем, и у солдат. Не положено их пехоте, только кавалеристам.

— Что тут? — спросил жилистый, хмуро глянув на Пахома.

— Барин себя лечит, господин фельдфебель! — торопливо доложил возчик. — Рану на голове зашил, потом мазь сделал и сверху налепил, — он ткнул пальцем в полоску на моей голове.

— Разумеешь в лекарском деле? — посмотрел на меня фельдфебель.

— Фершал он! — сообщил Пахом.

Я подтвердил его слова кивком.

— Раненых глянешь? — спросил фельдфебель.

— Показывайте! — согласился я.

Меня отвели в дальний конец поляны, где расстеленных шинелях лежали три солдата. Я удивился такому малому числу, но потом вспомнил. В этой войне русская армия, отступая, будет оставлять раненых, поручая их местным жителям или "человеколюбию неприятеля", как писал классик. Человеколюбием французы не страдали, хотя раненых не трогали. Как, впрочем, не слишком лечили и кормили. Самим жрать было нечего, да и лекарств не хватало. Повезло тем, кого взяли к себе и смогли выходить местные жители, остальные просто умерли — и таких было подавляющее большинство. Хотя это будет позже, пока русские армии отступают организованно и раненых не бросают. Значит, остальные погибли.

Осмотр троицы егерей подтвердил предположение: раны оказались не тяжелыми. Две штыковых — в плечо и в бок, последняя не проникающая. У третьего егеря пуля разорвала широкую мышцу на спине, не повредив кости. Я вытребовал у каптенармуса еще водки, промыл и зашил раны. Затем смазал швы остатками мази и налепил поверх тряпицы. Егеря выдержали мои манипуляции стоически — ни стона, ни мата.

— Благодарствуйте, барин! — сказал один, и другие нестройно присоединились.

— Идем! — сказал фельдфебель, когда я закончил.

Меня отвели к повозке. Внутри на сене лежал офицер. Это было видно по эполетам и нагрудному знаку. Эполеты без бахромы, позолоченный знак несет серебряного двуглавого орла. Если не ошибаюсь, капитан, наверное, командир роты. Левое бедро замотано тряпками прямо поверх панталон, на них — засохшее пятно крови. Выглядел офицер неважно: бледное лицо в капельках пота, обметанные губы. Нас встретил взглядом, в котором читалась боль.

— Вот, ваше благородие, — доложил фельдфебель, — фельдшер сыскался. Себе голову зашил, Курихина, Савушкина и Петрова лечил. Разбирается вроде.

— Точно фельдшер? — спросил недоверчиво капитан.

Ну, да, видок у меня еще тот. Голова залеплена, кровь на рукаве... Вернее, на груди — обляпался, когда раны шил.

— Да, — сказал я.

— Звать как?

— Платоном. Платон Сергеевич Руцкий.

— Дворянин?

В глазах его полыхнуло удивление.

"Да!" — едва не сказал я, но вовремя спохватился. Дворяне здесь все посчитаны и внесены в списки, что не удивительно — привилегированное сословие. Узнают, что соврал, — гарантированный билет в Сибирь. Если, конечно, не убьют раньше...

— Мещанин города Могилева.

— Sur la route comme il s'est avИrИ? — внезапно спросил капитан по-французски.

— Fuir les FranГais, — ответил я на том же языке.

— Pourquoi?

— Je suis russe.

— Для мещанина Могилева ты слишком хорошо говоришь на французском, — скривился офицер.

— Долго жил за границей. Во Франции и... — я едва не сказал "в Германии". Нет здесь такой страны. Есть Пруссия, а также мозаика из немецких княжеств, герцогств, владений епископов, которые Наполеон в большинстве своем ликвидировал, создав основу для будущего объединенного государства. Поэтому промолчим. — Кельне. Недавно вернулся в Россию. А тут война...

— Ладно, — сказал капитан. — Позже поговорим. Пулю из ноги достать сможешь?

— Инструмент нужен.

— Где я его тебе возьму? У нас ни бинтов, ни корпии. Вообще ничего.

