"Невысказанное"

— Подожди. — Я выгибаю бровь и останавливаюсь. — Я сделаю это. — Да что с этим парнем такое? Так отчаянно хочет секса, что готов на все? Не может быть. Он какой-то худой и потрепанный. Вызывает ассоциации со старой кожей, чем-то даже трогательный и какой-то неумелый, но он не настолько стар и не урод, и у него очень умные глаза... Я бы и так дал ему — не из жалости — вот только он не хотел Оборотня... не мог хотеть...

Я снова достаю член и подношу к его губам.

— Будешь стараться, обещаю отыметь тебя по полной программе, — говорю я. Он приоткрывает рот, наклоняется вперед и обхватывает меня губами. Я не могу сдержать стон, когда он начинает с силой сосать, лаская языком чувствительное местечко под головкой. Наверное, назвав его "неумелым", я поторопился. Я запускаю пальцы в волосы ему на затылке. Они достаточно длинные.

Один раз я отсасывал парню, который схватил меня за волосы и трахал мой рот, пока меня не вырвало. Невесело, скажу я вам, и я не собираюсь делать это с ним, но учитывая, что мой член уже у него во рту и что он дважды пытался меня прикончить, хотелось бы хотя бы немного контролировать ситуацию. Он напрягается, замирает, а потом заглатывает меня еще глубже, так что головка упирается в стенку горла. Я смотрю на него, его глаза закрыты. Интересно, о чем он думает.

— Достаточно, — выдыхаю я, отпуская его и отстраняясь. Он стоит на коленях в гравии и тяжело дышит, а я оглядываю крышу. Не хочу трахать его на четвереньках, и мне не нравится идея взять его у двери. Разве тут не должны быть... вон они. На дальнем конце крыши стоят старый стол и стулья, накрытые потертым брезентом. Иногда в хорошую погоду здесь собираются жильцы постарше, чтобы поиграть в карты.

Вздергиваю его на ноги и тащу к столу, его джинсы сползают к лодыжкам. Я срываю брезент, и Охотник ахает, когда я заставляю его нагнуться и прижимаю грудью к поцарапанному дереву.

— Не шевелись, — говорю я, и он застывает, пока я ищу смазку и выдавливаю ее на пальцы. Я быстро подготавливаю его, но, по-моему, он не против. Он стонет и извивается, когда мои пальцы скользят в нем туда-сюда, растягивая мышцы. Я смазываю член и одним сильным толчком вхожу в него. Нависаю над ним и, стискивая его плечи, начинаю трахать, слышны лишь задушенные стоны и хлопки одного тела о другое. Он внезапно резко втягивает воздух, весь сжимается вокруг меня и, впиваясь пальцами в столешницу, кончает. Я подумываю остановиться — в конце концов, это же не моя извращенная фантазия, — но я почти там. Он ахает и стонет, я продолжаю вколачивать его в стол, но он не делает попыток меня остановить. Я с криком кончаю в него, так что все внутри скручивается спиралью, и отодвигаюсь.

Какое-то время мы оба молчим. Я говорю первым:

— Думаю, это не значит, что ты перестанешь пытаться убить меня?

— Я вскрою тебя живьем и плюну на твой труп, — рычит он, но не двигается.

Вздыхаю.

— Простое "нет" меня бы устроило. — Стою, уставившись на него, все еще лежащего на столе со спущенными штанами. Он просто жалок. Я качаю головой, делаю шаг к нему, молча наклоняюсь и натягиваю на него джинсы. Может, он и Охотник, но у него тоже есть чувство собственного достоинства. Я направляюсь к лестнице, но останавливаюсь и оглядываюсь на него. Он выпрямился и смотрит мне вслед. — Если тебе очень нужно меня убить, так сделай это, но хватит уже этого дерьма. Мы оба заслуживаем большего.

Я иду прочь и на этот раз даже не оборачиваюсь.

Две недели я сплю на улице и кочую по друзьям, никогда не провожу у них больше одной ночи. Не хочу подвергать их опасности, вдруг этот ублюдок в самом деле меня ищет. Однако надо работать, или меня уволят. К счастью, я консультирую людей по телефону, укрывшись в безопасности своего бокса. Я даже подумываю провести ночь здесь, свернувшись под столом, но не знаю, как отреагирует босс, если меня обнаружит. Многие люди нас недолюбливают.

