Каляка

Вторая карточка была чёрно-красной. Мерзейший Лев Борисович, отмечая лишь ему заметные подвижки в терапии, настаивал на продолжении "экзекуции", ведь в прошлый раз он больше не вытащил из Вадима ни словечка.

— Что вы видите на рисунке?

— Каляку.

— Еще что?

— Кровь.

— Почему?

— Капли крови расплылись по бумаге.

— Что-то еще?

— Буквы.

— Какие? Что там написано?

— Каляка-маляка, злая...

— Дальше?

— Хватит, Лев Борисович! Прекратите!!

Вадим оттолкнул столик с карточками, едва не опрокинув набок, глаза его сузились, щёки пылали от гнева. Выпрямившись в полный рост, он угрюмо, сверху вниз глядел на доктора. Тот вздрогнул, снял очки трясущейся рукой; похлопав по карманам, извлёк носовой платок, протёр стёкла и нацепил очки обратно.

— Извините, — пробормотал. — Увлёкся.

Затем, кряхтя, принялся собирать рассыпавшиеся по полу таблицы. Вадим, смутившись, кинулся помогать; ползая на четвереньках среди бумаг, они ненароком столкнулись лбами и принялись хохотать как сумасшедшие.

— Простите, ради бога.

— И вы простите.

— Знаете что? — Лев Борисович прищёлкнул пальцами. — Помните строчки — "Дали Мурочке тетрадь, стала Мура рисовать"? Ёлочку нарисовала, козочку. А потом: "Ну, а это что такое, непонятное, чудное, с десятью ногами, с десятью рогами?"

— О чём вы? — не понял Вадим.

Доктор вздохнул:

— Ну как же? "Это Бяка-Закаляка Кусачая, я сама из головы её выдумала".

— Какая еще бяка?

— Стихотворение, называется "Закаляка". Чуковского читали? Известный детский писатель. Мурочка, его младшая дочь, умерла от туберкулёза.

— Я не выдумываю, — сухо сказал Вадим.

Перед уходом, уже взявшись за ручку двери, он обернулся.

— Точно от туберкулёза? — спросил. — Умерла. Дочь.

Лев Борисович поперхнулся и выронил стопку с карточками.

* * *

История, произошедшая в летнем лагере, донельзя впечатлила Вадика. Он носил ее в себе, переживал, маялся, а затем, не выдержав, поделился с новым приятелем Жекой, с которым задружился зимой и уже два раза влипал в переделки. Тот был на год старше и пользовался во дворе кое-каким авторитетом. Жека ухмыльнулся и, презрительно сплюнув на асфальт, сказал: детдомовские, мол, сочиняют подобную ерунду, чтобы над всякими дурачками поугорать. А вы, лошары, уши развесили.

Сам ты лошара, обиделся Вадик, смену реально закрыли. Досрочно, втыкаешь? Родакам наплели три короба чухни, часть денег вернули, те и купились. Типа "грубое нарушение санитарных требований". Фуфло! Я ж лично, блин, ситуацию наблюдал. Чё ты лыбу давишь? Игорь от меня через кровать спал, в столовке рядом сидели. Нормальный, короче, паренёк, только дерзкий. Старшаки, ну, те, кто на него наехал, видать, по правде померли. Менты и скорая от балды, по-твоему, приезжали? Нет, чё ты лыбишься-то?

— Проверим? — буднично предложил Жека. — Пусть собака Кольку утащит, всё равно малахольный, не жалко.

— Ты чего?! — испугался Вадик. — Я так... по секрету рассказал. Не надо Кольку, никого не надо.

— Зассал, что ли? — беря на слабо, скривился Жека. — Я-то думал, ты правильный пацан, а ты... Сыночек-ссыкуночек. Или хлюздишь, трепло?

— Сам трепло! — взвился Вадик. — Тебе надо, ты и проверяй! Я-то при чём?

— Мне не надо, — отрезал Жека.

Колька пропал через неделю. Ну как пропал, нашли его вскоре, за гаражами — дворник да алкаш Василий из первого подъезда. Дворник вызвал милицию, начались следственные действия: труп после осмотра увезли в морг, эксперты и прокурорские изучали место происшествия, хмурые оперативники стучались в квартиры, беря показания, параллельно искали очевидцев. Огласку, конечно, пресекли на корню, намекнув, что в наше трудное время язык лучше попридержать, а не то — сами знаете...

