Мы в город Изумрудный

Ну что ещё... Мне понравилось. Только я устал очень. И жалею, что зелёные очки выбросил. Их, оказывается, можно было с собой на память забрать. Ну ничего, в следующий раз я их выбрасывать не буду. Мы ведь уже железно договорились, что через месяц опять поедем всем классом в парк. Только Миху, наверное, родители не отпустят. Ну так ему дураку и надо.

Ведьмовы посиделки

Если бы они были родом из России.

Бастинда — Василиса

Стелла — Степанида

Гингема — Евгения

Виллина — Валентина

Урфин Джюс — Устин Жуков

Гуррикап — Гурьян

— Перед вами, дети, фургончик, в котором в Волшебную страну (да, да, тогда она ещё была по-настоящему волшебной) прилетела девочка Элли. Что вы говорите? Ну, конечно же, это всего лишь очень точная копия. Какие начитанные дети пошли, просто не знаешь, как себя с вами вести. Настоящий фургончик остался где-то в Кругосветных горах. Во время сражения с великаншей Арахной он был повреждён, и его решили бросить в ущелье. А теперь мы с вами пойдём в пещеру волшебницы Гингемы. Предупреждаю сразу: там очень слабое освещение, поэтому внимательно смотрите под ноги и по сторонам. Все готовы? Ну, пошли...

Через полчаса шумная стайка ребятишек, прокричав по команде учителя: "Спасибо, Евгения Григорьевна"!, удалилась по дороге из жёлтого кирпича в сторону Изумрудного города. Старушка-экскурсовод тяжело вздохнула, постояла, потёрла поясницу и тихонько пошла к себе домой.

— Ну и где ты шляешься? — это было первое, что она услышала, когда вошла в пещеру (в настоящую, а не в ту, которую показывали посетителям). — Я тебя здесь уже больше часа жду. Договаривались же.

— Ребятишек водила. У них автобус дорогой сломался, вот они и задержались.

— Ну и сказала бы, что "приходите завтра". За переработку тебе, чай, не платят.

— Так русские же ребятишечки были. Из родных краёв. Разве ж могла я их не приветить.

— Ох, добрая ты, Женечка, ох и добрая. А давно ли тебя злой колдуньей величали?

— Что было то сплыло, — отмахнулась старушка. — И вспоминать ни к чему. Ты, Василиска, лучше бы не гундела, а делом занялась. Цельный час тут проторчала впустую, а на столе хоть шаром покати.

Василиса поджала губы:

— Вот ты всегда так. Всех вокруг обвиноватишь, а сама вроде как и ни при чём. Зачиталась я, книжка вон у тебя больно интересная. Про Гарри Поттера называется. Где взяла?

— Школьники англицкие давеча потеряли. Ты смотри, не порви. Вдруг хозяин объявится. Неудобно будет порватую отдавать.

— Неудобно ей, — ворчала Василиса, споро расставляя на столе тарелки. — В ранишние-то годы рявкнула бы на школьников энтих, да и вся недолга. Только бы их здеся и видали... — она оглянулась на хозяйку. — А Степанида-то что же?.. Неужто не придёт?

— Да куды она денется! Придёт, не запылится. Валюху по дороге дождётся и припожалует... Да вот уже и они!

— Ну что, бабоньки! — говорила спустя некоторое время сухонькая, но боевая Валентина, с удовольствием оглядывая заставленный салатами, закусками и наливочками стол. — Тряхнём стариной. Мужиков сегодня не будет, получаются у нас потому чисто ведьмовы посиделки. Ох, и давно же я душой не расслаблялась! Наливай, Василиска, до краёв!

— А что это с мужчинами нашими случилось? — спросила Степанида. По её лицу видно было, что отсутствие сильной половины её несколько огорчает. — Когда это они в хорошей компании выпить отказывались?

— Заняты они, — пояснила хозяйка, раскладывая по тарелкам салат. — Тёзка мой в Канзас опять потащился, воздушный шар ему там новый смастрячили. Всё не налетается никак, волшебник липовый. Устин в лес ещё на той неделе уехал, брёвна для дуболомов заготавливает. Ну а Гурьян, сами знаете, который год уже не просыхает. Куды ему с нами за один стол. Он свою норму ещё в запрошлом веке вылакал. Да ты, Стеша, не убивайся, нам и без них весело будет.

