Неправильная девчонка.

— До Нижнего форта должны доехать завтра к вечеру, а до цели моего путешествия ещё далеко.

— Не хочешь говорить — не надо.

Зима на твою голову, а обида в голосе откуда?

— Не хочу. Когда тебя будут пытать, ты не сможешь рассказать куда ехала. Меня конечно будут встречать, но...

Притихла. Поняла. С минуту спустя вжалась в меня.

— Что же ты поехал?

— Долг...

Вопросы задаёт, отвлечься хочет. Уловила верхним чутьём: её брошу, но долг выполню. Выполню долг и застрелюсь, защищать женщину — инстинкт. А долг и честь это против инстинктов, это человек себе сам придумал, чтобы к Богам быть ближе.

— А кто тебя учил вопросы задавать?

— Папа... — девчонка ответила и замолчала.

Надолго.

— Он меня всему научил. Как жить, как бороться, как побеждать и проигрывать. Мама умерла от стероидов...

— Не понял?..

— Неправильных лекарств, когда мне было три года. И всем, я обязана отцу... Была...

— Не падай духом. Думаю, отец гордился тобой, правильно?

— Да...

День серьёзно клонился к вечеру, когда мы выехали к Камышовой заводи.

Густые заросли камыша раскинулся перед нами безбрежным морем. И мы нисходили в это море. Старый, трёхдневной давности след уводил нас в сине-зелёную глубину. Плотные листья с острой кромкой, полосующей тело не хуже ножа, острые спичаки на выкосах, и самое опасное — непрерывное шуршание. Мне в этом звуке всегда слышится скрежет металлических лезвий. За такими звуками можно пропустить нападение. Даже выстрел в камышах стирается.

— Здесь недалеко хутор. — в полголоса говорю Тане. — Я собирался его объехать стороной, но тебе нужна лошадь, поэтому заночуем там.

— Это обязательно?

— Да. Ромашка, конечно сильная, но если что случится, двоих не вынесет.

— Просто я не умею ездить на лошади.

— Вот те раз? Неужели в Воронеже нет лошадей?

— Есть, но... А когда была эта война, я имею ввиду по-старому?

— Старики говорили за год, или за два до этой... Олимпиады. У нас не принято вспоминать прошлое. На лошади будешь учится ездить на ходу. Всё. Теперь молчи.

Километров через десять, подъезжая к хутору, расположенному на дне Мёртвого озера, Ромашка замедлила ход. Беспокойно поднимая морду пофыркивала, предупреждая о близкой опасности. Спрыгиваю в чавкающий под ногами ил, покрытый слоем старого камыша. Ветер закручивает вокруг петлю и кидает мне в лицо кислый запах немытого тела и мокрых шкур.

Дикие. Точнее один. Разведчик? Отставший? Прикрытие? Почему прячется на выкосе? Додумать не успеваю: ветер, так удачно сдавший мне Дикого, предательски дует в спину. Бегу вперед на ходу выхватывая револьверы.

Два десятка шагов и поляна, — почти идеальной круглой формы, — распахнула предо мною свои объятия. Трёхметровой высоты стены окружают одинокую степную лошадку, её всадник, прилично измочаленный, повис, застряв ногой в стремени. И в данную минуту пытается дотянуться до ножа на задранной почти к самому седлу лодыжке. Лошадь, переступая, опять опрокидывает его на спину. Чуть смещаюсь в сторону и вижу, что, а точнее кто, её тревожит. Степные псы. Одичавшие собаки. Вот от кого воняло мокрой шерстью.

— Помочь? — в полголоса спрашиваю измученного борьбой Дикого.

— Анан ским куным. — хрипит он, безуспешно лапая пустую кобуру на животе.

В два прыжка подскакиваю к лошади, перехватываю повод.

— Как скажешь. Тварь...— стреляя, отвечаю я.

Псы, взрыкивая, отступают в камыш, но не уходят: добыча ещё не потеряна, просто несколько уменьшается до человеческого трупа, а значит, слабых в стае станет меньше. Шевелящиеся верхушки камыша подсказывают, где они.

Вынимаю из стремени ногу степняка, что во вьюках — разберёмся позже, в чехле автомат, передаю его Тане. Некоторое время она рассматривала автомат, на удивление хорошо вычищенный и смазанный. Не любили Дикие заниматься чисткой оружия, видать из добычи наградили отличившегося, а смерть нашла своего героя.

