Звезда пленительного 29

— А кого думаете инструктором ставить? Ферапонта Федоровича? Он все там же служит?

— К сожалению нет. Получил повышение и отбыл, если я не ошибаюсь, в Харьков. Не осталось у меня сейчас никого из старых летчиков...

— А кто же новых обучать будет?

— Вот же у нас есть готовый летчик-инструктор, капитан Лунев.

— Штабс-капитан.

— В моей школе инструктором да не капитан? Решим вопрос — и дело не в вас, а в структуре школы. Ну а капитана Лунева придется видимо мне вывозить. Да уж, придется тряхнуть стариной. На новых машинах, конечно, не рискнул бы — а на У-2 всяко сумею. Это как на велосипеде: один раз научился...

— Так вы тоже авиатор? — удивился Лунев, — что же вы мне об этом не рассказали? А я-то соловьем разливался...

— Это было очень давно, и мне на самом деле было более чем интересно узнать о том, как нынешнее поколение авиаторов живет и учится. Тем более, что даже господин Линоров — и то куда как опытнее меня в летном деле.

— Да полно вам, Александр Владимирович, прибедняться. И давайте все же исполним то, зачем мы тут собрались — с этими словами Линоров высыпал в бокал четыре звездочки и наполнил его шампанским.

— Поздравляю с чином!

— И мои поздравления примите, — добавил Лунев, — со штабс-капитаном?

Я захихикал:

— Ну ведь два погона-то... С генерал-майором. Сколько вы в полковниках-то пробыли, Евгений Алексеевич?

— Да и полугода не прошло. А теперь вот по вашим делам мне повышение вышло: вы-то, извините, за моим ведомством числитесь. А у нас, сами знаете — одни дело делают, другие за сие чинами да наградами ласкаются. А дел вы, Александр Владимирович, натворили ой-ёй-ёй, на месте Императора я бы вас тут же канцлером пожаловал, не меньше.

— А мне и так хорошо — засмеялся я. — Подальше от начальства, поближе к кухне...

— Да уж, и кашу вы завариваете изрядную... Ну так что, теперь выпьем и за капитана?

Лунев выглядел более чем смущенным: ему, простому полевому офицеру было очень непривычно вот так общаться с генералами. И тем более он не мог понять, с кем же судьба свела его в захудалом немецком ресторанчике. Позже я узнал, что он тогда решил что я — какой-нибудь секретарь из посольства или дипкурьер, срочно доставляющий важные сообщения, а заодно и супругу вытаскивающий из страны — и тут оказывается, что чуть ли не пинком дверь в кабинеты генералам открываю, а они тому и рады. А окончательно "добила" летчика Мышка: когда Линоров откланялся, она подбежала ко мне — не подошла! — в коридоре и бросилась извиняться:

— Александр Владимирович, я должна попросить у вас прощения. Признаться, я думала что вы меня разыгрываете, когда сказали что сами потребовали отобрать у нас банк, но теперь узнала, что это была правда и что из этого у вас получилось. Вы же просто уничтожили всю германскую экономику! Это было гениально!

Ну, чуть позже, на аэродроме, устроенном за Векшинском, с Луневым у нас сложились очень дружеские отношения — все же он искренне считал меня летчиком, а "в небе все равны". А тогда, в Петербурге он смутился окончательно и куда-то незаметно исчез.

Что же до "уничтожения германской экономики", то Мышка, безусловно, погорячилась — хотя на самом деле проблем у немцев появилось более чем изрядно. Да и организовала эти проблемы она сама, я же только чуть-чуть ускорил события.

Суть же случившегося была проста. В долгих спорах со Струмилло-Петрашевским мы пришли к несколько парадоксальному выводу о том, что в настоящее время деньги стоят ровно столько, насколько им доверяет население. Вот даже в России при Николае Павловиче население верило в серебро и не верило в бумажки — и "рупь ассигнациями" даже официально пришлось признать сильно более дешевым, чем рубль серебром. Но это — история.

Современность же — причем современность немецкая — характеризовалась стабильностью национальной валюты. Марка стоила ровно сто пфеннигов независимо от того, бумажная эта марка, серебряная или золотая. И любой немец знал, что если он эту марку положит в солидный банк, то в любое время он эту же марку (причем даже с несколькими пфеннигами процентов) он получит обратно.

