Хроники Обетованного. Пути и маски

Альсунгец был уже немолод; даже, можно сказать, старик, хоть и крепкий. Длинные седые усы, суровый нос крючком — как у хищной птицы, — лёгкая кольчуга и простой деревянный щит... Всё это могло бы говорить о слабости, но от воина исходила необъяснимая волна мощи. В отличие от ти'аргского юноши, старик был спокоен, уверен в своей силе и каждым ударом будто выносил приговор. Точность, почти полная неподвижность корпуса, ни одного лишнего рывка — он теснил рыцаря к стене, медленно и естественно, как море в бурю швыряет лодочку. Даже мохноногий серый конь альсунгца выступал медленно и тяжело, пока вороной врага бесился, пытаясь грызться.

Профессор прижал к себе мальчишку, отступая к стене. Не хватало ещё, чтобы затоптали раненых: в горячке поединка эти двое явно не замечали ничего вокруг.

Звон стали становился всё оглушительнее; молодой рыцарь рычал, выписывая клинком немыслимые восьмёрки — вслед за альсунгским лезвием в разводах крови. Но конь его пятился, и он терял силы; вот обманное движение альсунгца, и — удар падает совсем не с той стороны, куда рыцарь поднёс щит... Стон сорвался с губ профессора Орто. Мощная рана в плечо, шок от боли, а потом — дело жестокой техники, явно знакомой альсунгцу в совершенстве. В несколько коротких движений старик просто отмахнул рыцарю кисть с мечом, ткнул в живот, и наконец — с почти нечеловеческой силой рассёк нагрудник.

Мальчишка всхлипнул. Профессор Орто машинально обнял его.

Шатаясь, рыцарь до последнего пытался удержаться в седле, но вскоре повалился в сторону окровавленной грудой. Левой рукой он всё ещё сжимал бесполезный щит.

— Эйвир Тоури, лорд Кинбраланский, — прохрипел он, сплёвывая кровавый сгусток. Профессор Орто, подбегая, увидел, что глаза у рыцаря пронзительно синие. И ещё — что его не спасти.

— Дорвиг из Ледяного Чертога, сын Кульда, — надменно осклабился в ответ старик. И добавил слова на альсунгском, которые понял уже только профессор Орто: — Будь счастлив среди предков, лорд Тоури. И запомни, кто убил тебя.

— За Хелт! — раздались ликующие крики у него за спиной. — За Белую Королеву!..

ГЛАВА I

Той же зимой. Королевство Кезорре, Вианта — Ариссима

Ринцо, эр Алья, вышел из Дворца Правителей и с наслаждением вдохнул вечерний воздух. Воздух был, как всегда, прогрет солнцем (в этом году слишком жарким даже по меркам Кезорре), а ещё — пах свежестью из-за большого фонтана на дворцовой площади и отдавал чем-то неповторимо виантским: горьковато-пряный привкус на языке, как от лимона с корицей. Ринцо любил этот воздух.

Он прошёл вперёд, покидая длинную тень от ажурного белого здания за спиной. Дворец Правителей — построенный правильным кругом, окаймляющим вечно цветущий сад, — был гордостью Вианты. Поэты и менестрели сравнивали его то с облаком, то с морской пеной, чем заставляли скептиков посмеиваться. Сам Ринцо привык к красоте Дворца — как-никак, приходилось проводить в нём почти каждый день, — но не разучился воздавать ему должное.

Не торопясь, эр Алья брёл по красно-белым плиткам площади, а небо над ним начинало желтеть, готовясь к закату. Ему нравились эти краткие промежутки между днём и сумерками — время, когда освобождаешься от дневных забот. Тем более, день сегодня выдался тяжёлый... Ринцо досадливо поморщился, вспомнив бесконечные споры в Совете Правителей. Уже невесть какое по счёту заседание проходит под знаком "альсунгской войны". На днях Ти'арг окончательно пал, а союза с Кезорре давно и безуспешно добиваются как король Абиальд, так и королева Хелтингра. Кому из них выразить предпочтение и вообще ввязываться ли в эту войну — над этими вопросами Правители бьются не первый месяц.