— Спускайся с Ромашки и садись в седло.

Первую часть команды Таня выполняет быстро, но перед лошадью дикого застывает.

— Давай быстрее, зима на твою голову! Псы могут не выдержать и броситься.

— Не могу...

Проследил её взгляд. Что за неправильная девчонка. Понимаю: полдюжины скальпов, два явно женских, и оба свежих... но так спокойно относится к своей жизни.

— В седло... — мой голос скрежещет жестью по щебню. — Отъедем чуть подальше остановимся. Обещаю.

Кивает. Садится. Не успели камыши скрыть нас, а утробное урчание и хруст разрываемой плоти возвестили о начавшемся пиршестве.

К хутору подходим на закате. Три избы из переплетённого камыша, обмазанные глиной. Две большие по бокам и одна поменьше прикрывает маленький дворик с тыла. С фасада забор из глиняных кирпичей и ворота.

— Эй. На хуторе...

— Слышим. Кто такой.

— Ходящий. Олег.

— Это и так видим... Кого в Нижнем знаешь?

— Приёмного сына Котова.

— А, что ж Котова не назвал?

— Любой, кто был в Нижнегниловской, видел Котовскую вывеску.

— Давай, заходи... Индеец.

Заходим в дворик. Крепкий, бородатый мужчина, из тех, что поперёк себя шире, захлопнул за нашей спиной ворота и только сейчас повесил автомат за спину.

— Что же на улице держал, коли сразу узнал.

— Вдруг ты под прицелом. Давай в избу. Есть будем. Меня, кстати Мраком кличут.

— Похож. Цыганских кровей будешь?

Мужчина хмыкнул, не ответив, открыл дверь в избу, кивком приглашая нас войти. За скромно накрытым столом никого не было. Коптилка, пованивая прогорклым маслом, бросала вокруг причудливые тени. Мрак отхватил ножом два куска хлеба, и подвинул к нам кастрюлю с кашей.

— Уже поели, под стенами сидят, — ответил он на невысказанный вопрос. Помолчав, продолжил, — Хреновые дела вокруг творятся. Я здесь уже дюжину лет. Сын вырос. Старший. Дикие сюда никогда не заходили. А теперь. Дикие как у себя дома ходят. Жён в форт пришлось отправить, младших детей тоже. Делать-то что будем?

— Будем биться. По другому не получится, иначе затопчут, толпой навалятся и затопчут. — я помолчал. — Давно прошли? Много?

Мрак помолчал. Пригладил бороду.

— С неделю назад человек тридцать, третьего дня не больше двадцати. Все на запад двигались. По две лошади под каждым, у некоторых три. С утра трое подскакали, двоих сбили, третий ушёл, и все лошадей увёл... Зараза...

— Копыта степнячки посмотрел?

— Посмотрел. Не тот. Ладно. Отдыхайте.

Ночь прошла тихо. Спали вповалку, не раздеваясь. Таня тихонько всхлипывала во сне, то прижимаясь ко мне, то отодвигаясь к стене, будто испугавшись моего присутствия.

Утро встретило нас тяжёлой хмарью. Четверо мужчин — все жители хутора вышли нас проводить.

— Так, что делать, ходящий?

— Уходите. Прячьтесь по схронам. И отстреливайте Диких. Или идите в форт. Там ваши руки лишними не будут.

— А как же... — молодой парень, видимо сын Мрака, такой же чернявый и смуглый, обвёл рукой дворик.

— Добро — дело наживное, а людей растить долго, — ответил я и вышел за ворота.

Едва хутор скрылся Таня, напряжённая и хмурая повернулась ко мне.

— Олег, давай поменяемся.

— Чем?

— Ты даёшь мне карабин, а тебе автомат.

— Я не против, но зачем?

— Я — биатлонистка. И умею стрелять, — и видя моё непонимание продолжила, — Биатлон — это спорт, когда надо пробежать на лыжах несколько километров и поразить несколько мишеней.

— Вот это да, я слышал, что до Конца люди играли в спорт, но не думал, что такое было в само деле. Я конечно отдам тебе карабин, но сможешь ли ты выстрелить в кого-то?

