Хроники Обетованного. Тени и зеркала

— Значит, туда улетели и последние драконы? — от одной мысли об этом у Альена кружилась голова. — Но как тогда ты мог видеть их? Или хотя бы этого, красного?.. Ведь все знают, что никто не нашёл земли дальше островов Минши. Лучшие мореходы гибли... Почему ты никогда не рассказывал мне?

Альен шагнул в сторону от стола — ему нужно было быть ближе к Фиенни, даже говорить о таком в полный голос казалось кощунством или безумием... И услышал громкий стук. Машинально отпрыгнул от растекавшейся лужи — он опрокинул жестяную чашу с краской для стекла, которую кто-то из Отражений или учеников по рассеянности оставил в лаборатории.

Краска оказалась алой. Альен улыбнулся своей неловкости, но улыбка вышла какой-то нервной. Он поднял руку, чтобы очистить пол с помощью Дара, однако Фиенни прервал его:

— Возьми лучше тряпку. Краска, скорее всего, уже зачарована, — красный шлейф подползал к его ногам, и он задумчиво смотрел на него. — Будь здесь Ниамор, она сказала бы, что это дурное предзнаменование.

— Ну, Ниамор слишком суеверна, — отозвался Альен, радуясь, что обстановка несколько разрядилась. Он вытер краску, ожидая возможности возобновить расспросы, но потом не добился от Фиенни ни слова о драконе. И на следующий день — тоже.

А ещё через день Фиенни не стало. Вот тогда-то любые вопросы и потеряли смысл.

ГЛАВА I

Западный материк. 3916 год по человеческому летоисчислению (за 56 лет до падения Дорелии)

Лес был болен.

Целый его кусок выделялся на живом зелёном теле, как уродливая заплата. Деревья стояли мёртвые, скрючившиеся и посеревшие, и земля больше не питала их корни. Но они не просто высохли: с высоты Тааль могла видеть чёткую границу, за которой всё было в порядке, как раньше. Это просто ненормально.

Тааль нахмурилась. Самое тревожное — что это не первый подобный участок, встреченный ею.

Она поймала крылом встречный поток воздуха и начала снижаться плавными кругами. Ветер ерошил перья и приятно охлаждал разгорячённое лицо. Взмах, другой, третий — и она позволила себе парить, наслаждаясь лёгкостью, которой невозможно испытать где-то ещё, кроме неба.

Утро стояло ясное, рассвело совсем недавно, и редкие полупрозрачные облака не скрывали причудливых переливов лилового и голубого. Дышалось удивительно свободно. Тааль любила такую погоду — что ещё нужно, чтобы вдосталь полетать?

Прямо под ней лежал участок леса, где суровые разлапистые сосны поделили власть с пихтами, почти полностью оттеснив к югу ясень и нежную липу. Заросли были такими густыми, что с высоты Тааль различала только сплошное тёмно-зелёное море да редкие вкрапления белесого тумана, который к исходу ночи скопился в ложбинах между холмами и сейчас медленно таял.

Земля стремительно неслась ей навстречу. Достигнув нужной точки, Тааль наклонилась вперёд: пора было спускаться, а о таких моментах ей каждый раз приходилось себе напоминать, отказываясь от счастья быть в воздухе. Что и неудивительно: здесь её место, место всех из народа майтэ. Тааль часто рассказывали о её дедушке, который обладал невероятным размахом крыльев (даже по меркам её соплеменников, довольно крупных) и однажды был так захвачен полётом, что просто не вернулся из него. Наверное, не смог побороть соблазн — или не захотел перебарывать.

На больном участке деревья не только обнажились, но и так изменили форму, что Тааль не узнала их пород. Трава была точно выжжена каким-то немыслимым пожаром — мгновенным и охватившим маленькую площадь; однако стволы не казались обугленными, нигде не виднелся пепел, а почва приобрела желтовато-серый цвет и покрылась трещинами. Тааль кружила над этим местом, недоумевая: она впервые решилась спуститься настолько низко к участку, охваченному такой вот пугающей болезнью, и теперь не могла понять, в чём её причины. Боль, волнами исходящая от земли, тяжелила ей крылья, лишала сил — случилось нечто дурное и тёмное, но что именно?.. Неведомая зараза не распространялась сплошным потоком, а очагами прорывалась то тут, то там; никакая древесная болезнь на памяти Тааль не вела себя подобным образом.