Фрайбергский банк занимался двумя вещами: держал вклады частных лиц и организаций и кредитовал лица юридические. Вот только была у банка — который даже назывался "Торговый" — отличительная черта: он кредитовал исключительно торговые организации. Да и то не все, а только входящие в мою сеть. Поскольку расчеты с поставщиками так же велись через него же, почти все поставщики товаров так же открыли в нем свои расчетные счета. Ведь это же так удобно!

В результате в банке образовалось вкладов на две с лишним сотни миллионов марок — сумма весьма солидная. Ну а поскольку товарный оборот в моей сети составлял максимум неделю, то двести миллионов оборотных капиталов по сути заменяли уже миллиарда два "обычных" денег: в "старой" немецкой торговле оборот составлял от двух месяцев до полугода. Причем "сетевые" магазины владельцами поставляемых товаров фактически и не были: все, что было на прилавках, поставлялось за счет кредитов "Фрайбергского торгового" и находилось у банка в залоге. Маленькая хитрость состояла в том, что цена всех товаров во всех магазинах не превышала суммы всех вкладов клиентов банка, а вся прибыль немедленно изымалась "в пользу владельца" — и, таким образом, "уставной капитал" в сумме пятидесяти миллионов рублей можно было безболезненно из хранилищ изъять, что Мышка и сделала. На самом деле там было чуть меньше — в составе капитала было и здание банка во Фрейбурге, и еще кое-какая собственность по мелочи. Но на мелочи внимания можно и не обращать, тем более что "вкладывался" капитал "виртуальный", в виде моих же собственных гарантий, а изымался уже реальный, к тому же полновесной золотой монетой. Понятно, что на таком фоне отмечать, что полная сумма "уставного капитала" изымалась каждые две недели, было бы вообще хамством...

Но и неизымаемые деньги оборачивались очень быстро, и поставщики далеко не всегда спешили обналичить выручку, так что в кассе постоянно имелась весьма приличная сумма — и клиенты привыкли к тому, что деньги они могут получить всегда и без малейших проблем. Но когда до этих клиентов дошло, что ситуация может резко поменяться, то они решили, что дома под подушкой деньги будут в большей сохранности. Ну а чтобы до всех эта мысль дошла поскорее, я и написал "возмущенное письмо возмущенной общественности", в котором и сообщил адресатам, что Фрайбергский торговый банк является русской (а следовательно — вражеской) организацией и с этим нужно что-то делать.

Издателя "Мюнхенского обозревателя" Франца Эера я знал, не лично, а как известного "общественного деятеля". Умеренный националист, он старался позиционировать себя (и свое издательство) как "защитника прав трудового народа и государства". Письмо мое он печатать конечно же не стал, а разразился редакционной статьей с кратким содержанием "доколе нашими финансами будут управлять наши враги?" "Берлинское время" просто напечатало мое письмо в рубрике "Нам пишут" — видимо, в редакции заподозрили какой-то подвох. Ну а в местном парламенте два идиота-депутата подали депутатский запрос в правительство...

Лучший способ уничтожить страну — это поставить у руководства "современную либеральную общественность". К какому бы времени эта "современность" не относилась, результат окажется один. У этих самых либералов в голове всегда возникают идеальные схемы повышения всеобщего счастья, но почему-то мысль о том, что реальность как правило весьма далека от идеала, им в голову не приходит.

Честно говоря, вся эта история (с германской торговой сетью) помогла мне в чем-то понять Гитлера. Не в смысле, проникнуться его идеями, а понять, каким образом он в самые сжатые сроки превратил германскую нацию в нацистов. У него же упор делался на то, что-де "евреи грабят трудовой немецкий народ, а евреи в парламенте для этого утверждают нужные евреям законы".

До появления моей сети это было в целом верно: больше девяноста процентов розничной торговли осуществляли именно евреи. Причем торговля эта была выгодной чрезвычайно: владелец крупнейшего универмага в Берлине (да и во всей Европе вообще) Яндорф всего за десять лет до начала его строительства открыл первую мелочную лавку, торговавшую канцелярскими принадлежностями. Однако при рентабельности больше ста процентов с оборота путь от мелочной лавки до элитного универмага оказался недолог. Оставался единственный вопрос: а как достичь такой невероятной нормы прибыли? Трудно, очень трудно — но выход был найден: очевидно, Маркс составил для соплеменников весьма толковое руководство.