Взгляд девушки опустился на уздечку, плечи дернулись.

— Теперь да.

— Добро.

Вскоре солнце пробило утреннюю хмарь, и весь день выжигало округу. Дважды пересекали старые следы отрядов Диких, оба раза следы вели на север. Таня, замкнувшись, молчала, изредка отделываясь однозначными ответами.

На подъезде к форту, когда уже встречались поля и дороги — потянуло дымом. Тем самым, страшным, со вкусом горелого мяса и смерти. Быстро, не останавливаясь, проехали мимо двух выгоревших хуторов. Таня притихла за спиной, только сильнее сжимала поводья, когда проезжали мимо распятых. Трое мужчин и пять женщин. Детей, похоже успели увести, а вот женщин... Понадеялись на авось? Или пожадничали, не захотели бросать хозяйство, потом и кровью нажитое добро, как те четверо с дальнего хутора. Не узнать...

Форт горел.

Точнее догорал. Спешившись, обхожу пепелище, рассматривая следы.

Дикие спустились с севера на рассвете, не меньше полутора сотен. Хутора запылали после начала штурма. Нападения никто не ждал. Часовые, собрали свою жатву и пали. Разбуженный форт поднялся в ружьё, но двадцать мужчин и десяток солдат гарнизона не смогли выстоять против толпы Диких. Долго выстоять. Часа два, может три. Россыпи гильз, гранатные ожоги, кровь и пепел. Чтоб им не увидеть весны...

На стене двухэтажного кирпичного дома с обгоревшей вывеской "Оружейная лавка Котова" висел человек. Руки прибиты к подоконнику второго этажа, под сгоревшими до костей ногами, дымящиеся остатки кострища. Отворачиваюсь. Мишка-оружейник, приёмный сын Виталия Котова, весёлый крепкий парень, любимец девушек и проблема для отцов...

— Олежка, он жив... — шёпот, вцепившейся в меня Тани, оглушил в зловещей тишине пепелища. — он. Ещё. Жив...

Бросаюсь в лавку, она же кузница, мастерская, цех. Первый этаж заставлен обгоревшими верстаками, пол второго этажа прогорел и рухнул вниз, обнажив обугленные, курящиеся сизым дымком, рёбра балок. Продравшись сквозь завалы к горну, собираю, какой могу инструмент, чувствуя сквозь толстые краги жар еще не остывшего железа. На улице Таня, перевернув бочку для дождевой воды, подтаскивает её под Мишку.

— Ты главное не дай ему упасть, когда я освобожу руки.

Скинув кожаный плащ, бросаю на него револьверы, вместо них в кобуры распихиваю молоток, клещи и поколебавшись — топор. Аркан обвивает тугой петлёй резной конек, и я взлетаю по стене не хуже мухи. Раскачавшись, цепляюсь носком сапога за оконную раму, и понемногу отпуская верёвку, становлюсь на подоконник.

Три скобы держат за предплечья, первую сковыриваю топором вместе с куском прогоревшего подоконника, удивительно, но кисти почти не пострадали от огня. Вторая и третья вперехлест вбиты одной стороной в руки другой глубоко загнаны в дерево. Снизу шепчет зелёная, с вытаращенными глазами Таня:

— Если его руки были пережаты, он умрёт от отравления застоявшейся кровью.

— Если отрубить руки, он умрёт от потери крови, которой и так почти не осталось. — огрызаюсь я, понимая правоту девушки. — Рискнём. Приподними его за ноги и держи, сколько сможешь.

Вбивая в доску топор, освобождаю края скоб и тяну их вверх. Скобы Котовские, вроде насечки нет, но держат крепко. В какой-то момент почувствовал: поддались, отпустило тугое дерево калёное железо, и, не успев среагировать, врезаюсь затылком в верхний край окна. Прыжок из окна. Наплевав на боль в отсушеных ногах и саднящем затылке, подхватываю обожжённое тело.

— Садись на лошадь. Я подам. Стремена не по росту, ну ладно, ехать не далеко, километра три. Постарайся не падать. Ромашка, отвези их на скрыню. Вперёд.

— А ты?

— Догоню. Посмотрю, что вокруг и догоню.