Когда я выхожу из офиса, начинается дождь, но на автобус денег нет, поэтому я иду пешком, опустив голову, чтобы холодный влажный ветер не дул в лицо. Подхожу к перекрестку, поднимаю глаза, чтобы проверить, нет ли машин, и сердце останавливается. На углу улицы стоит Охотник... На секунду наши взгляды скрещиваются, мы оба не двигаемся, а потом его рука ныряет под плащ за пистолетом.

Я перекидываюсь и несусь вниз по улице... Слышу его шаги за спиной, громкие и быстрые, но все отдаляющиеся. Ему никогда не поймать меня. Оглядываюсь, он еще не сдается, полы кожаного плаща развеваются за его спиной, а он бежит по мокрому тротуару. Да он в лучшей форме, чем я думал.

Слышу рычание, поворачиваюсь на звук, и на меня бросается огромная псина, клацая зубами и громко лая. Каждый мускул в теле напрягается, шерсть встает дыбом, а эта тварь снова кидается на меня, чуть не сбивая своего хозяина с ног. Я знаю, что собака на поводке, знаю, что ей до меня не добраться, но Оборотень во мне, та часть меня, что дает изменять облик, часть, которая знает, как заставить эти четыре ноги, уши и хвост работать как следует, часть, которая принадлежит кошке, ударяется в панику.

Я сворачиваю в ближайший переулок, налетаю на мусорный бак, и лапы скользят по старой размокшей газете. Собака все еще лает, звук разлетается эхом по узкой улочке, окружая меня, и я, не в силах остановиться, мчусь дальше по темному узкому переулку. Нужно выбираться отсюда. Бегу, перепрыгивая какие-то коробки и лужи, шерсть промокла от дождя, мне холодно, сердце колотится, мышцы ноют...

Тупик. Я резко останавливаюсь, пытаясь отдышаться, когда передо мной вырастает кирпичная стена. Не может быть. Кидаюсь из стороны в сторону, пробую найти, куда можно спрятаться: вентиляционную решетку, гребаный канализационный слив, наконец, но это глухой тупик. Мне крышка. Разворачиваюсь и вижу Охотника — тяжело дыша, он бежит ко мне, его лицо блестит от дождя. Он опускает глаза на меня — я жмусь к холодным мокрым кирпичам — и поднимает пистолет.

Я не могу так умереть! Я не какое-нибудь животное, чтобы меня пристрелили в темном переулке. Принимаю человеческую форму: я промок насквозь и дрожу от холода, но встречаю его взгляд, когда он направляется ко мне. Охотник прижимает дуло к моей шее — прямо под подбородком, и я резко втягиваю в себя воздух, запах ружейного масла и пороха наполняет ноздри. Я сглатываю и закрываю глаза. Вот и все.

Он хватает меня за руку, отводит пистолет, разворачивает меня и толкает лицом к кирпичной стене. Я не двигаюсь, потому что холодное дуло прижимается к затылку, а его другая рука скользит по моей талии и расстегивает молнию. У меня вырывается смешок, и почему я не удивлен? Конечно, он собирается трахнуть меня, прежде чем убивать. Мокрые джинсы облепили бедра, и он рывком спускает их до колен. Я жду, что он трахнет меня насухую и ахаю, когда холодный, скользкий от любриканта палец прижимается к входу в мое тело и проникает внутрь. Он добавляет второй, а затем третий, и я стискиваю кулаки. Ублюдок.

Он убирает руку — слышен вжик молнии. Внутри все болит, мне холодно и стыдно. Я заслуживаю большего. Нельзя позволять ему делать это со мной. Если я умру, то умру, сражаясь, а не со спущенными до колен штанами и членом Охотника в заднице. Но я не шевелюсь, не могу... мне слишком страшно. Слезы текут по моему лицу, когда его член касается меня и толкается внутрь.

Пока он меня трахает, я не издаю ни звука. Он раз или два задевает простату, посылая по телу дрожь непрошеного удовольствия, но я едва чувствую его. Единственное, о чем я думаю — это дуло, упирающееся в затылок. Он убьет меня. Кончит — и я труп. Его дыхание становится тяжелым, движения — резкими, и я закрываю глаза, сдерживая всхлип, когда он кончает внутри меня. Вот и...