— А молодых почему не позвала? — не унималась Степанида.

— Так они же у нас непьюшшие, — хохотнула Василиса. — На кой они нам тут такие сдалися? Один соломой шуршит, другой железками бренчит — тоска смертная. Без них сегодня обойдёмся.

— Ну что, бабоньки, по первой? — поднялась Валентина с рюмкой в руке. — Давайте за нас!

— Точно, Валюха, за нас! Сами за себя не выпьем, никто больше не выпьет!

— Ох, и хорошо пошла! Ох, и сладенько! Из чего ты, Евгения свет Григорьевна, наливочку такую забористую колдуешь?

— Тебе скажи, ты и пить не будешь. Там рецепт такой, что постороннешнему человеку лучше и не рассказывать.

— На пиявках она её настаивает, Василиса, на пиявках. А то ты не знала!

— Тьфу! Ну и гадость же, ну и гадость. Наливай по второй!

— Стеша, ты закусывай, закусывай... Салатику вот возьми.

— Нет, Женечка, я лучше огурчиком. У моих-то огурчики не растут. Одни только розы. До чего надоело — не поверишь! Чай розовый, варенье из розовый лепестков, масло розовое... Иной раз ка-ак бы сотворила чего... А потом подумаешь, подумаешь, да и промолчишь.

— Терпеливая ты больно, — сказала Василиса. — Вот они на тебе и ездют со своими розами. От тебя от самой уже розовым маслом за версту разит.

— За милю, Василиса, за милю.

— Не понимаю я энтих ваших милев, — отмахнулась Василиса. — А розами разит!

— Зато Стеша у нас лучше всех сохранилась. Ты глянь, какая у ней кожа нежная, ровно у молодки.

— Коли бы меня таким маслом кажный день мазали, так и я бы за девочку сошла.

— Ой, бабоньки, держите меня! — захохотала Валентина. — Мало Василисе, что её облили, так её теперь ещё и обмазать надо! От такой девочки все мальчики разбегутся!

— Ты, Валентина, чем старее, тем дурнее, — засмеялась и Василиса. — У тебя не язык, а помело. Тебя саму бы обмазать с ног до головы, а то скоро совсем завялишься.

— А чёй-то мы всухомятку сидим? — сама у себя спросила Евгения и сама же себе приказала. — Наливай по третьей, — и сама же всем налила.

— За что пить будем? — вздохнула Степанида.

— За родину давайте выпьем, — предложила Валентина. — За землю отчую. Принесла же нас всех нелёгкая в энту распроклятую Америку. И чего дома не сиделось, дурищам!

— Ну, заладила. Как лишку выпьет, так сразу про Рязань свою вспоминает. Кто тебя оттудова гнал?

— Правильно она говорит. За родину грех не выпить, — поддержала Степанида. — Может, и мы когда вернёмся.

— Кому мы там нынче нужны!

Бабки пригорюнились. Хозяйка, окинув взглядом стол, метнулась на кухню, приволокла чугунок с голубцами:

— А вот и горяченькое подоспело! Угощайтесь, не стесняйтесь, по Арахниному рецепту сготовлено.

— То-то они у тебя такие агромадные. Один съешь — всю неделю сыт будешь.

Тем временем свечерело. Утомившийся от гомона и смеха филин неслышно улетел в лес на охоту. В камине уютно потрескивали дрова.

— Тебе, Васька, хорошо. — сказала хозяйка, подперев щёку рукой. — Ты у нас самая хитрая. Вышла на пенсию заслуженную посредством утонутия, и забот не знаешь. Прыгашь по жизни ровно стрекоза, ни тебе туристов, ни экскурсий, ни отчётов, ни комиссий. Не жизнь, а сказка.

— А тебя кто заставлял оживать? — отвлеклась от холодца Василиска. — Шмякнуло тебя по башке фургончиком — вот и радовалась бы жизни. Так нет же — в экскурсоводы её понесло. Про свою героическую гибель правильными словами кажный день кому ни попадя рассказывает. Да так, что у самой чуть слёзы из глаз не брыжжут. Мазохистка ты, Женечка, вот что я тебе скажу.

