Трактирщик сказал:
— Если спросите меня, то я отвечу: Хорам разбогател недавно. Лакеев только двое, и те новые, лошадей своих еще нет, пожитков горстка, но имение купил. Повезло славному!
— Вот и наоборот, — возразила жена отца Элизия. — Совсем ему не повезло, бедняжке. Почему он сюда приехал? Потому, что на Севере стало не жить. А почему на Севере плохо? Потому, что война, и любимую его убили, и дом сожгли, наверное. Потому он и с Низой не того-сего: тужит по супруге, несчастненький.
А отец Элизий сказал:
— Главное, что он хороший человек: трудится как может, живет по заповедям. Боги о нем позаботятся, и все наладится.
Все согласились с этим, и никто даже не вспомнил нераскрытую тайну: зачем же славному Хораму понадобилась телега кислоты?
* * *
Хорошо ли тебе живется, Хармон Паула?
В последнее время Хармон любил задавать себе этот вопрос. Проснуться на мягкой перине далеко после рассвета, накинуть теплый халат, взять чашечку чаю, выйти на балкон. Вся долина — как на ладони: ратуша с диском солнечных часов, церквушка со звонницей, белые домики под черепичными крышами, возле каждого — цветничок и два деревца для тени. Налево от городка — пенистая речушка и оливковая рощица, вдоль речушки аллейка, чтобы гулять; направо от городка — пестрые шатры базарчика, он работает раз в неделю, но шатры стоят всегда, можно посидеть в тени, выпить винца. А вокруг всего — горные склоны, покрытые лоскутами виноградников, а на дальнем, самом крутом, пасутся козы. Все-все видно, поскольку поместье стоит на возвышенности. Его поместье! Хармон Паула Роджер — помещик. Каково?
Хорошо ли тебе живется, Хармон Паула? Прекрасно, как у Софьи за пазухой.
Большой дом, будь он поновее, впору было бы назвать дворцом. Все как полагается: колонны, арочный вход, балконы, фонтан перед входом (правда, неисправный). Вот только драпировка на стенах сплошь пожелтела от солнца, да паутина всюду — пара лентяев-слуг, нанятых Хармоном, не поспевает за трудолюбием пауков. Но это ничего, зато мошек не будет, а драпировку со временем можно поменять. Да фонтан починить, чтоб журчал. И еще, может, павлина завести — пускай себе шастает по саду, хвостом сверкает. Тогда выйдет настоящий, безоговорочный дворец. Дворец Хармона Паулы!
Слуг, конечно, надо побольше. Сейчас только два лакея да кухарка — не справляются. Нужна еще пара горничных, дворецкий и конюх. Будет же у Хармона своя конюшня, не все ж наемными извозчиками ездить. В обновленном дворце да с полным штатом слуг, да с фонтаном, да с павлином — вот когда роскошная жизнь пойдет! Но и сейчас такая, что стыдно жаловаться.
Еще и город виноделов — только подумать! Виноградники Монат-Эрлина... когда-то в Южном Пути кто-то угощал его с этаким пафосом: "Опробуйте, сударь: Монат-Эрлин, урожай шестьдесят шестого года". А теперь выйди в город — и в любом кабачке, да что там, в любом доме, купишь этого самого Монат-Эрлина по цене чуток дороже простого элю. Нужно завести собственный винный погреб. Тем более, что погреб-то есть — огромный, прохладный, всем необходимым оборудованный. Только наполнить его разнообразными винами, и в любой день можно будет заказать согласно настроению: "Сегодня хочется чего-нибудь сладкого. Принеси-ка мне, дружок, черного муската восьмилетней выдержки". Хорошо же!
Со всех сторон хорошо, как ни взгляни. Одна только крохотная печаль: скучновато, занять себя нечем. Хармон привык колесить по свету, а дорога, даже знакомая, всегда поставляет неожиданности. Тут размыло, там построили, здесь воры, там коровы... Выходит так, что всякий день не похож на предыдущий, потому жизнь кажется наполненной. Кроме того, дорога — это дело: приехал — выполнил. Здесь, в Мелисоне, иначе. Все дни на одно лицо: Хармону хватило месяца, чтобы это понять. Люди одинаковые, говорят все об одном, приезжих нет, приключений не случается, даже погода стоит равномерная: ведь в Шиммери зимы не бывает, как наступила осень — так и длится до весны. И дела тоже нет, если разобраться. Небесный корабль — это ведь не Хармона дело, а мастера Гортензия. Хармон лишь снабжает его необходимым.