Надо обратиться к Ведающему — прав был отец, когда советовал ей это. Она сегодня же полетит к нему.

Пока Тааль задавалась вопросом, могли ли так повредить лесу какие-нибудь новые в их местах паразиты-древоточцы, на границе здорового и заражённого участков обозначилось шевеление. Тааль пригляделась и различила чёрное пятнышко, переползавшее из одной косой древесной тени в другую. Не может быть...

В ужасе развив самую большую скорость, на какую только была способна, Тааль снизилась и сложила крылья. Иссушённая земля обожгла ей ноги, и она разжала когти, стремясь сохранить равновесие.

"Пятнышко" оказалось другой майтэ, небольшой и совсем юной. Её округлое тело покрывало блестящее оперение — густое и такое непроницаемо-чёрное, что Тааль вспомнила о матовой, без оттенков, черноте бессловесных воронов. У основания шеи перья заканчивались, открывая белую кожу; на лице под ворохом чёрных же локонов сурово сверкали огромные зелёные глаза. Майтэ была красива чужеземной, дикой красотой, но сердце Тааль сжалось не от восхищения, а от боли: незнакомка неуклюже переваливалась, беспомощно волоча по земле крыло, насквозь пронзённое стрелой. Покосившись на Тааль, она невозмутимо продолжила путь — не издала ни звука. Тааль на её месте, должно быть, уже спела бы песнь боли, встревожив всю округу.

— Погоди! — Тааль подбежала и клювом взялась за древко стрелы. Чёрная майтэ поморщилась и отпрянула.

— Не надо, — голос у неё был с хрипотцой — не певческий, но приятный и звучный. — Я пыталась её вытащить. Бесполезно.

— Кто сделал это с тобой?..

Незнакомка ответила не сразу, для начала смерив Тааль оценивающим взглядом — будто проверяла, стоит ли ей доверять.

— Кентавры, конечно. В мире нет лучников лучше.

— Но кентавры не враждуют с такими, как мы, — изумилась Тааль.

— С такими, как ты, — быть может, и нет, — и раненая продолжила путь: видно было, что каждый шаг даётся ей с трудом. Оправившись от смятения, Тааль снова догнала её.

— Но куда ты идёшь? Поблизости нет гнездовий...

— К своим, — майтэ упрямо тряхнула головой. — Наши целители вытащат её. Сумей я лететь, я бы не шла пешком.

— Но к нам ближе, где бы ты ни жила... И у нас тоже хорошие целители, — Тааль помедлила, надеясь не показаться дерзкой. — Я не сомневаюсь в твоей храбрости и выдержке, но не могу оставить тебя вот так. Моё гнездовье на Высокой Лестнице.

— Я слышала о ней. Странное место для жилья, — с сомнением протянула незнакомка, и её лицо вновь исказила гримаса боли. — А впрочем, благодарю тебя, — добавила она, смягчившись. — Но не понимаю, как ты намерена мне помочь. Разве что поползёшь вместе со мной, точно жалкая гусеница...

Тааль с облегчением выдохнула — она почему-то ужасно боялась, что чужеземка не согласится. Среди её соплеменников встречались такие же гордые майтэ — в любой помощи они видели унижение.

— Жди меня здесь, я всё улажу. Туда и назад, — она расправила крылья, готовясь взлететь, и сразу смутилась от своей оплошности: — Прости, я забыла спросить твоё имя... Я Тааль.

— Гаудрун, — кивнула чёрнопёрая. — Честь летать с тобой, Тааль... Вот когда понимаешь, — она через силу усмехнулась, — как мало смысла бывает во всех этих вежливых фразах.