— Так скушно прибитой всю жизнь притворяться. Не привыкшая я без дела сидеть.

— Ну, тогда и неча тебе жалиться.

— Эх, девки, хорошо-то как! — поднялась из-за стола Валентина. — Надоело сиднем сидеть. Сейчас плясать буду!

— Глянь, Стеша, глянь! Кочергу-то нашу опять на пляски потянуло. Больше ей не наливайте, она мне опять всю пещеру перевернёт... Ты с кем плясать-то надумала, старая? Нету нынче здеся мужиков, нету!

— Есть! — заявила Валентина, уперев руки в боки и постукивая каблучками по полу. — Есть один!

— Да где же он? Да кто ж это таковский?

— Крокодилус твой сушёный, — Валентина подхватила чучело крокодила и закружилась с ним по пещере. — Ну чем не мужик!

Василиса лихо опрокинула рюмку и тоже подхватилась из-за стола:

— Моя очередь следущая с крокодилусом плясать!

— Стеша, ты что загрустила?

— Да так, Женечка, в сердце что-то кольнуло, не обращай внимания, сейчас отпустит.

* * *

Устин Жуков выпряг коня, закрыл ворота, потом присел на лавочку. В пещере дым стоял коромыслом. Разошедшиеся бабоньки, наплясавшись, взялись петь:

— Виновата ли я, виновата ли я,

Виновата ли я, что люблю?

Устин вздохнул всей грудью тёплый вечерний воздух, посмотрел на темнеющее небо. Месяц серебрится, звёздочки ясные перемигиваются, берёзки вон в роще белеют... А всё одно — не лежит душа. "Так похоже на Россию, только всё же не Россия". Сколько лет в этих краях прожито, а на родину с прежней силой тянет. Охо-хо!

Из тёмноты пещеры на всю Волшебную страну звонко разносилось задушевное:

— Виновата ли я, что мой голос дрожал,

Когда я колдовала ему?

Мозги бывают разные

В Изумрудный дворец пришла беда. Пришла внезапно и нежданно, как всякая беда. Ещё вчера всё было прекрасно и хорошо. Ничто, как говориться, не предвещало... Даже и помыслить никто не мог. К вечеру, правда, уже появилась некая напряжённость, лёгкие, почти незаметные тучки на ясном небосклоне. Первой на это обратила внимание Кагги-Карр, что не удивительно, поскольку именно она почти всё свободное время проводила с правителем.

Когда солнце уже почти скрылось за далёкой грядой Кругосветных гор, ворона обнаружила, что Страшила задумчиво стоит у распахнутого окна и разглядывает крыши домов с неким как бы даже и недовольством. С какой-то даже удивительной для него суровостью, если не сказать злостью.

Объяснять причины своего дурного настроения Страшила не пожелал. Он передёрнул мягкими плечами, буркнул что-то невнятное и отошёл от окна. Ну что ж, от приступов чёрной меланхолии никто не застрахован. Кагги-Карр была мудрая ворона, она благоразумно сделала вид, что всё в порядке, и оставила правителя одного. К утру дурное настроение непременно развеется, решила она.

И ошиблась. Утром все стало намного хуже. Меланхолия сменилась откровенной злобой. Первым делом Страшила ни с того ни с сего накричал на смотрителя дворцовой умывальни, когда тот традиционно предложил правителю ополоснуть лицо после сна.

— Какого сна?! — сердито вскричал Страшила. — Вы же знаете, что я никогда не сплю, Гингемовым котлом вам по голове! За столько лет можно было и запомнить! Я же не Гудвин! Мне сон не нужен! И что, Урфин вас побери, вы мне предлагаете ополоснуть? Вот это? — он ткнул пальцем себе в холщовый лоб. — Вы, верно, хотите, чтобы я размазал себе глаза, нос и рот? Или желаете, чтобы у меня все булавки в голове заржавели? Что это, как не заговор? Что это, как не покушение на царственную особу? Руфа Билана вспомнили?!!

Смотритель в ужасе попятился:

— Нет, нет, Ваша Мудрость, я и не думал...

— Вон!!!

Смотрителя словно ветром сдуло. Слуги и стражники притихли в недоумении. Никто никогда не слышал, чтобы Страшила повышал голос. А тут он буквально орал. Такого себе не позволял даже Гудвин Великий и Ужасный.