Эти торговцы с помощью чистого демпинга разоряли торговцев-немцев, а затем — в отсутствие конкурентов — резко поднимало цены. Правда для демпинга нужны были немалые средства — и они их занимали в банках, которыми тоже управляли евреи. То, что на одного еврея-банкира или торговца приходилась сотня простых рабочих, Гитлер просто "вывел за скобки" — и оболваненные ширнармассы пошли за ним. Ну а я просто вывел за скобки как раз торговцев и банкиров — но выводил-то под личиной "успешного немецкого бизнеса". И тут "вдруг выяснилось", что все это — "козни проклятых русских" — и, понятно, депутаты от торговли и банков упустить шанс "задавить конкурента" не смогли.

Я практически был уверен в том, что вкладчики не станут ждать того счастливого момента, когда "власти закроют банк", и тут же начнут копеечку со вкладов снимать — и немцы меня не подвели. Поступающие из магазинов деньги уже не направлялись на новые "товарные кредиты", а выдавались клиентам. То, что денег все же было меньше чем народу хотелось снять немедленно и сразу — я имею в виду наличных денег — создало нездоровый ажиотаж, и уже восьмого августа деньги в банке закончились — совсем. А в магазинах сети точно так же закончились товары — тоже практически все. Продукты вообще закончились еще пятого...

Потеряли мы немного: в "неликвидах" осталось тысяч на сто разной мелкой мебели вроде плетеных кресел и кухонных столов с табуретками, какие-то книги, канцтовары — всего нераспроданных товаров набралось меньше чем на полмиллиона. Так что правильнее было бы сказать, что не "потеряли", а "недополучили": вся сумма была меньше, чем регулярная прибыль от торговли за день. Собственной недвижимости, кроме здания банка во Фрайберге за сорок две тысячи марок, у банка не было, остатки недельной прибыли ушли на зарплату самим банковским работникам — и на этом вся работа моей торговой сети в Германии прекратилась. И все бы ничего, но с практическим закрытием банка прекратилось и больше семидесяти процентов розничной торговли по всей стране!

У производителей был товар — но торговля его закупить не могла из-за отсутствия денег. И средств доставки этого товара к прилавку — имеется в виду транспортные средства, которыми распоряжались совершенно отдельные транспортные конторы. Которые, в свою очередь, ничего доставлять не могли потому что у них не было средства на бензин, обычно отпускаемого в кредит, да и самих "прилавков" почти не стало: "мои" — закрылись, а "чужие" большей частью закрылись еще раньше...

Все же в самом правительстве — в том числе и в Министерстве финансов — немцы старались клинических идиотов не держать, и еще через пару дней банку — уже "временно национализированному" — был выделен "чрезвычайный кредит" на те же двести миллионов марок. Ведь в принципе безразлично, кто числится номинальным владельцем: в банке остались работать те же самые люди, и выполняли они те же самые финансовые операции. Однако германские финансисты не учли одной мелкой детали: теперь народ банку перестал доверять. И фермер продавал яйцо или пучок зелени не за "запись в счете", а за наличные марки. "Безналичные марки" у Мышки крутились как белки в колесе, и пока фермер добирался от приемного пункта до офиса банка, его пфенниг успевал обернуться раз десять. А вот наличные...

Как-то наладить финансовое обращение немцы смогли лишь к февралю, и для этого им пришлось эмитировать уже больше трех миллиардов бумажных марок. Каждая из которых к этому моменту успела подешеветь минимум на треть. Но это уже позже случилось, а во вторую неделю августа страна была почти полностью парализована. Настолько, что у армии не было возможности завозить на фронт не то что патроны, а даже еду солдатам — и к тому же все полевые кухни пришлось переместить в города, где население не могло купить самые простейшие продукты. Поэтому германская армия, изрядно побив французскую за первую неделю войны, в наступление не перешла: нечем было стрелять, да и голодные солдаты думали лишь о том, чтобы не помереть с голоду.

А французы, раздосадованные потерями бронетехники, ненаступлению противника обрадовались — и, отступив на исходные позиции, быстро-быстро бросились восстанавливать утраченное, запасая новые броневики и ремонтируя старые. Если бы они просто пешком пошли в атаку изредка постреливая из револьверов, то германские войска стали бы сдаваться целыми полками и дивизиями — но гордые галлы мечтали "задавить врага интеллектом". На счет "задавить" — не знаю, а вот блеснуть им французским генералом удалось в полной мере.

Ну ладно фронтовая разведка организована не была, но газетку-то почитать нетрудно. И узнать из нее, что в Германии наступил локальный армагеддец, тоже было доступно даже рядовым необученным. Несмотря на срочно введенную военную цензуру информация-то просачивалась, и как раз французская пресса просоченное радостно тиражировала.

Однако французские генералы французской прессе явно не доверяли. И в результате полностью просрали предоставленный им шанс.