* * *

На зов Тааль откликнулись двое стражей-воинов — Гвинд и Руоль, которые как раз несли караул и скучали, нарезая круги возле Высокой Лестницы. Тааль знала их обоих чуть ли не с той поры, как вылупилась из материнского яйца, и оба были достаточно рослыми, чтобы воплотить её замысел. По её просьбе они позаимствовали у целителей искусно сделанное покрывало из прессованной травы и, зажав его в когтях, легко доставили Гаудрун к гнездовью. Юный Гвинд (о таких говорят — "недавно расстался с пухом") заметно робел перед чужеземной красавицей с простреленным крылом, зато Руоль выпятил грудь, распушил золотисто-коричневые перья и вообще весь полёт старательно хорохорился. Гаудрун, впрочем, не обращала на его потуги никакого внимания.

У подножья Лестницы они расстались: целители испокон веков вили гнёзда на нижних ступенях, а Тааль решилась отправиться на вершину, к Ведающему — всё равно она бы только помешала тем, кто действительно мог помочь Гаудрун. Она летела вверх, глядя, как пробуждаются последние обитатели гнездовья — пожалуй, самые заспавшиеся: майтэ просыпаются с рассветом и засыпают с закатом. Ночь — время хищников, и опасно быть в темноте хоть на земле, хоть на небе...

Лестница была, наверное, самым грандиозным сооружением, оставшимся в этих местах от их прежних жителей. От Неназываемых. Единственные их следы в лесу, на холмах и равнинах, у берегов пенистых речек и спокойной Великой Реки — странные развалины; по виду большинства Тааль даже предположить не могла, для чего они использовались и как Неназываемые должны были выглядеть, чтобы построить всё это. Высокая Лестница, сложенная из серых и пёстрых камней, поистине огромная, уходила в самое небо, заканчиваясь плоской площадкой. Старшие майтэ говорили, что раньше она была только частью храма Неназываемых, которые давно ушли на юг, за Пустыню Смерти. На площадке же они якобы приносили жертвы тем, кому поклонялись.

В этом Тааль уж точно не видела смысла: как можно поклоняться кому-то живому — а значит, столь же слабому и бренному, как ты сам?.. Майтэ возносят молитвы лишь небу и ветру, да ещё песням, которыми полнится мир.

На гигантских ступенях Лестницы, захваченных мхом, травой и стеблями вьющихся растений, когда-то расположилось большое поселение: предки Тааль сочли это место более пригодным для жилья и безопасным, чем многие естественные укрытия, и один за другим стали вить здесь гнёзда. Лестница возвышалась посреди леса, так что далеко летать за ветками и кормом не приходилось, а относительно свободное пространство вокруг облегчало обучение птенцов. Время неотвратимо разрушало Лестницу, но зато в нишах, образованных выпавшими камнями, было удобно прятаться от дождя и молний, а на верхних ярусах — от голодных ночных существ. В общем, Лестница превратилась в такую же нормальную, уютную часть леса, как любое дерево; от неё, исходящей гамом, неопрятно покрытой перьями и засохшим помётом, на Тааль веяло домашним теплом.

Среди разбросанных по ступеням гнёзд попадались и совсем маленькие — овдовевших или пока не нашедших пару майтэ, — и огромные, где ютились крупные семьи. Тааль на лету отвечала на приветствия знакомых — коротко, потому что торопилась; при виде младенцев, похожих на писклявые пуховые комочки, и матерей, сонно устроившихся на яичных кладках, она не могла удержаться от улыбки. Кокетка Дориаль старательно вычищала золотистые перья (она ненадолго прервалась, когда мимо пролетал Руоль, и бросила неприязненный взгляд на Гаудрун); Вигелин, дядя Тааль, готовился к вылету за червями и орешками для многочисленных детей; седой Фауран, перья которого почти вылезли, а клюв сточился от дряхлости, просто отогревался в солнечных лучах, зажмурив глаза. Кто-то упражнялся в пении, и Тааль сразу расслышала фальшь за искусной техникой: песня требует полной отдачи, до боли пылающего сердца, и в ней невозможно солгать. Тааль знала очень мало истинных певцов: во всём гнездовье их нашлось бы не больше десятка.