Вот уж где было раздолье для сплетен: говорили про маньяка и разборки подростковых банд, сатанинскую секту, торчков и стаю бродячих псов. Удивительно, как несчастную любовь не приплели. Всякое говорили, не угадал никто.

Дворник отмалчивался, пуча глаза, — мол, не положено. Василий оказался уступчивее: за чекушку выдавал на гора подробности, от которых волосы вставали дыбом. Падкие до чужого горя слушатели щекотали нервы, охали, ахали и расходились, чтобы назавтра опять прильнуть к трагедии — Василию не верили, он не просыхал ни дня и путался в повествовании, городя нелепицу за нелепицей.

Родители мальчишки не вымолвили позже ни полсловечка, похороны организовали наспех, без поминок и гражданской панихиды. Сами они переехали к родственникам, на другой конец города; квартиру выставили на продажу.

— Ты! — обвиняюще бросил Вадик при встрече.

Жека отвернулся, пряча глаза; в них мутной льдышкой плавал страх — на дне самом, на донышке. А не утаить, видно. Плохо соображая, что делает, Вадик схватил рослого шестиклассника за грудки и тряс, мотая как куль с тряпьём. Жека не сопротивлялся.

Слова кончились, застряли в горле. Злобно шипя и брызжа слюной, Вадик мутузил приятеля, размахивая кулаками почём зря, чаще промахиваясь, чем попадая.

— Убью, падла!

Вместо того чтобы отбуцкать наглеца, Жека вырвался и побежал, подвывая и держась за лицо — между пальцами сочилась кровь. Не умеющий драться Сыночек-ссыкуночек ухитрился рассечь ему бровь.

— Зачем?! — крикнул в спину Вадик. — Сука, зачем ты Кольку?

Дружба прекратилась в один миг, как отрезало.

* * *

Вадима прорвало на четвертой таблице, с которой респонденты обычно связывают крупное животное или монстра. Он не был исключением.

— На что это похоже?

— На чудовище.

— Почему?

— Мне так кажется.

— Что это за чудовище?

— Это собака.

— Какая?

— Огромная, с железными когтями.

— Она как-то связана с калякой?

— Да.

— Как?

— Надо взять лист бумаги, разбрызгать по нему кровавые кляксы и написать, тоже кровью — "Каляка-маляка, злая собака".

— И всё?

— Нет, не всё. Еще "Страшная очень, приходи ночью".

— И что будет?

— Придёт, в полночь.

— Вы это писали? С какой целью?

У Вадима случилась тихая истерика, пришлось отпаивать чаем. Тем не менее Лев Борисович счёл нужным продолжить встречи — ради вашего же блага, Вадим Юрьевич, и душевного равновесия. Я категорически настаиваю. Вы рассчитывали на меньшее количество приёмов и меньшую сумму? Гм, это решаемо. Поверьте, деньги не главное. Необходимо докопаться до корня проблемы, исключив ошибочные интерпретации.

Чихать хотел Вадим на интерпретации: он согласился на терапию, чтобы избавиться от кошмаров и, если удастся, снять груз вины за содеянное. Увы, кошмары продолжались, и Вадим окончательно убедился — сны наведённые, по неведомой причине он попал в резонанс с очередным говнюком, почуявшим власть над людскими жизнями. Невесть что возомнивший гадёныш, вычислить бы его, прижать к ногтю. Вот она — худшая версия тебя, настоящий маньяк, поддел внутренний голос. Заткнись, на хер, оборвал голос Вадим.

Сволочная память услужливо выдала картинку: слабак-ссыкуночек, которого травят в школе; студент физфака, которому грозит отчисление из-за ненавистного препода; молодой специалист, рвущийся вверх по карьерной лестнице. Грань истончается, стирается, переступить невидимую черту всё легче и легче, а совесть давно молчит в тряпочку. Поначалу больше пугали не кошмары, а то, что за ним придут и заберут, как забрали Игорька — неизвестно кто и неизвестно куда. Но за ним не пришли.