Приноравливаясь к новому всаднику, лошадь медленно двинулась по улице, понемногу увеличивая скорость, а я занялся дальнейшим поиском следов. И результаты меня весьма удивили. Надо попытаться поговорить с Мишкой.

Скрыней назывался небольшой, с полкилометра, зигзагообразный овраг, заросший деревьями по дну, и кустами шиповника по верху. Ручей, пропиливший суглинок уперся в камень, нашёл путь под землёй, и на свободу вырывался метров на триста в сторону от оврага. Там, среди каменных блоков казался естественным ключом. Наличие воды делало овраг привлекательным местом для отдыха и засад на атакующего форт врага. Правда, надо знать, что скрывают заросли шиповника, да ещё склоны круты даже для пешего.

В овраг попал уже в темноте. Отблеск костра, разведённого в ямке, заметил шагов с пятнадцати и тут же получил дружеский тычок в плечо от Ромашки. Не знаю, откуда "попала" моя гостья, но с лошадьми, действительно, знакома слабо. Седельных сумок нет, тюков тоже, вот тут молодец, сообразила, а расседлать не смогла, даже не отпустила ремни. Потрепав кобылу по морде ослабляю подпругу. Подхожу к огню и чувствую неправильность: как будто задыхается кто-то. Я конечно не кошка, но разглядел сидящую под деревом и обхватившую ноги Таню.

Плачет.

Неправильная девочка, великолепно державшаяся весь день, плачет и старается сделать это как можно тише.

Сажусь рядом на землю, приобнимая за плечи. Её прелестная головка тут же утыкается в грудь, а руки судорожно обвивают меня, плечи трясутся всё сильнее и рыдания бьют из неё полноводной рукой. Как умею, глажу по голове, плечам, с непонятным раздражением понимая, насколько груба измозоленая кожа ладоней. Сквозь рыдания прорываются какие-то слова, но они тише, чем всхлипы.

— Всё в порядке девочка. Говори нормально, здесь можно.

— Он... Умер... Я... не... смогла...

— Мишка был мужчиной. И умер как мужчина, не вини себя.

— Ему было семнадцать... Он же ещё мальчик... Я старше его...

— Понимаешь, у нас мужчина не по годам, а по тому моменту, когда человек начинает выполнять мужскую работу. Работу взрослого мужчины. Мишка чинил оружие с двенадцати лет. В четырнадцать дважды ходил за Волгу. Тринадцать диких имел на счету. Дядя Виталий хотел его в Вислый отправить — цех ставить. Да не успел.

Я замолчал, и тут до меня дошла несуразность.

— Подожди, а откуда ты знаешь, Что Мишке семнадцать?

Рыдания стали громче, Таня затряслась, неожиданно оттолкнулась от меня и перегнулась в сторону. Девушку рвало.

Подбрасываю веток в костёр и оглядываюсь. Мишкино тело, накрытое одеялом, лежит чуть в стороне рядом с ручьём. Вещи свалены кучей неподалёку, я прошёл мимо них и если бы не заметил Таню, наверняка споткнулся о сумки. Карабин под бьющейся в рвотных позывах девушкой.

Вытащив маленькую лопатку, из тех, что старики именуют сапёрной, забираю Мишкино тело и ухожу вверх по оврагу: на одном из поворотов небольшой песчаный козырёк. Работать сапёркой не очень удобно, но песок поддается легко, и скорее отгребая, нежели копая, расчищаю место для домовины — последнего дома. Вместо гроба — одеяло, вместо погребальной одежды — корка запёкшейся от огня кожи. Прекрасно понимаю, почему Тане так плохо: на её руках умер человек, которого она спасала. Это в бою ты стреляешь — кто-то падает, а рядом стреляют другие и тоже падают. Тут же один на один. В полной тишине. Человек, которого только что прижимал к себе, пока лошадь несла в укрытие.

С этими мыслями обрушиваю стену оврага и медленно возвращаюсь в лагерь.

Таня не плачет, сидит у костра, закутавшись в одеяло. Мокрая одежда развешена на ветках

— Он просил...— голос тих и спокоен.

— Я знаю. Ты молодец.

— Ещё он сказал, что дети и женщины ушли через Мёртвое озеро. Перед дождём. Я не знала, когда был дождь, и сказала ему, что это хорошо и они в безопасности...