Ринцо вздохнул, вспомнив бесконечные препирательства и переливания из пустого в порожнее, которых терпеть не мог. Сегодня даже Верховным не удалось удержать на лицах холодно-отстранённые маски: стареющий, надменный чар Энчио — и тот от злости сломал несколько перьев.

Ринцо занимал в Совете весьма скромное место: представлял Ариссиму, маленькое предместье Вианты, откуда был родом. Уже много веков назад, во времена совсем незапамятные, Правители даровали Ариссиме права одной из провинций королевства — несмотря на то, что на деле это был крошечный, уютный клочок земли в излучине Красной Реки, славившийся разве что превосходным виноградом да певчими птицами. Ринцо никогда не стремился к власти и, когда семь лет назад люди Ариссимы избрали его в Совет, был искренне удивлён. Всё, чего он хотел, — покоя и свободы, но и отказаться от подобной чести не мог. Так что с того дня жизнь скромного, одинокого эра-книгочея бесповоротно изменилась.

Ринцо знал, что своей независимой тихостью всё ещё раздражает многих из Правителей и вообще из влиятельных кругов столицы. Он сознательно избегал интриг, сторонился любых группировок, не водил дел с Великими Домами. Подкупы и неразумная роскошь претили ему, как и неоправданно жестокие законы. На заседаниях он коротко и осторожно высказывал своё мнение, а всё остальное время молчал, пытаясь разобраться в сути дела. Ринцо вообще больше нравилось слушать, чем говорить.

Однако менять он ничего не собирался. Вот и сегодня эру Алье удалось избежать участия в скандале — и он испытывал по этому поводу скорее гордость, чем стыд. Пусть, если угодно, считают его бесхребетным — может, это и вправду так. Но, как бы они ни кричали и ни ломали головы, факт остаётся фактом: единственный разумный выход для Кезорре — баланс между нейтралитетом и поддержкой Дорелии издали. Что толку без конца говорить об этом, когда давно пора заняться делом...

"Ничего, — привычно утешил себя Ринцо. — Ещё всего лишь два года".

Два года срока на почётном месте — и он вернётся в домашний покой, к книгам, винограднику и своей Лауре. От этой мысли у эра Альи теплело на сердце.

Проходя мимо фонтана, Ринцо невольно улыбнулся: всё как всегда — резвящиеся у воды дети, важные прыщавые гимназисты, влюблённые парочки... Старушка в канареечно-жёлтом платье задумчиво созерцала переплетения струй и крошила в фонтан булку, подкармливая рыбок. Вглядевшись в неё, Ринцо узнал мать одного из молодых Правителей — и улыбка его стала шире.

Площадь выглядела на редкость безмятежно в этот час — и, пока Ринцо шёл к стоянке "лепестков" возле здания суда, мрачные мысли постепенно покидали его. И вправду: ужасы войны пока далеко от прекрасной Вианты, на севере; если есть на свете справедливость, они и не коснутся её. По крайней мере, эр Алья сделает для этого всё возможное.

— Не подадите ли на ужин, добрый господин? — весело окликнул его молодой музыкант, приютившийся на ступенях храма богини Велго. Видимо, он тоже наслаждался вечером, жмурясь от солнца и подтянув под себя босые ноги. — Могу спеть Вам о миншийской принцессе, чёрные глаза которой укротили дикого вепря! Совсем новая песня, Вам понравится.

Музыкант подмигнул и пробежался по струнам лиры длинными пальцами. Ринцо засмеялся и полез за кошельком.

— Спасибо, великий, — сказал он, бросив ему горсть серебра, — но обойдусь без миншийских принцесс.

— Почему? — хмыкнул музыкант, деловито пробуя монетку на зуб. — Добрый господин так благочестив? Могу тогда о Мудрой Богине Велго или о подвигах Туриаля, Серебряного Меча...

— Не в этом дело, — в тон ему отозвался Ринцо, взглянув на большие часы над входом в храм. — Просто я спешу к красавице, что лучше любой принцессы.