— Вы работаете? — еще на первом сеансе поинтересовался Лев Борисович.

— Временно нет, — усмехнулся Вадим. — Самочувствие не позволяет.

— Ясно, — кивнул психотерапевт. — Неврозы усиливаются в нерабочие дни из-за отсутствия привычных занятий, плюс наложилось сезонное обострение.

Сезонное? Вадим мысленно сосчитал до десяти. У меня их было три, уважаемый, — и зимой, и летом, круглый год. Теперь вот четвёртое, не моё, правда. Но спорить не стал. Следующий приём во вторник, на будущей неделе. К чему спорить?

— Что здесь изображено?

Шестая карточка отличалась от предыдущих текстурой, Вадим мельком взглянул на неё:

— Собака с железными зубами и когтями.

— Что она делает?

— Тащит людей в геенну.

— Зачем?

— Ей приказали.

— Кто?

— Неважно.

— Как именно приказали?

— Я же говорил: на листе бумаги, кровью, незадолго до полуночи нужно написать...

— Вадим Юрьевич, не сочтите за праздное любопытство, вы верующий?

— Нет.

— Почему же вы упоминаете геенну?

— Такова формулировка.

— Погодите. Я правильно понимаю, что любой человек способен призвать некую инфернальную сущность и заставить повиноваться?

— Призвать может, заставить — нет.

— Разве это не обряд вызова демона с принесением жертвы? Он ведь обязан, э-э... служить.

— Это заклинание.

— Собака исполняет только то, о чём говорится? Причём буквально?

— Да, буквально.

— Вам известна полная формулировка заклинания?

— Известна.

— Можно ли ее изменить?

— В разумных пределах.

— Напишите исходную, — психотерапевт подвинул Вадиму блокнот. — Вот карандаш.

— Зачем?

— Переведите страх из иррациональной сферы в рациональную.

Вадим пожал плечами:

— Формулировка как раз не пугает.

— Тем более.

Доктор внимательно изучал надпись.

— "Каляка-маляка... железные зубы, глаза-уголья... Забери... в адский огонь, меня не тронь". Вы действительно верите, что подобным образом возможно нанести вред человеку?

— Я не верю, я знаю.

— Откуда?

— Не хочу отвечать.

— Вы отдавали подобный приказ?

— Лев Борисович, это очевидный вопрос.

— Вы призывали собаку четыре раза, так? В разное время, в разных ситуациях.

— Три.

— Хорошо, три. По вашим словам, произошло это довольно давно, в молодости. Отчего же кошмары усугубились именно сейчас?

— Не имею ни малейшего представления.

Психотерапевт оценивающе посмотрел на Вадима. Тот развёл руками, в мыслях крутилось: убийца до сих пор разгуливает безнаказанным, никто за ним не явился.

— Допустим, не имеете, — согласился доктор. — Вернёмся к вашей истории. Если вычленить суть, опираясь исключительно на факты... — умолк на мгновение, продолжил: — Да, на факты, получим цепь трагических совпадений.

— Вы не понимаете, — сказал Вадим. — Какое совпадение? Чёткая, конкретная связь: в результате определённых, намеренных манипуляций погибли четыре человека. Нельзя взять и отмахнуться, списать на волю случая.

— Я бы сформулировал иначе: погибли из-за стечения некоторых, гм, обстоятельств, — осторожно заметил доктор. — Наверняка случайно, как бы вы ни утверждали обратное. "После" не значит "вследствие" — распространённая логическая ошибка. Метафизические, э-э... действия вынесем за скобки.

— Не случайно. У них были обнаружены синяки на шее.

— Смерть классифицировали как насильственную?

— Как патологическую внезапную.

— Я не силён в терминах, Вадим Юрьевич.

— Неожиданное скоротечное заболевание: инфаркт или инсульт, аневризма, тромб в мозге.

— Так, так... а при чём же синяки? Кстати, вы слышали о стигматиках?

— О ком? А-а, ясно, куда вы клоните. Нет, это в принципе не то. Просто синяки — единственный признак, ее отметина.

— Классическая ошибка сверхобобщения, Вадим Юрьевич. Ложный вывод из неверной посылки.