Но и тут нечего ныть, ведь на самом деле не так и скучно. Для начала развлекли Хармона горожане: заподозрили невесть в чем и учинили слежку. А он ради забавы не стал развеивать подозрений — наоборот, напустил туману. Всполошил весь городишко и со смехом потом наблюдал, как мужики пялятся, а дамочки прячутся, а бургомистр тщетно ищет управу. Дальше, когда Хармон уже примирился с местными, то наслушался от них новостей. Принц Гектор пошел в Литленд бить шаванов — об этом здесь говорили много, и все были уверены, что Гектор одержит блестящую победу, ибо никого могущественней принца горожане попросту не знали. Для Хармона же куда важней была другая новость: оказывается, герцог Ориджин, брат Ионы, поднял мятеж против владыки. Поскольку Южный Путь встал на сторону Короны, то герцог разбил путевские войска и занял Лабелин. Для Хармона это было приятно с двух точек зрения. Во-первых, слава богам, что он сейчас не в Южном Пути! Во-вторых, коль у Мориса Лабелина отняли столицу, то теперь он уж точно не станет искать Хармона-торговца, даже если заметит подделку Предмета. Словом, нельзя сказать, что в Мелисоне не бывает новостей — по меньшей мере, иногда доходят новости внешние.
Также неверно и то, что у Хармона нет дела: есть же небесный корабль! Да, строит Гортензий, но деньги-то выделил торговец, так что дело, считай, его. И развивается оно, надо сказать, весьма бурно.
Давеча в Лаэме Хармон сказал Гортензию:
— Хочу приобрести ваш аппарат, чтобы совершить полет в Фаунтерру.
Гортензий, хотя и мечтал продать проклятущий шар, все ж не сдержал грустного смеха:
— Славный, видите ту гору? Если долетите до нее без посадок, то считайте себя любимцем богов.
— Я имел в виду, — уточнил Хармон, — что вы надлежащим образом переделаете шар. Если, к примеру, возьмешь шлюпку, то не проплывешь больше мили, но если купишь галеон, то легко обойдешь весь Поларис. Вот и сделайте для меня галеон, а не шлюпку.
Гортензий предположил, что Хармон насмехается, и обложил его витиеватым ругательством, основанном на любовных связях ишака с гиеной. Низа посмотрела на Гортензия так, как умеет лишь она: круглыми чистыми детскими глазами.
— Мы вас очень просим, мастер.
— Я заплачу, — добавил Хармон.
— Много? — недоверчиво буркнул Гортензий.
— Сколько понадобится.
— Дв... триста эфесов! — бросил Гортензий, чтобы покончить со спором.
— По рукам, — ответил Хармон.
Позже оказалось, что новый шар стоит не триста эфесов, не двести и не четыреста, а Праматери знают сколько. Изобретатель понятия не имел, как "сделать из шлюпки галеон", лишь надеялся, что с тремястами золотых что-нибудь придумает.
— Понимаете, славный, — объяснял он Хармону уже в Мелисоне, на этом вот балконе, — наша главная беда — это ветер. Морское судно может идти под углом к ветру за счет того, что сила ветра суммируется с силой воды. Куда будет направлена сумма — зависит от положения парусов и киля. Но небесный корабль не касается воды и целиком зависит от силы ветра. Значит, какие ни сделай снасти и паруса, полетим строго туда, куда ветер, и не иначе.
— Значит, дождемся, чтобы ветер дул в сторону Фаунтерры, и...
— Эх, славный Хорам, если бы в мире все было так просто, то мы бы лежали в тени, а спелые фрукты падали нам в рот. Первым делом, ветер никогда не дует точно на Фаунтерру. Бриз направлен на север, то бишь, понесет нас в Надежду, а не в Корону. Вторым делом, ветер меняется. Это в Лаэме он южный, а перевалим первый хребет — станет очень даже западный. Попадем не в Надежду, а прямо в болота Дарквотера, там и булькнем вместе с шаром. Ну и третьим делом, едва воздух в шаре остыл, так полет и окончен. По опыту, это миль десять-двадцать. Взять с собой дров не выйдет — лишняя тяжесть.
