| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Мне благоприятствовало во-первых наличие рекомендации от "иманжистов", во-вторых — мой "попаданческо-фантастический" роман "Марс-наш!", мал-помалу набиравший популярность.
Вообще, фантастика в эпоху НЭПа была явно в тренде!
Вместе с нашумевшей в прошлом году "Аэлитой" А. Толстого, или менее известными "Грядущим миром" И. Окунева (город будущего — управляемый чем-то вроде компьютера), "Через тысячу лет" И. Жукова (синтетическая пища) — в этот период было опубликовано около двухсот книг жанра научной и не очень научной фантастики. На этом фоне моё творчество не выглядело чем-то необычным, что касается сюжета. Если же думающий человек внимательно присматривался к описываемым в романе "заклёпкам", это могло дать ему пищу для размышлений и последующим попыткам их "запилить" в "реальном металле".
По крайней мере такова была одна из моих задумок.
А вообще, популярность фантастики объяснялась стремление мастеров пера оторваться от довольно непривлекательного настоящего — устремившись в виртуальное будущее.
Старая народническая утопия заменялась техническим прожектёрством!
Однако, на мой взгляд это было более лучшим — чем юродствовать или ностальгировать по прошлому "серебряному веку". Время соцреализма же, пока не наступило — нет пока в повседневной народной жизни ничего такого, что можно было бы с упоением описывать.
Литературная фантастика практически исчезнет в ближайшем будущем вместе с укреплением авторитарно-бюрократической системы... И с первыми же признаками её ослабления — возродится вновь.
Подытоживая же свой литературный "обзорчик", скажу: несмотря на короткий срок художественная литература эпохи НЭПа безусловно сконцентрировала в себе все его же существующие противоречия — народные иллюзии и интеллигентское прожектерство, обывательские пересуды и официальную идеологию, неизбывную ненависть и одновременно — беззаветную любовь российского человека к власти и её предержащих.
* * *
Потихоньку-помаленьку становлюсь популярным!
Бывая в литературных и поэтических кафе, среди остальных разговоров-сплетен, я уже пару раз встречал упоминание о собственной особе. Всего один раз благожелательное, в разговоре двух старпедов:
— Что бы Вы об этом Артуре Сталке сказали самому себе, так вот, один на один с самим собой — без скидок и дипломатии, Николай Александрович?
Многие знаменитости (не только люди искусства), имели внешне — не совсем тот образ, который у меня сложился "там". Поэтому — кто это были такие, не скажу.
— Ну как вам сказать...? История с ним, по-видимому, не простая — появился вдруг ниоткуда и сразу в "дамки". Но в искусстве — это вполне закономерно! Я не хочу бросаться великим словом "талант". Не говорю, значит, что талантливый, я говорю осторожно: способный. Но он без школы, Петр Васильевич!
Ласковое слово, оно и кошке приятно. А, вот другие "обывательские разговорчики" — заставили меня несколько насторожиться.
За соседним столиком клуб-кафе "Мансарда Пронина" беседуют двое сравнительно молодых человека — видимо литераторов, или просто "вращающихся" в литературных кругах:
— Что нового? Чем живет литературная Москва? Что слышно про Есенина?
— "Есенин"? Плюньте — уже отработанный материал...
Заинтересовавшись, я подозвал официанта и заказал ещё одну порцию.
За бутылкой принесенной официантом дешевого вермута представители литературного "полусвета", наперебой рассказывали друг другу довольно сальные анекдоты о том, о другом, о третьем. Среди прочих были всуе помянуты и, художница Елизавета Молчанова, поэты Марк Бернес и Юрий Шатунов и, наконец — прозаик Артур Сталк, который оказывается — такой сукин сын...
Я аж перестал жевать: сплетен про собственную особу — было сколько угодно, хоть отбавляй!
Впрочем, повторять довольно скабрёзные подробности про самого себя — я думаю, ни к чему.