Я задумался. Рана у капитана, похоже, слепая. Извлечь пулю можно зондом, но вот взять его негде. Разве что...

— Гвоздь найдется? — спросил у фельдфебеля. — Вот такой, — показал пальцами.

— Зыков? — обернулся тот к каптенармусу, маячившему за нашими спинами.

— Сей момент! — выпалил тот и убежал. Обратно вернулся с длинным, кованым гвоздем. Я взял его и рассмотрел. Тяжелый. Где-то "стопятидесятка" по-нашему. Четырехгранное тело, квадратная шляпка — не маленькая. Подойдет.

— Нужно обрубить шляпку с трех сторон, — показал я фельдфебелю. — Края загладить оселком, как и сам гвоздь, чтобы тот стал гладким и блестел. Здесь не тереть, — я ткнул пальцем во внутреннюю часть шляпки. — Сделаете?

Фельдфебель кивнул.

— Еще понадобится хлебное вино, чистые тряпки и вода. Ее нужно вскипятить и остудить. Люди в помощь.

— Сделаем, господин!

Фельдфебель с каптенармусом ушли.

— Беретесь, Платон Сергеевич? — спросил меня офицер.

— Да, ваше благородие.

— Семен Павлович Спешнев. Вы не военный человек, обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Приходилось доставать пули?

— Да, — соврал я. — Но предупреждаю: будет больно.

— Ничего! — махнул он рукой. — Потерплю. Только сделайте, не то помру. Лихорадка бьет.

Подошли присланные в помощь егеря. Втроем мы вытащили капитана из повозки и уложили на разосланную на траве шинель. Я размотал накрученные поверх раны тряпки — последний слой пришлось отдирать, и приказал стащить со Спешнева сапоги, рейтузы и нижнее белье. Егеря проделали это ловко и бережно. Капитан выдержал пытку молча, только зубами скрипел. Я склонился и рассмотрел кровившую на бедре рану. Края красные, с синеватым оттенком, но черноты нет. Потрогал пальцем припухлость. Горячая, организм борется. Взяв снятые с капитана рейтузы и кальсоны, изучил проделанное пулей отверстие. М-да... Вырванные пулей куски ткани в ране. Плохо.

Тем временем вернулись фельдфебель с каптенармусом. Мне вручили надраенный до блеска гвоздь, превращенный в зонд. Нормально сделали, сгодится. Я ополоснул его водой и воткнул шляпкой вниз в стакан с хлебным вином, который по моему знаку наполнил каптенармус.

— А теперь его благородие пусть выпьет, — указал на манерку с водкой в руках каптенармуса. — После чего дайте ему в зубы ремень, не то раскрошит их, когда стану доставать пулю.

Указание выполнили беспрекословно: даже капитан послушно заглотил водки из манерки, после чего сжал зубами ремень. Вот и хорошо. Я помыл руки в теплой кипяченой воде, намочил в ней тряпицу и отер от крови края раны. Следом прошелся водкой. Взял гвоздь-зонд. Ну, с Богом!

Инструментальное зондирование раны нужно делать быстро — меньше мук для пациента. Зонд резко вошел в рану (капитан дернулся и замычал) и где-то на половине своей длины уперся в нечто твердое. Ага! Теперь зонд в сторону, подцепить и аккуратно тащить к себе... Кровяной сгусток, в котором с трудом угадывалась пуля, показался над кожей бедра, я подхватил его пальцами левой руки и вытер о тряпицу. Внимательно рассмотрел. Не повезло, удалось достать только пулю, тряпки остались внутри. Об этом говорило и отсутствие обильного кровотечения из раны.

— Достал? — спросил меня капитан, выплюнув ремень и приподняв голову.

— Пулю — да, — сообщил я, показав ему свинцовый кругляш. — Но в ране остались вырванные ею куски рейтуз. Нужно извлечь, не то приключится Антонов огонь. Потерпите еще.

— Давай! — обреченно кивнул капитан и сам сунул ремень в рот.

