Звезда пленительного 44

Хорошо еще, что пушки не стреляли. Может, был приказ "брать живьем", но скорее просто снаряды не погрузили — потому что из пулеметов эти ребята стреляли. Мазали, конечно, чаще всего — но все равно заднее стекло стало почти непрозрачным после нескольких попаданий. Я даже решил "жестко ответить", но пока я добирался до ручек управления пулеметом на крыше, колесо попало в какую-то сусликовую нору, и меня сильно приложило головой об эту самую крышу. Алюминиевую, но по твердости не уступающую...

Минут через двадцать гонки (которую преследователь потихоньку все же выигрывали), Даница, пошептавшись о чем-то с сидевшим за рулем мужем, вынесла "окончательный вердикт":

— Кавалерия отстала, а у этих зрение плохое. Машину они видят, но не больше... так что в ближайшей подходящей балке мы вас выбросим, а их уведем верст на тридцать-пятьдесят... ну, насколько получится. И не спорьте! надевайте куртку эту маскировочную, прячьтесь в каких-нибудь кустах, камышах. А мы за вами попозже придем. Обязательно придем!

Я и не спорил — после удара о крышу вообще мало что соображал. Поэтому когда меня просто выкинули в какую-то промоину, слегка обросшую чахлыми кустами, я в нее равнодушно вкатился. А куда умчался "лимузин" и проследовали за ним броневики, уже не увидел...

Старый калмык, в чьей юрте я отлеживался, был... ну, не очень-то и старым, даже по нынешним меркам. Пятьдесят с небольшим — а то что выглядел лет на сто, так это жизнь такая. Тяжелая: не жизнь даже, а непрерывная борьба за выживание. Потому-то он, еще и пятидесяти не достигнув, получил... не знаю, не звание, не титул... что-то вроде уважительного обращения "баал" — что означает всего лишь "старейший в роду". Это я узнал где-то через месяц, подучив калмыцкий язык. Не то, чтобы мне новый языковый скилл очень нужен, но делать-то абсолютно нечего!

Уйти я не мог, потому что после удара головой об алюминиевую крышу машины она (голова то есть) начинала кружиться уже через пару десятков шагов. Сколько нужно пройти чтобы вообще сознание потерять, я не знаю — даже проверять не хотелось, потому что тошнота наступала еще раньше. Так что большую часть времени я просто валялся на кошме или сидел, развалившись на каких-то свертках с разным "зимним" барахлом — и разговаривал, разговаривал... Байгал — так звали калмыка — в основном занимался тем же самым. Иногда — поскольку с головой у него было чуть получше, чем у меня — он варил незамысловатую еду, мы ее съедали — и снова говорили. По-русски Байгал говорил довольно неплохо, только слов знал все же немного и ему их часто не хватало, так что потихоньку мы в разговорах стали переходить на калмыцкий. Точнее, на странный микс из двух языков, где русские слова вплетались в калмыцкую по стилю речь или калмыцкие слова в русскую — но нас обоих это вполне удовлетворяло. И через пару месяцев столь удивительного общения я осознал, что почти полностью понимаю о чем Байгал говорит с внуком — хотя сам по-калмыцки размовлял столь качественно, что приезжающая время от времени внучка буквально каталась со смеху, слушая мои речи...

Байра, внучка Байгала, действительно была "большим человеком": главным врачом калмыцкой больницы в Элисте. Правда, и единственным врачом этой больницы, но это уже неважно — вся Степь знала ее должность. А потому-то и Байгал смог позволить себе отдохнуть от постоянной борьбы за жизнь: почти ежедневно какая-нибудь кибитка проезжала поблизости от его юрты и непременно ее хозяева приносили подарки. Кумыс, сыр какой-то, вяленое или даже свежее мясо, овощи (если считать лук и чеснок овощами), крупу всякую — так что лежбище мое было по крайней мере сытым.