— Тааак, — хмыкнул Хармон. — Имеешь изобретательские идеи?
— Думать надо. Без мысли только куры несутся...
Гортензий принялся думать, и Хармон старался думать тоже, хотя ему это давалось с большим трудом. Вся хармонова смекалка была о том, как поладить с людьми. Иметь дело с неживой материей, типа ткани и ветра, торговец совершенно не привык. Одно, правда, сумел измыслить:
— Вместо дров можно взять горючее масло. Купим самое чистое. Ничего, что дорого — зато оно по весу легкое, а тепла дает много. Сможем взять запас в полет.
Гортензий согласился: идея неплоха, но остальных проблем не решает. Как быть с направлением ветра?
Здесь неожиданно помогла Низа. С тех пор, как мечта о полете овладела ею, девушка любила смотреть на облака. Когда ветер нес их, Низа представляла себя сидящей на облаке — и хрупкая улыбка трогала ее уста. Низа почти не говорила о своих мечтаниях, она вообще говорила мало, но однажды выронила:
— Какие тяжелые! Несут в Степь дожди. Полететь бы с ними....
Гортензий буркнул:
— Скорее, в Литленд. Восток от запада не отличаешь.
Но вдруг подхватился, наслюнявил палец, поднял кверху.
— Святые ишаки! Ветер от высоты зависит! Здесь дует на восток, а вверху, где облака — на запад!
Для проверки совершили полет. Раскочегарили идовский костер, надули шар так, что чуть не лопался, и поднялись на целых полмили. И Низа, и Гортензий вернулись в полном восторге: девушка — от самого полета, мастер — от открытия. Все-таки можно менять направление полета — нужно выбрать правильную высоту! Хармон довольно потирал руки. Хотя додумался Гортензий, а подсказала ему Низа, но все делалось на деньги торговца — а значит, открытие принадлежит Хармону. Пускай так и запишут в научных книгах!
Кстати, книги скоро понадобились. Ясно было, что нужно менять высоту полета, но неясно — как. Взлетит шар на столько, на сколько позволит сила горячего воздуха. А если надо опуститься — что делать? Выпустить часть жара? Но тогда уж обратно ввысь не взлетишь. Тепла горящего масла не хватит, чтобы набрать высоту. То есть, лететь придется так: с утра повыше, потом пониже. А если нужный ветер дует как раз наоборот — утром внизу, вечером вверху?
Некогда в молодости мастер Гортензий посещал открытые лекции в университете Лаэма и читывал книги в библиотеке. Помнил с тех пор, что существует некий очень летучий газ, который редко встречается в природе: чуть возникнет — сразу улетит, и нет его. Если наполнить шар этим газом, он будет лететь лучше, чем от жара, и топлива не понадобится. Как зовется газ и где его добыть — Гортензий не помнил. Рико взял у Хармона денег, отправился в университет и привез кипу книг обо всех возможных газах, а заодно — видного магистра-алхимика, чтобы уж наверняка. Магистр был урожденным лаэмцем, к тому же благородным, потому первым делом высмеял городишко, Хармона с Гортензием и всю их затею. Но Рико тоже был урожденным лаэмцем и восемь лет прожил с белокровной дворянкой, так что умел общаться с этой публикой. Он выдал метафору, витиеватую как планы царедворца. Из нее магистр понял, что платят ему не за насмешки, как комедианту, а за знания, как советнику владыки. Он смилостивился и выслушал задачу. Выслушав, снова принялся хохотать. Конечно, спали его солнце, магистр знает летучий газ. Газ зовется водородом и подходит небесному шару, как страусу седло. Во-первых, водород легко проникает сквозь материю и в шаре не удержится. Во-вторых, его сложно получить, а в-третьих, он чертовски горюч. Зажжешь под таким шаром костерок — и моргнуть не успеешь, как обнимешься с Ульяной Печальной. Рико соорудил новую метафору с тем смыслом, что если бы путь ученого был легким и гладким, алхимиками становились бы ленивые холопы, а не лучшие умы королевства. Магистр принял словесное поглаживание и сказал:
— Положим, водород можно удержать, если пропитать материю особой смесью — в этой книге найдете ее состав. Положим, добыть водород можно из кислоты и железных опилок — в той книге есть описание реакции. Но что делать с горючестью — ума не приложу.
— А зачем вообще нагревать водород? — спросил Хармон. — Он ведь и холодный полетит, верно?