В этот раз следом за сгустком из раны толчком выплеснулась кровь — темная, венозная. Замечательно, артерия не задета — я этого боялся больше всего. Затампонировав рану тряпицей, я промыл сгусток в воде. В пальцах он расслоился на два кусочка. Все. Протерев края раны водкой, я забинтовал ногу.

— Кладите его благородие в телегу, — сказал егерям.

— А рейтузы? — спросил фельфебель.

— Пока не надевать.

— Наскочит француз, а я с голым задом, — проворчал капитан. Надо же! Я думал, что он без сознания — отключился при втором зондировании.

— Нужно будет менять повязки, — сказал я. — Каждый раз снимать рейтузы? Для начала их нужно постирать — все в крови.

— Хорошо, — кивнул капитан. — Синицын! — он посмотрел на фельдфебеля. — Фельдшера накормить, одеть и обуть. Найдешь во что?

— Подыщем, ваше благородие! — кивнул фельфебель.

— Обращаться с ним уважительно. Он сын дворянина.

Капитан вздохнул и закрыл глаза. Егеря бережно подняли его с земли и положили в телегу, прикрыли шинелью. Я стоял в недоумении. С чего Спешнев взял, что я сын дворянина? Через мгновение пришло осознание, что туплю. Во-первых, имя дворянское. Есть здесь негласная традиция. Детей крестьян и мещан не называют Платонами, также, как, скажем, Александрами, Павлами и Николаями. Поп не позволит. Вот Пахом или Силантий — пожалуйста. Отчество у меня тоже "благородное". Я говорил с капитаном по-французски, а ему учат только дворян. Нет, дворня помещика может знать тоже, но слуг не зовут Платонами...

Кто-то осторожно тронул меня за локоть. Я оглянулся — фельдфебель.

— Идемте, господин фельдшер!

— Как тебя звать, Синицын? — спросил я.

— Антипом.

— А по отчеству?

— С отчеством не положено, — хмыкнул он. — Я не дворянин.

— А все же?

— Потапович.

— Можно мне так звать?

— Коли желаете, — пожал он плечами.

— Тогда идем, Антип Потапович...

2.

Печет... Лето 1812 года в России выдалось необыкновенно жарким, с ливнями и грозами. Была даже буря, которая, если верить историкам, сократила армию Наполеона на несколько тысяч человек. Они умерли, не выдержав льющихся с неба потоков воды и ветра. Ну, не знаю... Историки, симпатизирующие Наполеону, пишут об огромных небоевых потерях "La Grande ArmИe" уже в первые дни войны. Мол, солдаты тысячами умирали от голода, диареи, холода (летом!), и их трупы валялись вдоль дорог, отмечая путь захватчиков вглубь России. Если это действительно так, то можно радоваться, хотя шагать по дороге в такое пекло хреново. Мне еще ничего — одет легко. Каптенармус выдал мне нижнюю рубаху с кальсонами и егерские полотняные панталоны на пуговицах. Жарко, но егерям хуже. На них суконные мундиры, на головах — тяжелые, кожаные кивера. Они, между прочим, защищают голову от удара саблей — эдакие каски этого времени. На плечах егерей ружья весом в 4,5 килограмма, сбоку на перевязи — тесак, она же полусабля (1,2 кг), за спиной — ранец с манеркой, поперек груди — шинельная скатка, сбоку — сумка с патронами и прочими принадлежностями. Килограммов двадцать на себе каждый тащит, если не больше. Сложить вещи в повозки нельзя — мало их у остатков роты, много меньше, чем положено по штату. Почему, можно не спрашивать, от Салтановки отступают. К тому же коней следует беречь. Лошадь существо нежное: перегрузишь — отбросит копыта. Это человек будет тащить, он выносливее. Поэтому все, кроме раненого капитана топают пешком, в том числе и я. Пахом и другие возчики, то бишь фурлейты, вышагивают рядом с повозками. Идут раненые, которых я лечил, их только разгрузили от поклажи и иногда подсаживают в повозки. М-да... У нас бы прописали постельный режим и носили еду в палату. Крепкие люди в этом времени.