* * *

Вскоре "лепесток" уже нёс Ринцо прочь от города по широкой мощёной дороге. Возница попался разговорчивый; он сидел на облучке и, не смущаясь присутствием знатного господина, беспрестанно трещал. Приметы непогоды, армия Альсунга, дурацкие сплетни о любовных связях королевы Хелт причудливо смешивались в его речах, и в конце концов Ринцо перестал к ним прислушиваться. Он трясся на узкой скамеечке и, откинувшись спиной на обитую тонкой тканью изнанку "лепестка", смотрел по сторонам.

Окрестности Ариссимы, как никогда безмятежные, вогнали его в подобие миролюбивой дремоты. Возница свернул с мощёной дороги на просёлочную, нырявшую в ложбину меж двух зелёных холмов. Потом потянулась равнина — маленькие фермы, серые стволы узловатых олив и виноградники, виноградники, виноградники без конца... До самых Новых гор, синеющих вдали на горизонте, тянулись шпалеры, оплетённые цепкими побегами. Ринцо приятно было думать о том, как в этой зелени кисти ягод наливаются своей густой и тёмной жизнью.

Как же всё-таки хорошо, что в Кезорре вечное лето. Иногда, в сердцах, Ринцо проклинал жару, но потом вспоминал об альсунгском климате — и передумывал. Интересно, как они там не сходят с ума в своих льдах?..

А может, и сходят. Как показывают последние события.

Ринцо нахмурился. Не годится думать о делах в такой чудный вечер. И отчего так медлит этот возница — Лаура уже, наверное, заждалась...

Как раз в этот момент "лепесток" чуть не сбил мальчика-пастушка, который перегонял через дорогу стадо овец. Ринцо швырнуло вперёд, и он едва не полетел со скамеечки; собрался было отчитать возницу, но потом махнул рукой. Так и быть: слишком славное сегодня настроение... Даже петь хочется, точно в юности. Когда-то у Ринцо даже был неплохой голос — по крайней мере, так утверждает Лаура. А у его красавицы-жены просто нюх на такие вещи.

Вот и двухэтажный дом из желтоватого песчаника, и маленький палисадник с кустами роз... Заплатив вознице, Ринцо распахнул калитку и взглядом рачительного хозяина пробежался по своему гнезду. Что ж, всё как надо, но дорожку надо бы подмести — не забыть сказать Челле... Да и вон ту клумбу не мешает уже полить. Должно быть, Лаура опять увлеклась работой и забыла. Лёгкий укор в мыслях Ринцо сразу сменился приступом нежности: бесхозяйственность жены год от года казалась ему всё более трогательной. Лаура не была бы собой, если бы сутками думала о клумбах и оладьях вместо своих картин.

Окно кухни на первом этаже было распахнуто; оттуда доносились аппетитные запахи и воркование старой Челлы — их единственной служанки и кухарки одновременно. Старушка помнила Ринцо ещё ползающим, крикливым карапузом, и он по-прежнему считал, что тихая болтовня с самой собой да пение — её единственные недостатки. В общем-то Ринцо мог позволить себе держать много слуг (особенно после того, как стал Правителем), но не видел в этом смысла. К чему обременять и себя, и других лишними заботами?

Ринцо легко взбежал по ступеням крыльца и уже готовился толкнуть дверь с обычным приветствием ("Я здесь, сердце моё!" — Лаура, кажется, всегда считала, что без этих его слов вечер не задался), когда на глаза ему попалось кое-что, не вписывающееся в гармонию мгновения. У двери, прямо на прогревшихся досках, лежало соколиное перо.

Ринцо наклонился и поднял его. Повертел в пальцах. Пару раз ему пришлось участвовать в соколиной охоте (хотя в целом его не тянуло к подобным развлечениям), так что такое перо он мог отличить с первого взгляда. Наверное, от прекрасной птицы — оттенок тёмного золота, полосатая пестрота с другой стороны... Случайность или?..

Через пару секунд Ринцо обнаружил, что всё ещё стоит на месте и неистово чешет старый шрам под губой — была у него такая привычка в минуты волнения. Вздохнул, собирая в кучу сумбурные мысли. Этого ещё не хватало...