Срочно вызванный Фарамант поступил крайне опрометчиво. Не догадываясь об истинных масштабах несчастья, он вошёл к правителю так, как делал это практически каждый день, то есть почти как к себе домой. Обозначив лёгким движением головы почтительный поклон, он весело поздоровался... и тут же подавился словами приветствия, увидев лицо повернувшегося к нему правителя. Искажённое неподдельной злобой лицо соломенного пугала.

— Почему без доклада? — буквально прорычал Трижды Премудрый, сердито насупив нарисованные, жиденькие, надо заметить, брови. — Кто впустил? Совсем уважение потеряли? Вон!!!

Бедняга Фарамант пулей вылетел за дверь и без сил повалился на стоящее в приёмной кресло. Испуг и потрясение, испытанные им, были настолько сильны, что в его очках даже лопнули стёкла.

Следующей жертвой необъяснимого озлобления правителя стала Кагги-Карр. Она деловито влетела в распахнутое окно, раскрыла клюв для утреннего доклада... И почти тут же с обиженным карканьем вылетела в дверь, теряя перья и суматошно пытаясь удержаться в воздухе. "Он схватил меня с таким видом, словно всерьёз собирался свернуть мне шею, — рассказывала ворона, с трудом придя в себя. — Со мной не обращались так с тех пор, как я перестала летать на засеянные пшеницей поля".

Неудача ждала и Дина Гиора. Отважный солдат чётким строевым шагом вошёл к правителю, торжественно отсалютовал и на правах старого друга поинтересовался, в чём причина дурного настроения и чем он может быть полезен. Несколько минут спустя Страшила крайне раздражённым звонком вызвал к себе двух дуболомов. Дуболомы аккуратно вынесли тело упавшего в обморок солдата и уложили его рядом с Фарамантом. Более получаса потребовалось друзьям на то, чтобы привести его в чувство.

Изумрудный дворец притих. Всем стало ясно, что происходит нечто нехорошее. Кагги-Карр, Фарамант и Дин Гиор тихонько шептались в уголке. Вид они имели крайне подавленный. Ясно было, что такого поворота они не ожидали. Когда Страшила вышел из зала и отправился на прогулку, он даже не взглянул в их сторону, чем вызвал довольные улыбки некоторых придворных. Правитель ступал так тяжело, словно он был набит не соломой, а камнями, и смотрел из-под шляпы столь сурово, что все встречные невольно отступали в стороны и опускали глаза к земле.

Определённая часть придворных такой перемене внутридворцовой атмосферы была даже рада. Нужно ли упоминать, что в основном это были либо родственники небезызвестного Руфа Билана, либо господа, симпатизировавшие Урфину в бытность его правителем, получившие от него разнообразные милости и лишившиеся таковых после возвращения на трон Страшилы.

— Не зря говорится, что власть портит человека, — шептались они, многозначительно переглядываясь и подмигивая друг другу. — Она способна испортить даже соломенное чучело.

— Верно, верно, господа. Я давно этого ждал, и ничуть не удивлён. Напротив, мне странно, что он так долго продержался. Ну, теперь ждите, будет у нас новый диктатор.

— А как он на них кричал, господа. Как кричал! Бальзам на сердце, честное слово!

К полудню обстановка накалилась настолько, что даже изумруды на дворцовых башнях изменили цвет и сделались от испуга непрозрачными и бледными. Страшила орал на всех, он швырнул очки в секретаря, замахнулся палкой на учителя танцев Лана Пирота, топал ногами на главного архитектора и грозился всем показать, где зимовала Бастинда. Самые осторожные придворные потихоньку испарились из приёмной. Начался незаметный исход слуг и служанок. Дуболомы, стоявшие на страже, куда-то спрятались, и никто этому не удивился.

Уже весь город был в курсе происходящего, жители старались лишний раз не появляться на улицах, некоторые купцы благоразумно свернули торговлю и закрыли свои лавки. Кагги-Карр незаметно подкравшаяся к окну, подсмотрела такое, от чего у неё чуть не поседели перья на хвосте: Страшила сидел перед зеркалом и пытался собственноручно нарисовать себе злое лицо. И у него это, надо сказать, довольно неплохо получалось.