— Смерть не меряют логикой. Люди погибли. Два восьмиклассника, преподаватель химии, мой бывший коллега...

— Вы считаете себя ответственным за их гибель?

— Да, считаю.

Вадим резко встал. Прошёлся по кабинету, сцепив руки за спиной; остановился у стеллажа с книгами.

— Лев Борисович, на мой взгляд, с таблицами пора заканчивать. Смените тактику, попробуйте другой метод. Вы узнали всё, что хотели узнать, даже полную формулу заклинания. Я сообщил всё, что мог сообщить. Мой сон не становится лучше, проблема не решена.

Отложив блокнот и карандаш, доктор поправил очки. Задумался.

— Видите ли, Вадим Юрьевич, ваши сны, жуткие, кошмарные — всё же сны. Не стоит бояться темноты, если вам кажется, — он поднял палец, — что в ней кто-то есть.

— Я не боюсь вашей темноты, — сказал Вадим. — Я боюсь своей.

* * *

В автобусе пахло слежавшейся пылью, потом и сладковатыми, приторными духами. Народ теснился в проходах и на площадке; Вадим держался за поручень, пытаясь читать, но никак не мог сосредоточиться. На кой чёрт он ездит к психотерапевту, если тот не в силах помочь? Каждый вторник, каждый четверг. Почти месяц. За спиной сопел и отдувался толстяк, одетый не по погоде, справа, в наушниках симпатичной девушки качал хип-хоп. Вадим убрал телефон и прикрыл глаза. Стоило чуть забыться, погрузившись в дремоту, как в голову лезли чёрные мысли.

От них тошнило — до желчи, до крови. Вадим крепился, но перестать думать о череде октябрьских смертей было выше сил. Впрочем, не только октябрьских. Всё началось в сентябре...

Да кому он, в конце концов, врёт? В сентябре он попал в резонанс, а началось — раньше, в школе, где ссыкуночка чморили в хвост и в гриву, пока... он не дал отпор. Как мог, как умел. Теперь ужас из детства вернулся, присел обок и запустил в душу когтистые лапы. Он приглашал Вадика в особенный кинотеатр, где крутили старые, проверенные временем ужастики. Уникальные и неподражаемые, для единственного в мире зрителя.

Вадим шёл в кровать как на пытку, ворочался, не спал до двух-трёх часов. Потом вырубался, и мистер Ужас запускал кинопроектор. Снились мёртвые пацаны из восьмого "A" и пожилой въедливый химик с третьего курса института, и Николай, бойкий очкарик, метящий в кресло зам. нач. отдела.

Воспоминания душили, свивая вокруг тела тугие кольца. Он лишь сейчас осознал, что коллега Николай странным образом перекликался с чудаковатым Колькой, в чьей смерти Вадим был пусть косвенно, но виноват. Колька ему не снился, ни тогда, ни позже — он, наверное, снился Жеке, сводя с ума и заставляя орать благим матом. Как орал и сам Вадим, едва не рехнувшись после первого вызова.

Ни за что, никогда больше... зарёкся он и, на беду, не сдержал слова. Во-второй раз было не так страшно, хоть и муторно. А уж в-третий... Стоит пойти по скользкой дорожке, и назад пути нет. Даже если ты завязал, чужой кошмар ударит рикошетом, оживёт, дыша в затылок прелью гнилых осенних листьев. Будь проклят грёбаный резонанс, вогнавший его в отчаяние и депрессию. Вадим сбился со счёта — маньяк орудовал с размахом, настоящий серийный убийца; каждая жертва оборачивалась для Вадима бессонной ночью.

Может, он зря солгал доктору, что не знает причины? Если ее устранить...

Двери автобуса с шипением открылись. "Слдщ остнка — ртнво", — прохрипело в динамиках, Вадим очнулся и стал проталкиваться к выходу.

Мимолётно кивнув охраннику, он поднялся на второй этаж, постучал.

— Входите, входите, — откликнулся психотерапевт. — Присаживайтесь, куда удобно.

Вадим по обыкновению расположился с краю дивана. Журнальный столик был непривычно пуст, на рабочем столе доктора — ни блокнота, ни карандаша; часть безделушек на полках пропала.