— Полетит всенепременно, а как вы на землю спуститесь? Горячий шар садится, когда остывает. А водородный будет летать до конца войны, вы там умрете от голода.
Хармона передернуло.
— Нельзя ли что-нибудь выдумать?
— Как показали святые Праматери, выдумать можно что угодно. Но в данном случае — зачем? Кораблем вы дойдете до Фаунтерры дешевле и надежней, чем шаром, еще и груз привезете. Так в чем научная ценность вашей работы?
Хармон Паула еще не заполнил свой погреб, но уже запасся парой бочонков отличного винца — без них слишком скучно было вечерами. Он сказал магистру:
— Я имею в наличии вещество, которое стимулирует размышления о научной ценности. Предлагаю провести реакцию взаимодействия с этой жидкостью.
К утру один из бочонков опустел, а решение было найдено. Ну, не решение как таковое, но путь, ведущий к нему. Магистр уехал, весьма довольный приемом и оплатой, и прислал взамен себя студента. Тот хорошо разбирался в алхимии и как раз нуждался в теме для зачетной работы — вот он и получит тему, и поможет Гортензию.
Затем Рико привез кислоту и алхимическую посуду, и работа пошла полным ходом. Вот тогда Хармон впервые приуныл.
До сей поры он принимал живое участие в изобретении — пускай мало помогал, но много говорил и во все совал нос, так что был занят. Теперь Гортензий и студент сами знали, что делать, в разговорах с Хармоном совершенно не нуждались. Заходя в их мастерскую, он пугался от острого запаха, шипения, бульканья. Не знал, куда себя пристроить, и Гортензий аккуратно спроваживал его:
— Кислота — опасная штука, славный. Лучше поберегись, тебе еще детей плодить.
Хармон уходил, и, хотя понимал правоту магистра, но все же расстраивался. Прежде он всегда трудился и всегда мастерски, его помощники и близко не стояли к его искусству торговца. Теперь вот нанял людей, и ничегошеньки в их делах не понимает, только и может, что платить за все.
Ну да ладно, Хармон Паула, ты лучше скажи: хорошо ли живешь?
Уж явно не плохо. Многим на зависть.
Что скучновато — не беда. В конце концов, лучшая забава — люди. Вот и развлекайся ими!
А людей рядом с ним было трое. То есть еще были слуги и кухарка, но Хармон уже вжился в роль богача и не считал слуг за людей. Хозяин фургона еще мог брататься с конюхом или кухаркой, но хозяин поместья — нет уж. Так что спутников имелось при нем трое.
Самым болтливым был, конечно, Онорико. Хоть весь день бы рта не закрывал — слушай сколько угодно. Историй много знает, в основном про женщин, так это и хорошо. Всегда ж приятно о дамочках послушать! А к Хармону так и лезет в друзья — голыми руками бери.
Но, видно, что-то поменялось в душе торговца. Нечто неуловимое, не сразу замеченное, однако важное. Неохота была слушать Рико. Он — хороший парень, добрый, бойкий, говорит забавно... но лишен чего-то существенного. Слова говорит — что воду льет: журчать журчит, а смысла мало. Характер показывает — а его сразу весь видно, характер-то. И что странно: всю жизнь Хармон ездил с такими людьми — простыми, понятными, — и никогда не жаловался. Но теперь — повернулось в душе... И вместо разговоров Хармон все больше соскальзывал в воспоминания. Там, в прошлом, был граф, ради любви отдавший святыню; была графиня, сотканная из воздуха и кристаллов льда; был отец Давид — не то подлец, не то святой; был брат Людвиг с его пыточными машинами; был труп Молчаливого Джека... Каждый из них заставил потрудиться душу Хармона, каждый вызвал бурю чувств — хороших или скверных — и сотню раз вспоминался потом. А Рико... тьма сожри, отвык Хармон от простых парней! В скелете Молчаливого Джека было больше тайны, чем в целом Онорико-своднике. Даже в камзоле, снятом со скелета, — и то больше. Даже Джоакин Ив Ханна, пускай тоже казался простым, но нашел достаточно сердца полюбить целую герцогиню. Рванулся вдаль, за несбыточным... Глупо, — думал тогда Хармон. А теперь что-то щемило... Где теперь глупец Джоакин? Сгинул, наверное. Не зря война...