Его свободная рука ползет по моему животу, и он хватает мой вялый член и сжимает, пытаясь возбудить, заставить меня кончить.

— Пожалуйста, не надо, — шепчу я, задевая губами шершавые кирпичи. — Пожалуйста... я не могу, пожалуйста... Хватит... — не знаю, слышит он меня, или у него просто заканчивается терпение, но он разжимает пальцы и делает шаг назад. Голове холодно в том месте, куда прижимался пистолет... Жду, плачу под дождем со спущенными штанами, меня трясет, и я жду, когда он спустит курок. Интересно, я услышу выстрел, или пуля убьет меня раньше, чем мозг определит, что произошло?

Звук за спиной заставляет меня вздрогнуть, но это не выстрел. Я слышу, как он разворачивается и уходит, шаги затихают вдали. Только тогда я осмеливаюсь оглянуться. Переулок пуст, Охотник исчез. И это все? Он хотел просто напугать меня и трахнуть? Я неловко натягиваю холодные мокрые джинсы. Он не убил меня. Мог бы, но не убил. Я обнимаю себя за плечи и соскальзываю вниз по кирпичной стене, давясь слезами. Все кончено.

Промокший и дрожащий, я тащусь домой. У него был шанс убить меня, но он этого не сделал. Если я все еще в опасности, то лучше умереть в собственной квартире, чем в каком-то грязном переулке. Хочется постоять под горячим душем и выспаться в собственной постели, и сейчас мне плевать, даже если он сидит на диване у меня в гостиной и ждет.

У двери я останавливаюсь с ключом в руке, вода капает на потертое ковровое покрытие, но когда я вхожу, в квартире темно и тихо. Я запираю дверь и иду в ванную, скидывая по пути одежду. Горячая вода обжигает кожу, прислоняюсь к стене.

Не надо было идти за ним в туалет. Я знал, кто он, следовало догадаться, что он сделает. Я чувствую себя грязным, использованным, и от душа не становится лучше, потому что я сам виноват.

Если бы я просто ушел из клуба, вместо того чтобы идти за ним в мужской туалет, этого никогда бы не случилось.

Горячая вода заканчивается, я закручиваю кран, скукожившимися от воды пальцами приглаживаю волосы и на мгновение застываю. Потом вздыхаю и отдергиваю занавеску.

У раковины стоит Охотник. Он босиком, на нем только джинсы и футболка, и я не вижу нигде пистолета. Мы смотрим друг на друга, и я медленно выбираюсь из ванны. Он не двигается, но его глаза следят за мной. Я мог бы перекинуться, сбежать, но он ринется следом, бросится в погоню. Мне никогда от него не избавиться.

Сжимаю кулаки, сердце бешено колотится. Не хочу так жить. Положение Охотника дает ему право убить меня, а не издеваться. Набрасываюсь на него, жду, что он сейчас вытащит из-за спины пистолет и закончит эту жестокую игру, но он просто хватает меня за плечи и прижимает к стене. Пытаюсь вырваться, но он придавливает мои запястья к стене над головой и удерживает на месте свои телом.

— Хватит, — тихим хриплым голосом говорит он, и теплое дыхание касается моей щеки. — Хватит сопротивляться... я не хочу сделать тебе больно.

Я издаю звук, похожий на нечто среднее между смешком и всхлипом.

— А чего, мать твою, ты хочешь? — спрашиваю я. Словно в ответ, он прижимается своими губами к моим. Я задыхаюсь от удивления... Он в нерешительности отстраняется, а потом целует меня снова.

Не знаю, что делать. Я мог бы обратиться, впиться зубами ему в лицо и сделать из него то, что он ненавидит больше всего на свете. Ему должно быть это известно, он должен понимать, что в опасности, так почему же...

Он тихо стонет и открывает рот, проводя языком по моей нижней губе. Я вздрагиваю и приоткрываю губы, впуская его язык... Его хватка на моих запястьях слабеет, и он углубляет поцелуй, скользя ладонями вниз по моим рукам, телу, останавливаясь только на талии. Я не шевелюсь. Что он делает... чего хочет?