Всех обсудили, всех проработали и разделали "под орех". По всему было видно, эти двое в этой мутной словесной воде — "плавали" как лини в болотной тине, упиваясь слухами, рассказами "в кулуарах" и на кухне. По всему было видно — этим двоим вполне вольготно живётся на этом тинистом дне литературной жизни столицы, на коем им было привольно да весьма вольготно.
Благодать, да и только!
Наконец:
— А если тиснуть про него статейку? Или даже коллективное письмо?
— За это пока никто не заплатит. Сейчас вот я пишу о Маяковском: мол, жаловался в беседе с "сменавеховцем" — что большевики его заставляют "наступать на горло собственной песне", воспевая диктатуру пролетариата. Мол, так он и говорил: "Да, воспевал, да, рекламировал. Но все это против своей воли, в железных тисках диктатуры пролетариата". Ха-ха-ха!
— А эту беседу кто-нибудь записал?
— Не будь идиотом!
— Ах, да — понял.
Молча жуют, затем:
— Ты тоже здорово пишешь! Как ты Васильева оттягал за его стишки — одно удовольствие читать.
Пообедав, они пожали друг другу руки и разошлись довольные собой — а я остался сидеть как оплёванный.
Видать кто-то платит и платит очень хорошо (клуб-кафе "Мансарда Пронина" — дешёвой забегаловкой не назовёшь!) за клевету в адрес известных деятелей искусств.
Кто это?
Я подозвал официанта и сунув в руку мелочь — спросил указывая на опустевший столик:
— Кто это был?
— Драматург Владимир Киршон. Кто второй — не знаю, он у нас редко бывает.
"Владимир Киршон"? "Драматург"? Кто такой, почему не знаю?
Вернувшись в конце мая в Ульяновск, я уж было и забыл про это досадное происшествие и какого-то там "Киршона", как вдруг случайно попавшаяся статья в газете заставила меня насторожиться. Кто-то явно пишущий под псевдонимом, плотно наехал на мой "Красный марш" — опубликованный в очередном сборнике стихов поэта Марка Бернеса. Ему видите ли, не понравилась упоминание "Великой Руси" — в чём усматривается попытка возрождения "великодержавного великорусского шовинизм".
Это обвинение в то время, если кто не знает — немногим легче обвинения в открытой контрреволюции.
Вскоре, пришло и паническое письмо от моего литературного агента Веры Ивановны Головановой, из которого я понял:
Началась травля!
— "Владимир Киршон", говоришь? — говорю, усаживаясь за комп, — а ну-ка посмотрим, что ты у нас за фрукт такой есть...
* * *
Инфы по этой личности недостаточно, конечно, но она — хоть в рассеянном виде, но есть.
Его имя вот-вот "загремит" в стране и даже по миру: в конце 20-х годов пьеса Киршона "Ржавчина" шла в театрах на Бродвее. По сюжету, вчерашние красноармейцы были вынуждены во времена НЭПа заниматься предпринимательской деятельностью — пошивом рубашек и торговлей, что воспринималось ими как предательство Мировой революции.
Другие его пьесы с названиями типа: "Мировой пожар горит, буржуазия дрожит!" и "Посмотрите, как нелепо расплылася рожа НЭПа" — были не столь популярны.
В литературных кругах ходили слухи, что однажды Киршон будучи на приёме у Сталина, поинтересовался о произведённом на того впечатлении от спектакля по своей пьесе "Хлеб" — на котором Вождь был накануне. "Друг всех советских писателей" вынул изо рта трубку и равнодушно ответил: "Не помню. Вот одиннадцать лет назад я смотрел "Коварство и любовь" Шиллера — помню до сих пор. А вашу пьесу — не помню".
Вроде даже воевал и вроде бы даже — партизанском отряде... Хм, где же ещё? В 1920 году в возрасте 18 лет стал членом РКП(б).
Кроме шести классов идеологически чуждого гимнастического, при большевиках получил "правильное" образование в Коммунистическом институте им. Свердлова. После учёбы он к станку на заводе не встал и, в забой не спустился — а стал пропагандистом.
Самое хлебное место при диктатуре пролетариата!
Создав первую ассоциацию пролетарских писателей Ростове-на-Дону, он перебрался в Москву и в этом — 1924 году оказался в комиссии по созданию печально знаменитого литературного объединения РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей), сразу попав в его секретариат.
Драматург Александр Афиногенов назвал коллегу: "Воплощением карьеризма в литературе".
Отличаясь феноменальным чутьём к спросу "в верхах", остро чувствуя подходящий момент Владимир Киршон станет как бы "политруком" этой беспощадной к конкурентам организации. Он умел создать себе "правильную" репутацию и был "пробивным", добиваясь одобрения и поддержки чиновников от литературы.
Киршон использовал все средства устраняя с дороги "конкурентов". По своей собственной инициативе, он докладывал лично Сталину в письмах. Причём открыто — прямо заявляя об своих доносах на собраниях, на которых громил оппонентов. Он стал надзирателем за писателями и поэтами: шаг влево или вправо от социалистического реализма — грозил писателям страшной карой, вплоть до обвинения в контрреволюции.
"Скажи мне кто твой друг, а я скажу кто ты".
Среди друзей Владимира числись Генрих Ягода и Николай Ежов. Правда первый, как-то признался что купил "трубадура пролетариата" денежными подачками от НКВД за травлю неугодных писателей...
Ага! А вот и заказчик объявился!
Как бы там не было, за деньги или безвозмездно — даром то есть, Киршон считая врагами травил Алексея Толстого, Михаила Зощенко, Михаила Пришвина, Вениамина Каверина, Бориса Пильняка, Исаака Бабеля, Леонида Леонова, Бориса Пастернака...
По ходу, вскоре к ним присоединится и вся наша "троица" — Артур Сталк, Марк Бернес и Юрий Шатунов.
Особенно упорно, Киршон травил Михаила Булгакова, за что тот в долгу не оставшись — воплотил его в несколько своих литературных героев. Самый запоминающийся среди них — предатель Иуда из романа "Мастер и Маргарита".
С началом "Большого террора" Владимир Киршон усилил свою разоблачительную деятельность — строча письма уже не только Сталину, но и напрямую в НКВД. Там его старания заметили и...
Арестовали его самого — ярого и беспощадного "борца с троцкизмом"!
В застенках "кровавой гэбни", Киршон подобно своему идеологическому собрату и коллеге по перу — Солженицыну, станет камерным стукачом. Говорят, его даже подсаживали в одну кутузку к впавшему в немилость и славящемуся своими "нетрадиционными" пристрастиями Ежову.
Несмотря на четыре послания Сталину с раскаянием и мольбами о помиловании, Владимира Киршона расстреляют в 1938 году "за участие в контрреволюционной организации". Сведений нет, но видимо этого "трубадура" — как и многие тысячи ему подобных, реабилитируют после разоблачения так называемого "Культа личности".
Про него самого и его пьесы давно забыли, но в памяти людей осталась песня, написанная Киршоном в 1936 году для пьесы "День рождения", поставленной в 1936 году:
"Я спросил у ясеня: "Где моя любимая?"
Ясень не ответил мне, качая головой.
Я спросил у тополя: "Где моя любимая?"
Тополь забросал меня осеннею листвой".
Помните такую из бесконечно повторяющегося каждый Новый Год "Иронии судьбы"?
На мгновение задумавшись, я непреклонно:
— Я тебя уничтожу! Не получится уничтожить морально как личность — уничтожу физически. Как инородное тело, как раковую опухоль в нашей великой русской культуре. А эту замечательную песню — присвою Марку Бернесу, как репарацию.
Подумав, я добавил:
— И весь ваш гадючник под названием "РАПП" загеноцидю!