Пару раз заезжали разъезды красноармейцев, но для таких случаев Байгал приготовил для меня тайничок под полом юрты. Спрятаться время было всегда: в степи незаметно не подкрадешься. Да и не задерживались эти разъезды: до ближайшего колодца ехать им было километров десять, а в степи летом очень жарко — так что я привык, что просыпаясь — утром или после дневной дремы — видеть лишь сморщенное лицо баана Байгала. Поэтому когда вместо него я увидел совсем иной абрис, адреналин просто зашкалил. Несмотря на то, что лицо было вполне даже знакомым:

— Лиза? Елизавета Афанасьевна? Как вы тут оказались? И... что с Даницей и Николаем Николаевичем?

— С ними все хорошо, доктор уже поправляется... — Лиза Антипова, "шеф" охраны "дочери нашей", поспешила меня успокоить. — Просто Даница снова на сносях, поэтому за вами я поехала. А оказалась... приехала вот, Марей Петровной за вами отправленная. Сейчас мы вас подготовим и поедем домой.

— Куда поедем? Я десяти шагов пройти не могу, голова сразу кружится.

— Вы когда последний раз гулять выходили?

— Ну... не помню.

— Байра сказала, что у вас сотрясение мозга было, сильное, сейчас уже пройти все должно. Так что садитесь, будем из вас делать калмыцкого калмыка — и Лиза, открыв принесенный чемоданчик, превратила его в своеобразный гримерный столик.

Я поглядел в зеркало — типичная русская морда лица, блондинистая... но, видимо, у девушек была хорошая школа — и через минут сорок пять из зеркала на меня пялилась очень даже калмыцкая физиономия. Вполне себе немолодой калмык...

В юрту зашли Байгал с внучкой. Старик протянул Лизе браунинг:

— Ты не обманула, он тебя знает и тебе верит. Возьми... я все равно не знаю, как из него стрелять.

— Переодевайтесь, сейчас и поедем — Лиза протянула мне сверток с одеждой. Нам бы до вечера в Элисту доехать...

Ехать предстояло — к моему удивлению — на старом грузовике, выкрашенным белой краской с красными крестами на дверках кабины.

— Байру ты знаешь, мы попросили ее представить меня Байгалу, она нас сначала до Элисты довезет, а там посмотрим. Я — врач из Астрахани, проверяющая так сказать из столицы. Напросилась проехаться, экзотики хлебнуть. Вы — заболевший пастух, ясно?

— А...

— Непонятно, поэтому на обследование в больницу и везут.

Хорошо, оказывается, у меня врачей учили в Саратове — Байра машину вела легко и уверенно. Но уже перед самой Элистой дорогу преградил кавалерийский эскадрон:

— Всем выйти из машины! Кто такие, откуда машина, куда путь держите? — довольно злой голос вывел меня из состояния полудремы. Женщины-то в кабине сидели, а я в полуоткрытой будке в кузове болтался, вот и задремал.

Ну что голос злой — так это от жары скорее. Нормальные люди в тени сидят, а ты тут по степи мотайся, лови неизвестно чего... Когда я кое-как вывалился из кузова, то увидел, что красный командир крутил в руках какие-то бумаги и постоянно о чем-то спрашивал Лизу: судя по всему, читать он просто не умел. Но вроде все шло нормально... Пока из отряда, стоявшего чуть в стороне, не выехал один кавалерист... калмык, и не подъехал ко мне.

Я увидел, как напряглась Лиза: с одними пистолетами против кавалерийского взвода воевать трудно. Ну ладно, если тут она хотя бы вполовину такая же профи, как Даница — отбиться может и получится, но до Элисты с ее гарнизоном скакать хорошо если полчаса, и если уйдет хоть один... а ведь уйдет.

— Вы кто такие? — поинтересовался подъехавший. На ойратском, как сами калмыки свой язык называли. — Так, Лиза уже готова стрелять...

— Я что, похож на начальника? — ответил я. — Я ямы копаю, кизяк собираю, казан ставлю. Заболел, хозяин доктора позвал. Доктор сказал с ними ехать, в больнице вылечат. А правда вылечат или нет — не знаю, у них спрашивай...