Опускаю руки и отталкиваю его. Мне чихать, чего он хочет, я не позволю ему так со мной обращаться. Стискиваю кулаки и замахиваюсь, но костяшки едва задевают его щеку, потому что он уворачивается в сторону. Снова перехватывает запястья и заставляет развернуться, прижимая мою руку к груди и притягивая меня к себе. Я пинаюсь, отталкиваясь от стены, он отшатывается, но не отпускает меня.

— Прекрати. Хватит, — говорит он, крепко обнимая меня, пока я пытаюсь вырваться. — Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы делать тебе больно, Кей. — Звук моего имени на его губах заставляет меня замереть. — Я никогда и не собирался. В клубе я так хотел тебя, но ты оказался Оборотнем... я думал, ты знаешь, кто я, думал, что ты принял мое предложение, чтобы выманить из клуба и убить. В туалете я решил, что ты трахнул меня, чтобы унизить.

— Но... но потом ты сам пришел за мной, — задыхаясь, отвечаю я. — И принес смазку, ты хотел, чтобы я...

— Да, — говорит Охотник, и от его вздоха у меня по спине бегут мурашки. — Последний раз красавчик вроде тебя смотрел на меня только потому, что я ему заплатил, и я подумал, что унижение — невысокая цена за то, чтобы ты сделал это снова. Но ты не стал. Ты мог бы бросить меня там, связанным, со штанами на лодыжках, но не стал. Ты сказал, мы достойны большего. Я думал, ты изменил свое мнение обо мне.

— И поэтому загнал меня в тот переулок, приставил пушку к голове и изнасиловал?

— Я думал, это всего лишь игра, — тихо говорит он. — Думал, это шоу и ты это знаешь. Я не снимал его с предохранителя, даже не прикасался к курку, я только потом понял, что ты по-настоящему испугался, но я не знал, что делать, что говорить...

— А теперь ты здесь, чтобы... что? Извиниться?

— Да, и загладить вину за случившееся.

— О, так ты считаешь, что если изнасиловать меня в ванной, то это загладит вину за изнасилование в том переулке?

— Я не собираюсь тебя насиловать, — отзывается он и отпускает меня. — Я уйду, если ты этого хочешь, но мне нужно, чтобы ты знал, что все... должно было быть по-другому. Я не такой. — Я отодвигаюсь и поворачиваюсь к нему, пытаясь отыскать в его лице хоть какой-то намек на то, что он врет.

— Правда? — наконец спрашиваю я. — Ну, то есть ты же Охотник, а я Оборотень... я... я просто не понимаю.

— Я в отставке, — говорит он, и я качаю головой:

— Охотники не уходят в отставку. — Я напряженно замираю, когда он заводит руку за спину и вытаскивает что-то из заднего кармана, но это просто фотография. Он протягивает ее мне.

— Это мой сын, — говорит он. Красивый молодой парень с такими же умными глазами, как у отца, может, на пару лет моложе меня. — Его укусили десять лет назад, и он не сказал мне. Когда я узнал, то... я... в Обители нас всех учат, что стать Оборотнем — участь хуже смерти, что это уничтожает твою душу и превращает тебя в монстра, в животное, но я знал своего сына, и он остался тем же мягким, добрым мальчиком, что и раньше. Обращение не изменило его, и я начал сомневаться в учении Обители. Поэтому ушел.

— И где теперь твой сын? — спрашиваю я, обнимая себя руками. Я начинаю замерзать.

— Они с матерью уехали из этого мира, — говорит Охотник. — Нашли хорошую планетку вне юрисдикции Охотников. — Я молчу, и в комнате воцаряется тишина. Он долго смотрит на меня, словно упиваясь моим видом, а потом вздыхает. — Ну, я, пожалуй, пойду. И наверное, это твое. — Он засовывает руку в передний карман и вытаскивает ключ. — Я сделал слепок. — Он протягивает его мне, и я сжимаю в ладони теплый металл, а Охотник разворачивается и идет вниз по коридору. Он уходит, и у меня такое ощущение, что навсегда. Я облизываю губы и с колотящимся сердцем кладу ключ на столик у раковины.