Ведающий был на месте — в своём просторном, крепко сделанном гнезде на плоской площадке выше окрестных древесных крон. Старый, почти как Фауран, Ведающий сохранил сильные крылья и роскошное, густое оперение, в котором чёрные и молочно-белые перья складывались в причудливый узор. Он, видимо, только что покончил с простым завтраком из кореньев и теперь задумчиво созерцал камешки, разложенные по дну гнезда. Он даже не повернулся, когда подлетала Тааль, хотя обладал самым острым слухом из всех, кого она знала.

— Доброго дня, мудрейший, — тихо сказала она, захватив когтями край гнезда. Она никогда не боялась Ведающего — в нём вообще не было ничего грозного или пугающего, — но слишком благоговела и всегда сжималась от робости, приближаясь к нему.

Ведающий кивнул ей — ласково и просто, без всякой снисходительности, которой часто грешат мужчины и старшие.

— Доброго дня, дитя. Он и правда добр — давненько я не видел такого чудного неба.

Он послал влюблённый взгляд небосводу, раскрывавшемуся над ними, и Тааль ощутила, как все тревоги и сомнения покидают её. Иногда ей казалось, что главное знание Ведающего — о том, как вернуть покой в душу другого, не прилагая никаких особых усилий.

— Я только что вернулась с утреннего полёта, — несмело начала Тааль, спрыгнув в гнездо. — И видела кое-что... Необычное. Уже не впервые. Вы, скорее всего, уже знаете это, но я не могла не сказать... — она замялась и мысленно обругала себя трусихой. Склонив голову на бок, Ведающий терпеливо ждал, пока она подберёт слова. — Лес умирает. Уже в нескольких местах происходит что-то дурное... Я не знаю, как это выразить, но чую, что это не обычная хворь. Не из тех, о которых Вы нам рассказывали. Зараза в земле и воздухе, она не щадит ничего живого.

— А тебя? — вдруг спросил Ведающий. Тааль изумлённо заглянула ему в глаза — добрые и такие уставшие, под нависшими морщинистыми веками.

— Меня?..

— Да. Ты ведь живая. Тебя зараза щадит, как ты думаешь?

— Я... Не знаю. Моё тело и разум здоровы, — Тааль осеклась, прислушиваясь к себе. Сомнение кольнуло её: к чему клонит Ведающий? Может быть, с лесом на самом деле всё в порядке, а причина её страхов — в ней самой? Может быть, она утратила то, что майтэ ценят превыше всего, — гармонию?.. — Но мне было очень плохо возле таких мест. Меня будто жгли изнутри — и было так... Тоскливо.

Лишь сейчас она ярко вспомнила свои ощущения — и поёжилась. Отчаяние... Да, наверное, это зовут отчаянием. Беспричинное — и потому ещё более жуткое. С бесплодными мыслями о том, что она одна, совершенно и навсегда одна в мире.

— Всё верно — ты же часть леса, — в глубокий, ровный голос Ведающего закралась печаль. — И ты права, дитя. Конечно, ты не сообщила мне ничего нового, но я ждал твоего прилёта: ты должна была заметить это одной из первых. Ты особенно тонко чувствуешь искажения красоты, Тааль, а эта, как ты назвала её, "зараза" — одна из самых уродливых вещей на свете... Подойди сюда, — он поманил гостью крылом — таким большим, что тень от него закрывала половину гнезда. Тааль робко шагнула к коричневым камешкам. — Смотри, — Ведающий дотронулся до одного из них кончиком клюва. Камешек вздрогнул, и Тааль отшатнулась — как растение выпускает споры, он выпустил из себя восемь членистых ножек и две клешни. На её глазах гладкая поверхность преобразилась в ребристый панцирь, и крошечное тельце увенчалось длинным, угрожающе загнутым хвостом. Странное существо принялось перебирать ножками и двинулось к Ведающему, направив на него еле различимое жало на кончике хвоста. Тааль охватила брезгливость.

— Кто это?..

— Каменный скорпион из Пустыни Смерти. Три дня назад наши разведчики принесли мне нескольких — и на моей памяти это первая их колония в лесу.