Звезда пленительного 43

Ответ дал первый же прохожий, которому Батенков переадресовал мой вопрос:

— Дык это, когда статую германцы забирали, красноармейцы криворукие раму-то и уронили.

— Почему красноармейцы? — удивился уже я.

— Дык это, наши то рабочие, нижегородцы которые, все как один наотрез отказались статую снимать — — в слове "статую" он делал сильное ударение на "у".

— А почему отказались? — мне просто стало интересно, сколько же власти предложили за довольно несложную работу, если даже не избалованные окладами нижегородцы отказались. Но оказалось, что причина была иной:

— Дык это, все знают: где Святая Камилла стоит, в тех городах рабочему люду жить можно. Кто же себе худшей жизни-то пожелать может? — удивился нашему невежеству нижегородец. — Вот убрали статую — и всё, нету в городе работы... — прохожий печально махнул рукой и, внимательно поглядев на нас, повернулся и скрылся в каком-то проулке.

Судьбу университетской скульптуры прояснили в городском управлении ЧК — оно теперь и "управлением промышленностью" занималось. Поскольку рабочих на несколько еще действующих предприятий приходилось буквально под конвоем доставлять.

— Четыреста шестьдесят пудов бронзы алюминиевой, двести пудов бронзы никелевой — германцы по двадцать пять марок за пуд предложили. По двадцать четыре... но золотых! Мы за эти деньги на Сормовском заводе четыре станка отремонтировали!

— Ну что сказать: идиоты — прокомментировала известие Даница. — Даже я слышала, что Беклемишев за каждую скульптуру для университетов получал по полмиллиона... Интересно, немцы — такие же идиоты?

Беклемишев все же получал гораздо меньше, но и немцы оказались совсем не идиотами, а мне еще немного помогло то, что Красин так и не отменил приказ "никого не пускать" в отношении Сталинградского университета. Конечно, "делались исключения" — но немцев все же пока туда не пустили, чему еще и поспособствовал Чижевский — ставший, к своему неудовольствию, еще и "председателем городского Совета".

— Ну судите сами, Александр Владимирович, какой из меня председатель? В город селится какой-то неведомый народ, ЧК мне не подчиняется и творит что пожелает, денег нет совсем... Только и сил хватает, чтобы институт свой да университет от полного разграбления защитить.

— По нынешним временам и это очень немало. А если нет желания — вы же знаете, в Усть-Карони или Сьюдад Электрико вам всегда найдется спокойное и весьма комфортное место.

— Нет, за предложение спасибо... но вам не понять: я все же русский, который тут родился, и только здесь мое место.

— Я просто напомнил. Кстати, что там сейчас с университетом-то делается? Со шпиля зеркала поснимали, звезду куда-то дели...

— А... там сильно побито все. Архитекторы германские приезжали, смотрели — сказали, что починить невозможно. Сейчас в Москве принято решение университет восстановить, занятия в смысле... здание ремонтировать нужно, а денег нет. Вот и решили шпиль и верхние дюжину этажей разобрать, два совсем разбитых крыла тоже — чтобы третье крыло поправить, башенки опять же разберут на материалы... заодно и металл добудется — пятьдесят тысяч тонн почти, а то совсем уже со сталью в России плохо.

— А запустить Оскольский завод не пробовали? Он пятьдесят тысяч за две недели выдаст.

— Был я в Осколе, там завод, почитай, заново ставить нужно. Батареи коксовые рассыпались, домны закозлены были с полными плавками — а чугун-то при застывании расширяется... вам подробно расписать?

— Нет, и так понятно... Но за Университет — спасибо!

Все же и у Чижевского — чуть ли не первого ленинского соратника — авторитета для "высшей власти" было маловато. Или ему все же было важно содержание, а на форму плевать? Подъехав еще раз взглянуть на университет, я заметил, что на фронтоне уже поменялась надпись, и теперь это был "Университет имени тов. Троцкого". Вообще-то Нижний Новгород был последним пунктом моего "путешествия", в Сталинград я вернулся лишь узнав о том, что немцы скупают университетские скульптуры — но новые буквы на фронтоне университетского здания меня достали. Так что на следующий день, входя в кабинет Красина в Кремле (не буду уточнять, что Даница высказала по поводу ночного ралли, где было показано "мастерство почти победителя гонки века"), я все для себя уже решил:

— Леонид Борисович, я привез окончательный отчет. Надеюсь, все предыдущие вы уже посмотрели...

— Добрый день, Александр Владимирович. Посмотрел, и даже хотел кое-что с вами обсудить — но теперь не могу. Назначен, видите ли, посланником в Лондон — он злобно ухмыльнулся — где я принесу больше пользы для Революции. Пока эти болваны будут окончательно разрушать страну... Должен выехать нынче же вечером, так что... Сейчас ответственным за промышленность назначен Феликс Эдмундович, вам к нему. Идемте, я провожу, у него теперь кабинет тут, в Кремле... и скажу так: сейчас только на вас надежда.

— Даже так? — не удержался я от ехидного замечания.

— Вы хоть что-то в экономике понимаете...