Переступая порог, он взглянул на перо ещё раз, внимательнее — и почувствовал, как неприятно потяжелело в груди. Тёмно-золотые полоски на пере, ещё миг назад совершенно обычные, в его пальцах сложились в правильные кезоррианские буквы: "Лаура Эсте".

Магия.

Эсте — это была фамилия Лауры до замужества.

Плохой знак. Очень, очень плохой.

— Ты что-то сказал, дорогой? — раздался звонкий голос сверху. Ринцо опомнился: кажется, он задумался настолько, что последние слова произнёс вслух — а у Лауры те ещё уши. Он понадеялся, что жена просто услышала хлопок двери из своей мастерской.

— Я здесь, сердце моё! — бодро крикнул он в ответ, пряча перо в карман. Успеется. Они обязательно обсудят это, но — позже.

Ринцо поднялся наверх и вошёл в первый проём направо — в форме арки, во вкусе Лауры. Вообще всё убранство дома как-то незаметно сложилось именно в её вкусе, и Ринцо абсолютно не возражал.

Здесь вечно пахло красками, иногда — мелом или влажной глиной, а ещё было очень светло. Хорошее освещение требовалось Лауре для работы, но жара вкупе с этими ароматами порождала во всех смыслах сногсшибательный эффект. Ринцо часто недоумевал, как его прекрасная художница проводит тут целые дни, не теряя сознание.

— Ну, добрый вечер, — спокойно сказала Лаура, откладывая палитру на столик и хрустя уставшими пальцами. Она стояла возле мольберта — такая маленькая и хрупкая, в льняной домашней блузе и юбке под перепачканным краской фартуком. Копна иссиня-чёрных волос была стянута в простой узел на затылке — такая роскошь на голове мешает работать — и открывала шею, от совершенных линий которой Ринцо до сих пор приходил в мальчишеский восторг. Брови на гладком смуглом лбу удивлённо приподнялись. — Что-то случилось? Ты выглядишь... растерянным.

Ринцо улыбнулся: ничем ведь её не обманешь... Он обнял Лауру и, наклонившись, поцеловал её в ямочку на подбородке.

— Я всегда теряюсь, когда вижу тебя. Ты разве не знала?

Фыркнув от смеха, Лаура высвободилась. С наигранной ненавистью ткнула пальцем в мольберт:

— Ты только взгляни! Ещё один день впустую.

— Почему же впустую? — возразил Ринцо, мельком посмотрев на холст. — По-моему, ты почти закончила. Это ведь эр Даола?

— Точно. Приходил сегодня позировать, — Лаура скорчила гримаску и принялась отмывать кисти в деревянной плошке. Ринцо невольно залюбовался выверенными, ласковыми движениями её пальцев. — Его жена заказала, для подарка. Заплати она поменьше — и я не взялась бы, думаю. Он просто старый осёл.

Ринцо сдержал смех, в очередной раз подивившись тому, какой смелой в суждениях становится Лаура, когда они остаются наедине. На людях она была воплощённым тактом — лучших манер, пожалуй, в королевстве не найти... Впрочем, положение женщины-художницы — редкое в Кезорре и немыслимое где-то ещё — к этому обязывало. Так что Ринцо очень ценил её искренность.

Если только она вправду полная, эта искренность... Ринцо показалось, что перо обожгло ему ногу сквозь ткань штанов. Он поскорее прогнал глупые подозрения.

— В самом деле, похож, — с улыбкой сказал он, вдруг осознав, что титул осла Лаура избрала не случайно: на портрете она чутко подметила и вытянутое лицо, и оттенок светло-серого одеяния, и туповатую печаль в глазах эра... В целом портрет был парадным, вполне серьёзным — как и полагается придворной живописи, — но стоило всмотреться в блики, тени, линии — и вскрывалась бунтарская ирония. Эту игру смыслов Ринцо считал особым талантом Лауры: она отличала все её работы, вплоть до мелких набросков на случай.

— А как там дела в государственных верхах? — поинтересовалась Лаура. Закончив с кистями, она с томной усталостью взялась за тесёмки фартука; Ринцо, усмехнувшись, поспешил ей помочь.

— Ровным счётом ничего нового. Невыносимая скука, как всегда.