Уроки ирокезского 18

Борис Титыч расхохотался нам вслед:

— Мистер Клеменс, вы должны это увидеть! Только, как и с псевдонимами...

По пути в мой номер я постучал в дверь комнаты, где обитали секретарши:

— Марша, к станку. Кстати, а почему... — Марша сидела на диване в гостиной и читала какую-то книжку, явно утянутую с ярмарки.

— У меня голос сел. А там почерк очень разборчивый, Лиза им читает — у нее испанский весьма неплох уже. Мы почти закончили, девушки обещают все сделать до обеда.

— Ну и отлично, после обеда у них появится новая работа. Начнем: героиню будут звать, по буквам, Folha Rolic. Присаживайтесь, мистер Клеменс. Курить можно здесь: эти хапуги столько дерут за номер, что, мне кажется, денег у них хватит после нас поменять обои... и вообще заново номер отделать, а курительная комната неудобна для работы. Марша, позволь представить тебе: писатель Марк Твен, он курит по сорок сигар в день и мы не будем пытаться его исправлять. По центру страницы: Курсовая работа, новая строка по центру послушницы восьмого круга Фольхи Ролик. Абзац, научный руководитель...

Я рассказывал сказку, Марша покрывала страницу за страницей в своем блокноте (кстати, тоже ведь изобретение Сэма Клеменса!) разнообразными закорючками, Сэм с интересом смотрел на нас. Открылась дверь, я кивнул посмотревшей на меня Дине — и через минуту рядом со мной появился бокал с красивой красной жидкостью. Слышал, что некоторые "для голоса" коньяк глотают понемногу, но мне для этой цели лучше всего казался кагор — тот, которым меня в свое время Степан напоил, и пару ящиков этого "лекарства для горла" я привез с собой.

Белорский цикл Ольги Громыки я конечно наизусть не помнил. Но кое-что, мне кажется, в свое время уловил — и главным был своеобразный ехидно-равнодушный язык изложения. Ну и сюжет, конечно, помнил — в общих чертах. А нанизывать слова на фабулу...

В прошлой жизни на каждую "вспомненную" книгу у меня уходили недели довольно напряженного труда. И больше всего времени отнимали именно попытки построить правильную фразу. Не с точки зрения языка, а с позиции "словам тесно, а мыслям просторно". Но каждая новая книжка писалась все легче — и опыт нарабатывался, и понимание того грустного факта, что для нынешнего времени просто грамотно написанный текст — уже хорошо. Когда народ безграмотен, как говорил... ну да, он... в общем если народ такой, то можно и не выпендриваться...

В жизни уже этой вот уже четыре года я диктовал разные книжки каждый день, и редко когда удавалось потратить на такое занятие меньше часа. И в результате я даже мог диктовать одно, и одновременно обдумывать что-то совершенно другое: или что произойдет через две-три главы дальше, или где побыстрее и подешевле станки заказать. К тому же теперь я книги главным образом на английском и испанском диктовал, а думал-то по-русски... Периодически меня при этом конечно переклинивало, но Марша — в отличие от Дины — не просто колебания воздуха переносила в чернильные штрихи, но еще и успевала воспринимать услышанное, так что в случае подобных сбоев она меня останавливала и возвращала на исходный маршрут.

Но сейчас я сюжет успел более-менее вспомнить по пути в номер — и просто диктовал, не отвлекаясь на посторонние мысли. Диктовал, пока Марша меня не остановила:

— Стоп, Александр Владимирович. Час прошел, перерыв пятнадцать минут. Чаю, кофе?

— Спасибо, не надо.

— Тогда кто следующий: Люсия или Вик?

— Вик. Сколько написали?

— Я полагаю, что около сорока пяти — пятидесяти страниц. Вы сегодня не очень быстро диктовали: много необычных имен и названий. Что-то еще?

— Нет, спасибо, можешь идти.

— Мистер Волков, вы что, все свои книги так пишете? И, простите, что вы принимаете? — он показал на бокал.

— Да, книги пишу именно так. А это — всего лишь русское церковное вино, для смягчения горла. Иначе просто голос садиться начинает... попробуйте, если вам нравятся сладкие вина, то и это понравится.

— Нет, спасибо, сладкие не люблю... Вы очень интересный человек, и я хотел бы познакомиться с вами поближе. Могу я вас пригласить на обед или даже на целый день в гости? Я в Нью-Йорке остановился у друга...

— Ну, если друг возражать не будет...

— Он не будет. Суббота вас устроит?