Феликс Эдмундович встретил меня со всем большевистским радушием. Впрочем, я уже привык к тому, что даже уездные "комиссары" любят по часу мариновать посетителей в приемной, а потом — неожиданно "убывать по делам", поэтому сразу предупредил секретаря "Железного Феликса":

— Я буду ждать не более пяти минут. И если по моему докладу позже у Дзержинского появятся вопросы, он всегда сможет меня найти в Сьюдад Электрико — это в Уругвае, если вы не в курсе. Причем говорить я буду только лично с ним...

Так что уже через минуту мне посчастливилось лично лицезреть легендарного "друга детей". Впрочем, он все же оказался подготовленным к содержательной беседе:

— Александр.... Владимирович, я смотрел ваши отчеты. Все это — чушь и ерунда! Вы насчитали потребность в станках почти на миллиард американских долларов, прекрасно зная, что у Советской России нет таких денег...

— Ну, во-первых, такие деньги есть... должны быть, по крайней мере. А во-вторых, я сам все нужные станки приобрету и поставлю на заводы. Правда, если считать с последними отчетами, которые вы еще не успели прочитать, там чуть больше, примерно миллиард сто миллионов, но это неважно.

— У вас есть миллиард долларов? — засмеялся чекист. — Вы, часом, не Рокфеллер?

— У меня есть больше, причем — это только в золоте. Но я продолжу: я оплачу все эти станки лишь при одном условии: вы позволите мне забрать скульптуру Камиллы Синицкой из Сталинградского университета.

Дзержинский склонил голову на бок:

— И это все ваши условия?

— Да. Камилла — это девушка, которую я любил... любою больше всего. И эта скульптура, именно Сталинградская, которая изготовлена первой, мне очень дорога как память о ней. Что же до денег... ваша партия пятнадцать лет жила на мои деньги лишь потому, что я для нее как раз деньги и копил. В надежде, что именно вы, большевики, сделаете, наконец, Россию счастливой. Лично мне это не удалось, так что надеюсь, что у вас выйдет лучше чем у меня.

— Интересно... говорите, партия существовала на ваши деньги? Не слишком ли вы много о себе думаете? — удачно для меня проигнорировав последнюю фразу.

— Не слишком. Можете поинтересоваться хоть у вашего Ленина: я деньги передавал через Эрнесто Гевару. Это — в Швейцарии, здесь — через Леонида Красина, у него тоже можете уточнить суммы. Он, если я не ошибаюсь, у себя в кабинете — как раз он-то меня к вам и проводил.

— Подождите немного... Эйхманс! Принеси чаю гостю! — и с этими словами Дзержинский буквально выбежал из кабинета.

Чай так чай... кстати, очень неплохой. Из запасов купца Высоцкого. Меня в свое время очень удивило то, что Высоцким — в отличие от всех прочих чаеторговцев России — была выплачена полная стоимость их имущества и запасов в России, причем расчетная цена была явно завышенной. Правда удивлял этот казус очень недолго: ровно до того момента, как удалось выяснить, что племянник купца был заместителем начальника управления ЧК по Москве. Недолго, но для устройства дел дяди времени ему хватило, через пару месяцев этот чекист тоже покинул Россию вслед за родственниками...

Но чай в Кремле был великолепен, и это радовало — потому что вернулся "Железный Феликс" только минут через сорок. И не один — в сопровождении самого В.И. Ульянова-Ленина. Я еще через дверь услышал мурлыкающий голос Вождя Мировой Революции:

— И утверждает, что партия выстроена на его деньги?

Впрочем, мурлыканье стихло как только Вождь вошел в кабинет: он меня явно узнал и оказался в некотором смятении:

— Э... сеньор Кастро?

— Ну и Фидель Кастро тоже. Александр Владимирович Волков, инженер.

— Очень, очень приятно! Мне Феликс Эдмундович сообщил, что вы желаете предложить оплатить закупку станков на огромную сумму, не так ли?

— Именно так.

— Я предлагаю иное. Видите ли, пользуясь нашими знакомствами среди европейских социалистов мы могли бы все вами означенное купить существенно дешевле... так что было бы лучше, если бы вы смогли просто передать указанные суммы казначейству — и он с надеждой посмотрел мне в глаза.

— Меня это полностью устраивает. Но, повторю, при одном условии: я забираю скульптуру Камиллы Синицыной из Сталинградского университета, а так же литейные формы для нее. Причем деньги вы получите сразу после того, как скульптура будет погружена на борт моего парохода. Вас это устраивает?

— И вы не обманите?

— Владимир Ильич, выше правительство национализировало мои заводы стоимостью в три с лишним миллиарда рублей, железные дороги стоимостью почти в миллиард. А я помогаю вам в их восстановлении после войны. Во время германской интервенции я только Сергееву отправил провианта на сто двадцать миллионов долларов — поинтересуйтесь у него, потребовал ли я хоть копейку оплаты? И вы думаете, что я буду обманывать из-за скульптуры, которые вы продаете германцам по пять тысяч марок?!

— Да не горячитесь вы так, Александр Владимирович, это была лишь шутка... неудачная шутка, так. Вам какая-то помощь от нас потребуется для вывоза скульптуры?