— А ты кто сам? — не унимался мой собеседник.

— Цаган Авга, или по мне не видно? — сердито ответил я, обозвавшись именем главного калмыцкого бога или святого, я так и не понял его статуса. — Мне плохо, четвертый день болею, и тут ты пристал. Постеснялся бы с пожилым человеком так грубо разговаривать...

Вроде получилось... калмык махнул рукой, вернулся к остальной группе, да и командиру их вроде припираться с Лизой надоело — он тоже махнул рукой и кавалерия уже через минуту скрылась из виду в какой-то балке. Усаживаясь в машину, я тихо спросил у Байры:

— Я все правильно говорил? Он не подумает что я не калмык?

Байра улыбнулась:

— Ты говорил как старик с маленьким мальчиком, показал, что обижен на него. Ты всегда со всеми так говоришь, поэтому смешно выходит, но сейчас получилось очень правильно.

Пронесло...

— Меня тоже — не удержался я, подсаживая Лизу в кабину.

— Что? — не поняла Лиза.

— Шутка такая — после артналета один солдат, радуясь концу стрельбы, говорит "Пронесло...", ну а второй ему и отвечает...

Дамы заулыбались:

— Значит сотрясение у вас точно прошло...

Элиста ничем не наполнила тот красивый город, который мы как-то посетили лет... жизни три назад. Пыльный, довольно раскидисто стоящий поселок. И никакой железной дороги, на которую я надеялся: трасса "Царицын-Новороссийск" все же проходила сильно восточнее. Зато в больничке — крошечной, как и сам поселок — я нормально поспал в нормальной постели с простынями и подушками, а на следующее утро Байра повезла нас в Ростов — поехала за лекарствами. Триста километров по голой степи — это очень далеко, но если это дорога домой, то время летит незаметно. В Ростове Лиза (точно ведь уже не Антипова) еще раз перегриммировала меня, я переоделся — и уже в роли механика-моториста в Азове погрузился на борт какого-то грязного баркаса.

На борту, кроме меня и Лизы были два каких-то мрачных и совершенно пропойного вида мужика, причем Лиза — за полчаса обрюзгнув и постарев лет на двадцать — явно должна было в случае чего изображать жену одного из них.

Но случая чего не случилось, и баркас, ночью пройдя через Керченский пролив, вдруг резко прибавил ходу — и через час с небольшим мы уже поднимались на борт небольшого греческого сухогруза. А еще через два дня, уже в Эгейском море, мы пересели на столь знакомый и в чем-то до слез родной "Дельфин-II"...

Дома — то есть уже в Сьюдад Электрико — "дети" с экс-женой устроили мне незабываемую встречу. Когда машина остановилась у подъезда, Лиза подтолкнула меня:

— Вы идите, а я тоже домой, муж, небось, уже заждался...

Дверь мне открыла знакомая горничная, сообщила что "все сейчас в гостиной" — и удалилась куда-то по своим делам. Я вообще-то немного удивился... Наверное, все очень долго эту встречу репетировали: когда я вошел, все были заняты какими-то делами и даже головы не повернули. Маха читала книжку, Степан с Настей играл в карты, а Васька показывала Тане какую-то очередную фиговину, сваренную из ржавых гвоздей. Я остановился, оглядываясь и пытаясь понять, что тут происходит.

Машка перелистнула страницу, подняла глаза:

— Саш, ты извини, в твое кресло Мишка написал. Обещали к вечеру обивку поменять, а пока бери стул — и снова уткнулась в книгу. Я со все возрастающим недоумением выдвинул стул из-за стола, сел — и только тогда Васька, бросив свою железяку, повернулась ко мне:

— Саша, милый, ну наконец-то! — и заплакала.

Дочки разом вскочили, бросились меня обнимать, а Степан, подойдя, протянул мне руку и сказал:

— Все, Саша, больше ты никуда от нас не уедешь. Не пустим!

Как же хорошо быть дома!