* * *
В принципе, следуя простому житейскому правилу "ищи кому это выгодно" — вполне можно догадаться и, не имея "послезнания" и семи пядей во лбу. Кто в конце концов, победил в этой литературной бескомпромиссной битве за выживание?
"Российская ассоциация пролетарских писателей" (РАПП) будет образованна в следующем — в 1925 году и, слившись с себе подобным "Всесоюзным объединением Ассоциаций пролетарских писателей" (ВОАПП), в которой займёт ведущие позиции — к 1930 году разгромит все остальные литературно-творческие группировки. В 1932 году будет создан единый "Союз писателей СССР" и многие идейные рапповцы займут в нём высокие руководящие посты.
И страну на семьдесят лет накроет мрак однообразия!
Квитанцией такого состояния станут слова "лучшего друга" всех советских литераторов:
"Других писателей у меня для вас нет!".
И кстати, ознакомившись поближе с реальным положением дел — меньше всего в этом, я обвиняю его самого.
Отдельные немногочисленные светлые лучики вроде "Лейтенантской прозы", лишь частично смогут рассеять мрак бесконечных "производственных романов" эпохи "застоя".
РАПП организовали и были его главными идеологами такие известные (и не очень) писатели как Фадеев, Фурманов, Киршон, Либединский, Ставский. Всего же в его составе насчитывалось несколько тысяч членов. Печатным органом рапповцев являлся журнал "На литературном посту", идеологическая концепция развития литературы базировалась на лозунге "союзник или враг", основным направлением — психологический анализ изображаемых героев.
"Кто не с нами — тот против нас!", "Когда враг не сдаётся — его уничтожают!".
Именно такими принципами руководствовалась ассоциация, когда с одинаковой яростью нападала как на "ликвидаторскую теорию" Троцкого — в принципе считавшего невозможность "пролетарского искусства" (здесь я с Львом Давыдовичем совершенно согласен), так и на "попутчиков" — вроде Михаила Булгакова и, даже на таких "столпов" соцреализма как Максим Горький.
Генеральным секретарём этого литературного монстра был некий Авербах Леопольд Леонидович — личность довольно примечательная. Отец главы "пролетарских" писателей — владелец(!) пароходной компании на Волге, мать — сестра Якова Свердлова(!), а среди близких родственником — сам(!) Генрих Ягода.
Это именно Авербаха, Булгаков "обессмертил" изобразив в Председателе "МОССЛИТа" Берлиозе и злостном литературном критикане Латунском...
Достала видать эта гнида, великого русского писателя!
Среди литературных трудов главы пролетарских писателей, числится лишь соавторство книги "Беломорско-Балтийский канал имени Сталина" — написанной через десять лет после описываемых событий, да редактирование "Истории фабрик и заводов". Зато, под его чутким руководством к тридцатым годам все прочие литературные объединения "по интересам" будут на голову разгромлены и РАПП сможет стимулировать творчество, издавая буквально такие грозные указы: всем писателям "...заняться художественным показом героев пятилетки и доложить об исполнении распоряжения в течение двух недель".
В конце концов, даже власти поняли весь абсурд происходящего и в 1932 году разогнали весь этот балаган сцанными тряпками, создав взамен "Союз писателей СССР". Однако, наш "герой" и здесь выкрутился — участвовав сперва в организации его Первого съезда, а затем войдя в состав руководства.
"Его время" настанет лишь в 1937 году, когда Авербаху Леопольду Леонидовичу, злые сатрапы-палачи "намажут лоб зелёнкой" — в одном подвале с его родственником и невинной жертвой сталинских репрессий Генрихом Ягодой.
* * *
После бессонно проведённой ночи, найдя и разбудив бессовестно дрыхнущего Гешефтмана, плотно позавтракал с ним и, уже за чаем спрашиваю:
— Миша! Расскажи мне про своих московских "дам сердца".
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