Суббота так суббота — все же кое-что все равно с Борисом Титычем обговорить надо, а он — человек занятой. А незанятой — тот в Вифлеем уже послан: Чёрт Бариссон отправил кого-то из приехавших с ним помощников "подготовить почву для переговоров". Так что все равно раньше следующей недели делать нечего. А тут — знакомый адрес, знакомая гостиная. И знакомые лица: лицо Самого Ехидного Американского Писателя и саркастично улыбающаяся физиономия Человека, Управляющего Самыми Большими Деньгами на этой планете. И я сразу почувствовал себя комфортно — сразу после того, как Сэм нас представил и Генри поинтересовался, как меня ему лучше называть:

— Мне Сэм кое-что рассказал о вас... но вы не волнуйтесь, просто мы друзья и делимся друг с другом... в том числе и обязательствами, так что в нашем случае если знают двое, то это знает лишь один. Я просто думаю, как вас называть теперь: ведь Арчи Гудвин написал уже больше книг чем Александр Волков, но у Теренса Хилла книжки, по словам Сэма, весьма забавны и их покупают больше, а Оливия Сандерс... — он указал на подаренную Сэму новенькую, еще только напечатанную на машинке, книгу — мне кажется, в этой гостиной она будет несколько неуместна.

Если бы я не знал Генри раньше, то мог бы подумать, что он шутит, но все говорилось всерьез. Любого человека он сразу проверял на "ум и сообразительность" — и я бы, честно говоря, на его месте давно потерял бы веру в человечество. Но я пока был на своем...

— Зовите меня просто Алекс — хотя бы потому, что если я вам в сыновья и гожусь, то разве что в младшие. Да и мне приятно будет: я расскажу жене что меня по имени называли самый великий писатель и самый талантливый бизнесмен планеты, и она... нет, поклоняться мне не начнет конечно, но иногда будет поменьше пилить...

— Вы умеете рассчитывать на перспективу! — рассмеялся Генри. — И льстить. Договорились, но тогда и вы зовите меня просто Генри. А я буду хвастаться перед Сэмом, что писатель, который за три года продал больше книг, чем он за всю жизнь, считает меня лучшим другом.

— Тогда и меня называйте просто Сэмом, глупо быть единственным мистером в компании. Но насчет проданных книг ты, Генри, ошибся, уже ошибся, — он усмехнулся — тут на ярмарке один издатель собрался издавать мои книги миллионными тиражами, и я уже заключил контракт.

— И сколько ты с этого контракта получишь? — с подозрением в голосе поинтересовался Генри. — Как бы тебе мечта о миллионе копий сознание не затмила...

— Я пока его еще не читал... но и не подписал — Сэм изрядно смутился, ведь лишь усилиями Генри он выкарабкался буквально из нищеты.

— Россия, конечно, страна небогатая, книги приходится продавать дешево — иначе не купят, но я думаю, что десять центов с копии — сумма достойная.

— Так, теперь понятно, почему Сэм так восхищен вами. А вы всерьез собираетесь заплатить ему сто тысяч?

— Четыреста, я же приобрел права на четыре книги. Но не собираюсь, потому что уже заплатил. Я предупредил Сэма, что печатать буду несколько лет, но плачу сразу. Чтобы не выглядеть человеком, старающимся отвертеться от взятых на себя обязательств.

Генри окинул меня оценивающим взглядом:

— Интересный у вас подход к бизнесу... интересный, но достойный. А что столь достойного бизнесмена привело к нам в Америку? Мне кажется, что выкинуть четыреста тысяч вы могли бы и не тратя столько времени на дорогу. Я слышал, что ваше издательство уже печатает почти двадцать процентов книг в стране, вы что, собираетесь заняться скупкой конкурентов?

— Ну, если вы пообещаете, что сами не полезете в книжный бизнес...

— Мне хватает того, что я дружу с писателем — это отвращает от самой мысли иметь какие-либо дела с издательствами. Так что слушаю.

— "Бетлехем Стил" сейчас переделывает рельсовый завод в балочный, и я хочу купить у них ненужное оборудование. Пока я рельсы как раз у вас покупаю, но пошлины в России делают это разорительным занятием...

— Так "Трамвайная компания Волкова" тоже ваша?

— И она тоже, но завод мне нужен в Сибири. Точнее, на Дальнем Востоке — мне кажется, что англичане слишком уж уютно устраиваются в Китае, и нагадить им было бы не только выгодно, но и просто приятно. А рельсовый завод — лучший для этого способ.

Откровенно говоря, я надеялся, что Генри может поспособствовать переговорам с вифлеемцами — хотя бы в роли "призрака конкурента". Но все оказалось совсем не так, как я предполагал:

— Боюсь вас разочаровать, но вы изрядно опоздали. Все, что им стало ненужно, уже давно отправлено на переплавку.

— Но ведь завод-то был почти новый, проработал всего три года...

— Но им-то зачем себе конкурентов плодить? Оборудование сейчас металлурги сами себе делают, а если оно будет продано — кто поручится, что вскоре оно не заработает у конкурента?

— Жаль, очень жаль... бельгийцы будут его делать года полтора.

— Полтора года на рельсовый стан? Алекс, мне тоже не нужны конкуренты... а кому вы собираетесь в Сибири рельсы продавать? Китайцам? Русским промышленникам?

— Я их вообще продавать не собираюсь. Мне нужны несколько железных дорог, мне нужны рельсы для трамваев — и завод, подобный столь неудачно усопшему в Вифлееме, лет десять, а то и больше, будет работать исключительно на мои внутренние нужды. Ну а то, что удовлетворение этих нужд приведет к сильному неудовлетворению нужд уже британских — это всего лишь небольшой и совершенно побочный бонус. У нас в России есть поговорка, в стихах, а на английском она звучала бы как "Today I have a real mirth: I did for someone dirty filth". Я знаю, что поэт я неважный, точнее сказать вообще никакой, но мне кажется, что если "someone" заменить на "England", то получится и более складно, и, главное, более верно.

— Вы недооцениваете себя: стихи вышли неплохие — засмеялся Генри. — Но как рельсы могут нагадить островитянам?

— Сейчас они держат все угольные базы в Азии, поэтому обладают почти монополией на торговлю с Китаем, минимизируя продажи угля иностранцам. Американцы через Тихий океан ходят мало просто потому что угля на обратную дорогу им купить почти негде. А я дам Китаю рельсовый путь в Европу, и тогда там уже смогут торговать французы, голландцы всякие с бельгийцами, вообще кто угодно. Англичанам гонять флот в Китай станет менее выгодно, угля им потребуется меньше — и на любой базе отбункероваться сможет любое судно... вдобавок я выстрою и железную дорогу от копей к нескольким портам и обеспечу углем кого угодно дешевле, чем это смогут сделать островитяне.

— А вы прикарманите невыплаченную британцам плату за фрахт... Знаете, если вы готовы подписать обязательство о том, что рельсы продавать не будете, десять лет не будете, то я вам продам нужное оборудование. Новое, специально для вас сделанное. И не позднее, чем через полгода. Как вам такое предложение? О деньгах я не спрашиваю, ведь если вы Сэму отдали четыреста тысяч, то наверняка не продав последние штаны?

— Давайте обязательство, я подпишу. Но вы не просто продадите оборудование, а выстроите завод целиком. А за это я, кроме выплаты вам денег, естественно, обязуюсь сманить из Вифлеема минимум пятьсот металлургов. Это чтобы они в следующий раз думали, что в печи на переплавку отправляют...

Генри довольно рассмеялся:

— Вы умеете наказывать ваших обидчиков. Так что предпочту сохранять дружеские отношения и проект контракта мы сможем обсудить.... скажем, через неделю вас устроит? Лучше, конечно, в пятницу или даже в четверг.

— Как мало нужно для счастья! Всего лишь написать триста книг, понравиться Марку Твену — и счастье само прибегает к вашему порогу. Договорились, в четверг или пятницу в любое удобное время я буду готов.

— А вы действительно написали уже триста книг? — на лице Сэма было написано нескрываемое удивление.

— Нет, что вы, это я для красоты фразы только сказал. А на самом деле я написал, если считать вот эту — я махнул рукой в сторону "Ведьмы" — двести восемьдесят семь... нет, двести восемьдесят шесть: ту, что я по пути в Америку написал, пришлось сжечь в топке парохода.

— Зачем сжечь? — удивился Генри.

— Качка, морская болезнь... за эту книгу стало бы стыдно даже Чарли Бронсону. Не заставлять же краснеть столь уважаемого публикой писателя?

— Все же мне кажется, что вы меня разыгрываете, мистер Волков — с грустью прокомментировал мой ответ Сэм. — Я уже почти согласен поверить, что "Хижину дяди Тома" написали не вы: пожилая склочная аболиционистка из вас неважная получилась бы. Но признайтесь, ведь под псевдонимом "Марк Твен" вы же пишите?