Мне помощь не требовалась. "Упаковку" для перевозки статуи изготовили в Усть-Карони — предварительно отлив в перевезенной туда форме "габаритно-весовой макет", оловянный. Оловянный потому, что олово при деформациях громко хрустит и можно просто услышать если что-то выходит не так.

В конце сентября все необходимое было доставлено в Сталинград, и мы — вместе с Елизаром — аккуратно опустили статую в транспортный контейнер, предварительно потратив пару часов на перепиливание пневматической "болгаркой" когда-то приваренных Васькой ригелей. Под неусыпным приглядом целого "взвода" разнообразных (а, точнее, "однообразных" — почти все были латышами) чекистов. Хорошо еще, что они только приглядывали: все же вняли пояснениям по необходимости "соблюдения техники безопасности" — Елизар попросту сказал, что "ежели труба домкрата лопнет — масло человека разрежет легче чем шашка разрубит камышину", а домкратам все же уже десять лет... Да и, вероятно, сверху были получены инструкции "не мешать". Контейнер сам по себе был довольно тяжелый, на двух трехосных вагонных тележках — вдобавок еще на нем была установлена машинка для "нежного"кантования груза — так что никто и не обратил внимания, когда специально подготовленный лихтер "просел" слишком глубоко для двенадцатитонного груза. Мало ли железа в этой самобеглой тележке напихано...

Ну а через неделю, после того как лихтер благополучно был погружен на лихтеровоз и последний прошел уже Дарданеллы, я снова зашел в кабинет к "главному по промышленности":

— Доброе утро, Феликс Эдмундович. Вы свою часть договора выполнили, теперь дело за мной. Но как раз тут мне ваша помощь и потребуется, поскольку золота вы должны получить чуть больше двух тысяч тонн. Я один просто столько не донесу...

— Сколько?! Откуда нужно это золото забирать?

— Из Сталинграда конечно. Просто я боюсь, что народ, узнав о таком количестве золота, пожелает в широких слоях поделить неправедно нажитое мною имущество среди себя, так что делать все нужно будет во-первых довольно тихо, а во-вторых силами исключительно самых доверенных товарищей. Вы согласны?

— Вполне.

— Причем этим людям должен доверять и я тоже. Сразу скажу: товарищу Троцкому я не доверяю... остальных вы мне лучше покажите до того, как сообщите им что делать нужно.

Троцкому я "не доверял" по вполне объяснимой (для большевиков) причине: этот "товарищ" для начала поселился в царских апартаментах в Кремле, забрал себе для разъездов царский поезд... это, конечно, не причина для недоверия — но он потом поменял царский поезд на мой! Мой, конечно, лучше — но все знали что он был именно моим. Дзержинский молча кивнул.

Эти большевики ну прямо как дети, честное слово! Можно подумать, что они золота никогда не видели — но в Царицын (причем опять на бывшем и снова уже моем поезде — Троцкому он почему-то еще раньше не понравился) поехала половина правительства. И — отобранная Дзержинским "особо доверенная рота" чекистов. С чекистами вообще забавно получилась: когда Феликс Эдмундович представлял мне вторую группу, одного из них я неожиданно узнал. Вот не думал, что встречусь, а надо же...

— Это — бандит, его к делу близко подпускать нельзя — сказал я, указывая на стоящего в строю Акимова. И вздрогнул от неожиданного звука.

— Других отводов нет? — спокойно поинтересовался "Железный Феликс", запихивая наган обратно в кобуру.

— Нет — я еще раз посмотрел на тушку "калужского большевика", затем на спокойно стоящих в строю чекистов. — Больше нет.

Лучший способ не подставляться под пулю политического оппонента — не сообщать ему, где можно пульнуть удачно, поэтому "правители", инкогнито прибывшие в Царицын, так же скромно и быстренько пересели в поданный к поезду автобус с занавешенными стеклами. Три таких же автобуса вместили "доверенных чекистов", и уже через двадцать минут небольшая колонна въехала в ведущий от пристани туннель.

— Так вы в университете все спрятали? — не выдержал Владимир Ильич: вероятно ему уже рассказали, как по этому туннелю вывозили статую.

— Нет, вы сейчас все увидите.

Автобусы остановились посреди туннеля, там, где молча стоял Елизар, охраняя небольшую кучку кирок и кувалд.

— Вот тут надо долбить — показал я на стену, это не сложно, тут только штукатурка.

Штукатурку чекисты сбили быстро — и остановились, уперевшись в стальную дверь. На то, что это все же именно дверь, указывало наличие двух очень немаленьких петель слева — но все остальное было гладкой стальной плитой. Дзержинский с любопытством посмотрел на меня.

— Елизар, дальше-то что? — поинтересовался я. Это было полностью его епархией, раньше я даже и не видел ни разу как тут все открывается.

Тот молча кивнул, отошел в сторону, вытащил откуда-то стремянку и полез под потолок, где висели стальные плафоны осветительных ламп. Там он что-то повернул, плита дрогнула и подалась вперед — целиком, вместе с петлями. Но недалеко, сантиметров на десять. Елизар слез со стремянки, показал на выдвинувшийся торец плиты: