Помочь нашим

Видимая примерно в 45 кабельтовых японская боевая линия за то время, пока она не наблюдалась из-за дыма, стала короче на четверть!

Во-первых, нигде не было видно "Микасы" — и отойти куда-то так, чтобы вообще не попасться на глаза русским, он за прошедшее время просто не мог. Да и с чего бы Того было это делать?! Посему предполагать стоило явно что-то наиприятнейшее для русских — а именно гибель главной японской лоханки от того самого первого сильного взрыва.

Во-вторых, еще один из японских броненосцев — судя по трехтрубному силуэту, "Сикисима" — медленно двигался кормой вперед слева от своей колонны. Насколько можно было разглядеть, этот корабль лишился части носовой оконечности — на плавающие мины они там наткнулись, что ли?! — и имел явный крен на правый борт.

В-третьих, замерший у пройденной прочими кораблями противника точки поворота "Асахи" не имел видимых повреждений — но тоже основательно кренился, правда, уже на левый борт.

Но, что самое приятное, перестроения японцев еще не закончились. Прямо на глаза у русских остатки первого боевого отряда японцев — "Фудзи" и два броненосных крейсера итальянской постройки — заложили левый поворот, явно направляясь в сторону хвоста японской колонны. Как стало известно позже, такой шаг имел причиной японскую схему размещения командующих отрядами — при выбитых из первого отряда трех лучших броненосцах и гибели Того в строю остался только Мису на концевом "Ниссине". В этих условиях Камимура решил сам возглавить японскую эскадру — и заодно увести подальше от русских броненосцев типа "Бородино" три оставшихся корабля первого отряда с их не самой мощной защитой. Поворот "все вдруг" он не стал применять из-за боязни потерять уже выигранное положение над головой русской колонны — смазанное, впрочем, доворотом Рожественского к осту во время пребывания за дымовой завесой. Прикрывая начавшийся маневр, борта крейсеров Камимуры наконец окрасились огнем орудийных залпов.

Те, кто видел в эти мгновения Рожественского, позже говорили, что адмирал тихонько шептал какую-то молитву — но глаза его при этом лучились отнюдь не библейским смирением. А за полминуты до первых выстрелов со стороны японцев им был отдан приказ:

— Первому отряду — бить по головному! Второму и третьему отрядам — бить по концевому!

Используя подобное распределение огня, русские в этой фазе боя сполна воспользовались неприятностями, постигшими врага. До ставшего головным "Идзумо" как раз дотягивались все четыре броненосца первого отряда. А вновь загибающийся хвост японской колонны и точка его поворота сначала были под обстрелом "Осляби" и "Сисоя", а потом и прочих подходящих на дистанцию эффективной стрельбы кораблей второго и третьего отрядов. Причем часть перелетов до завершения второго поворота японцев досталась и кораблям, еще не успевшим встать в кильватер крейсерам Камимуры.

Впрочем, то была еще только завязка боя — и враг, пусть и лишенный части сил, отнюдь не собирался пропускать русских просто так...

* * *

Радист Алексей и правда немало знал о Цусимском сражении. Частью из книг, и не только из художественных, вроде "Цусимы" Новикова-Прибоя. Частью от отца, не адмирала, как считали сослуживцы, а бывшего капитана первого ранга Российского императорского флота, прошедшего через эту самую Цусиму еще в чине лейтенанта.

На его знаниях, собственно, и базировался тот план, который выработали на экстренном военном совете и приняли к исполнению.

План по сути был и прост, и сложен одновременно — нужно было пройти между двумя враждующими эскадрами и прикрыть русских от противника дымами как раз в тот опасный момент, когда ее второй броненосный отряд состворился с первым и тем самым подарил врагу возможность для стрельбы почти в полигонных условиях. А потом уже попробовать достать торпедами одну или две — как пойдет — главные японские лайбы в процессе их поворота на боевой курс.

Для этого, чтобы не менять привычную по книгам диспозицию сил, от которой и плясал данный план, решено было даже не пытаться связаться с русской эскадрой по радио. Пусть все идет, как и шло бы без их появления. Да и что катерники могли отстучать на "Суворов" морзянкой за стремительно убегавшее время до начала сражения? Здравствуйте, мы ваши потомки, ваш курс ведет к опасности? А то они сами не видят, имея броненосцы Того на носовых румбах! Да и кто бы в такое враз поверил — а даже поверив, успел что-то разумное предпринять?!

Место, куда неведомая сила забросила "двести пятьдесят четвертый", для реализации задуманного было практически идеальным — впереди и справа от надвигающейся российской эскадры. Тем не менее, в свете множащихся глаз наблюдателей по мере стягивания сил обеих сторон к месту будущего сражения над палубой катера, где могли, растянули брезент, маскируя до поры ломаные очертания надстроек и корпуса.

По боевой части боцман и командир лично проверили и перепроверили работоспособность торпедных аппаратов и самих торпед, восьмерки закрепленных на корме дымовых шашек и дымовой аппаратуры. С учетом более-менее известной по книгам скорости японцев и приблизительного рубежа пуска торпед — их ставили на максимальную скорость — предварительно прикинули и параметры торпедного треугольника. Пулеметчики и расчет "эрликона" подтащили поближе к своим огневым позициям и закрепили как могли дополнительные коробки с лентами и магазины для пушки.

Боцман Приходько, кстати, подсказал и еще один полуавантюрный ход, который имел шансы на успех, но требовал максимальной слаженности действий палубной команды и командира катера на руле. Требовавшиеся для него шесть глубинных бомб установили на наименьшую допустимую глубину взрыва — 10 метров [7]. Две их оставшихся товарки снесли в моторный отсек — в случае возможного повреждения катера и угрозы его захвата кто-то из команды должен был взорвать примотанные к ним проволокой ручные гранаты "Ф-1", инициируя тем самым подрыв бомб.

Мотористам разрешили запустить на малых оборотах моторы — и волнение уже не так донимало экипаж вновь обретшего ход и возможность маневрировать катера. Однако все тот же многоопытный Приходько, глядя на состояние моря, обмолвился:

— Оно, конечно, хорошо, что у нас "Паккарды" [8] — но по такой погоде больше сорока узлов хрен выдадим, как до дела дойдет. А скорость для нас сейчас — главный козырь.

— У них здесь и по тридцать не всякий миноносец выдает, так что нормально, — не поддержал его сомнения командир. — Все одно местные к таким скоростям непривычные, а зенитных автоматов тут и близко нет. А из всяких своих противоминных пукалок по типу нашей сорокапятки на "мошках" [9] пусть еще попробуют попасть.

— Ага, автоматов нет, а пулеметы есть, пусть и винтовочного калибра. Можно и огрести, если подставимся.

— Значит, надо не подставляться. По возможности, конечно.

На том и порешили. Заодно еще раз проинструктировали весь экипаж на предмет различных ситуаций, могущих возникнуть в бою. И когда пришла пора действовать, сантиментов никто не разводил — все в команде "ТК-254" четко знали, каковы их задачи и что стоит на кону. Мандраж, конечно, присутствовал, как без него. Типа, вдруг японцы все же изрядными ловкачами окажутся и влепят 152 мэмэ в корпус, пока ты еще на дистанцию пуска торпед не вышел. Но и от фрицевского сторожевика получить нечто подобное для катерника всегда ожидаемо, пусть и калибром помельче — так что то были привычные опасения. И делать дело они не мешали, скорее даже наоборот — держали в тонусе, заставляя не зевать на боевом посту.

Наконец, командир, нахохлившийся в рубке над последними расчетами, вскинул голову и проорал, перекрывая порывы ветра:

— Ну, начинаем!

И ответом ему стал громкий рев трех американских моторов, выходящих на полную мощность, пока пулеметчики и расчет "эрликона" спешно сдергивали с надстроек ненужный уже брезент. А потом все они, кроме Семецкого, хватаясь за все что можно, чтобы не сверзиться с кренящегося от приходящих в правый борт катера волн, ринулись на корму — уже находившемуся там боцману требовалась помощь с дымовыми шашками.

Мимо русской эскадры пролетели быстро, а прозвучавшие вдогонку выстрелы с "Суворова" встретили веселым матросским матом:

— Вот гады царские! Вы в кого лупите?! Мы ж за вас, блин, впрягаемся! — ну и так далее с использованием всего обильного запаса "специфических военно-морских терминов".

Дымовые шашки сделали свое дело, надежно разделив противоборствующие стороны — и теперь наступало время для торпед. Боцман и кормовой пулеметчик замерли у аппаратов, ожидая команды на пуск.

Японцы, в отличие от своих, по ним пока не стреляли — возможно, их ввели в заблуждение как раз те несколько выстрелов с "Суворова". В общем, кто знает, за кого там на кораблях Того их приняли — но это дало возможность подойти на 10 кабельтовых, которые командир счел удачным рубежом для удара по уже легшим на боевой курс "Микасе" и "Сикисиме". Лучше было бы, конечно, ближе — но там их даже со здешними не самыми совершенными орудиями могли просто порвать.

— Правая торпеда — пошла!

Бугели откинулись, выпуская в море толстую, лоснящуюся сигару с более чем тремя сотнями килограммов тротила на носу [10].

Доворот корпуса в сторону "Сикисимы", мгновенная сверка с заранее сделанными расчетами, еще подработка рулями — и команда "Левая торпеда — пошла!" добавила к уже буравящей воду рукотворной рыбине ее сестру-близнеца.

Вот теперь японцы засуетились, двинулись в их сторону стволы пушек, нестройно плюясь огнем — но скорость их пока спасала, снаряды вздымали дымные столбы падений за кормой "двести пятьдесят четвертого". Катер продолжал нестись наискосок мимо "Фудзи" к точке поворота, которую как раз готовился пересечь "Асахи". А боцман и кормовой пулеметчик тем временем считали секунды с момента пуска торпед. И полторы минуты, требовавшиеся идущим почти с 45-узловой скоростью "53-38", чтобы достичь целей, длились по субъективным меркам экипажа катера целую вечность.

"Микаса" и "Сикисима" все же попытались отвернуть вправо, уменьшая проекцию для попаданий — уйти влево, подставляя корму, они, увы, не могли, там были крейсера Камимуры. Но воинская удача сегодня была отнюдь не на их стороне.

Почти сдвоившийся рёв взрывов за спиной и восторженные вопли всех находившихся на палубе катера заставили командира обернуться буквально на пару мгновений — все его внимание требовалось сейчас в переднем секторе — и радостно ощериться при виде открывшейся взгляду картины.

"Микасе" торпеда угодила не под фок-мачту, как планировалось, а под кормовую башню — но так вышло тоже очень неплохо. Против торпед образца сороковых годов двадцатого века корабли, отставшие на два поколения, в принципе имели мало шансов — а если еще в кормовых погребах главного и среднего калибра детонируют снаряды... В общем, главная посудина японцев сейчас представляла собой две отдельно плавающие, а, точнее, стремительно скрывающиеся под водой части. Причем носовая уходила на дно практически стоймя, добавляя зрелищу величественности. И драматизма — было видно, как с воздетых в небо надстроек срывались вниз люди, падая по пути на шлюпбалки, вентиляторные раструбы, прочее многочисленное корабельное хозяйство... Лишь некоторым удавалось избежать встречи с калечившим их товарищей железом. Но, как выяснилось уже японцами после вылавливания "Тацутой" всех выживших, адмирал Того в число таковых счастливчиков не попал — его тело в принципе не смогли обнаружить.

"Сикисима" отделался куда легче — предназначенная ему торпеда ударила в нос практически у самого форштевня. Развороченная носовая оконечность выглядела впечатляюще, но тонуть этот корабль явно не собирался. Впрочем, и бойцом подобно боксеру, заработавшему солидное рассечение, он уже не был.

Но — и снова увы для японцев — к приведению "Сикисимы" в окончательно негодное для боя состояние приложил руку, а, точнее, шпирон следовавший за ним "Фудзи". Предшествовавшие торпедным попаданиям эволюции японской эскадры в целом, а также конкретно "Микасы" и "Сикисимы" привели к тому, что "Фудзи" не успел вовремя разминуться с последним. И хотя неимоверными усилиями рулевых удар удалось перевести в скользящий, в подводной части "Сикисимы" с правого борта теперь красовалась сорокаметровая борозда в центре корпуса, через которую стремительно заполнялись водой близлежащие отсеки.

Но на "ТК-254" об этом уже не узнали — для его экипажа как раз наступала самая ответственная часть плана и все внимание было уделено ей.

Проскочив за кормой "Фудзи", катер рванулся к легшему в поворот "Асахи", метя пройти вдоль его левого борта, внутри закрученной в петлю японской колонны, хотя бы частично прикрываясь корпусами образующих ее кораблей от волнения и блокируя возможность стрельбы по себе. На корме "Д-третьего" моряки уже суетились возле бомбосбрасывателя — и, чуть снизив скорость для точности позиционирования, командир по пересечении линии форштевня четвертого в строю японского броненосца, прокричал:

— Бомбы — пошли!

Больше он ни на что не отвлекался, ведя катер впритирку к "Асахи" — так, чтобы едва не цеплять заклепки на бортах противника своим корпусом. Команда на корме могла — черт, да просто обязана была справиться самостоятельно!

И у них снова получилось — хотя в такую удачу уже почти не верилось. Падавшие в воду на тридцати узлах через двадцатиметровые промежутки глубинные бомбы взрывчатки имели не так чтобы много — по двадцать пять кило, да и взрывы их происходили без прямого контакта с корпусом корабля. Но даже на расстоянии пары-тройки метров при радиусе поражения в пять проходившая в плохо сжимаемой воде взрывная волна рвала обшивку, расшатывала соединения, ломала элементы водоотливной системы броненосца... Можно было сказать, что "Асахи" получил одновременно пять близких подрывов возле борта (первая бомба легла слишком далеко от носовой оконечности, чтобы причинить ей существенный вред), эквивалентных по силе двенадцатидюймовому артиллерийскому снаряду — весьма неприятно даже для корабля его размеров. Причем взрыв последней бомбы повредил еще и винт с его валом, из-за чего левую машину пришлось остановить. В общем, все, что сейчас должно было занимать команду японского броненосца — это как ловчее добраться по верфи, которая сможет устранить причиненные ему повреждения.

А катер, вынырнув между "Асахи" и "Касугой" и вновь набрав скорость, тем временем уходил от раздраконенной им японской эскадры, рисуя на воде зигзаги, сбивавшие наводку снова взявшимся за него японским артиллеристам.

К командиру, который наконец передал управление боцману, и сейчас любовался в бинокль на дело рук своих, не забывая контролировать обстановку и предупреждать Приходько о наиболее близких падениях японских залпов, присоединился вылезший из радиорубки Алексей. До сей поры все его участие в бою свелось по сути к составлению плана атаки да к попыткам выловить из эфира еще что-то полезное экипажу катера. Всю конкретно боевую работу сделали другие — и это давило радиста грузом какой-то неправильности. Командир косо мазнул взглядом по насупленному парню, но распекать за оставление поста во время боя — японцы и не думали прекращать огонь по катеру — не стал. Вместо этого сунул ему в руки бинокль и тихо сказал, так чтобы слышали лишь они двое: