Черная Луна | Dark Moon

Во сне Тарантио превратился в мальчишку, страх смерти наполнил его ужасом. А лица тех, кого Дейс убил, чтобы вырваться, стали лицами старых друзей и товарищей по прежним битвам.

Перед ним возникло лицо старика.

— Правда жжет, Чио, — проговорил он. — Свет правды слишком ярок, он режет глаза.

Когда Тарантио проснулся, пещеру наполнял тусклый предрассветный сумрак. Как всегда, воин пробудился мгновенно — настороже и со светлой головой. Это было единственное время, когда Дейс отсутствовал, и Тарантио чувствовал себя наедине с собой и с миром. Он медленно, глубоко вздохнул, радуясь недолгому освобождению чувств. По камням зашуршала одежда. Тарантио приподнялся. Рыжебородый великан Форин стоял на коленях у тела Кириэля, втихую обшаривая карманы мертвеца.

— У него не было денег, — негромко сказал Тарантио. Форин уселся.

— Денег нет ни у кого, — проворчал он. — Нам задолжали за три месяца — а думаешь, мы хоть что-нибудь из этого получим, даже если вернемся на границу?

Тарантио поднялся и вышел из пещеры. Солнце озаряло восточные склоны, лес купался в золотом сиянии. Твердый холодный камень обрыва, мертвенно-серый в сумерках прошлой ночи, теперь блестел, как коралл. Тарантио облегчился и вернулся в пещеру.

— Это все та проклятая баба... Карис, — продолжал Форин. — Спорю на что угодно — она ведьма.

— Ей колдовство ни к чему, — возразил Тарантио, затягивая на талии пояс.

— Ты ее знаешь?

— Был с ней в паре кампаний. Она хладнокровна, жестока, а голова у нее работает получше, чем у многих генералов...из тех по крайней мере, кому я служил.

— Тогда почему ты от нее ушел? — спросил великан.

— А я не уходил. Я был с ней, когда она дралась за герцога Кордуина. В конце кампании она нас бросила и перешла на сторону Ромарка. Говорят, он посулил ей шесть тысяч золотом. Преувеличивают, конечно, но вряд ли намного.

— Шесть тысяч!.. — завороженно прошептал Форин. Тарантио повернулся к телу Кириэля. Юноша выглядел умиротворенно, лицо его разгладилось. Он мог показаться спящим — не будь так каменно-спокойны его черты.

— Он был неплохим парнем, — произнес Тарантио. — Только слишком молод и слишком медлителен.

— Это была его первая кампания, — сказал Форин. — Он сбежал на нее с фермы. Думал, среди солдат безопаснее. — Великан покосился на Тарантио. — Он был просто деревенский паренек. Не убийца, как ты и я.

— А теперь он мертвый деревенский паренек, — сказал Тарантио. Форин кивнул, поднялся и встал с мечником лицом к лицу.

— Что тебя ведет, человече? — спросил он вдруг. — Вчера ночью мне показалось — я вижу безумца. Ты жаждал меня убить. Почему?

— Потому что это — по-нашему, — прошептал Тарантио. Он подошел к устью пещеры и всмотрелся в опушку. Преследователей видно не было. Повернувшись, он встретил Форинов взгляд.

— Удачи тебе, — сказал он. Полез в кошель, выудил золотую монетку и щелчком отправил ее воину.

— Это еще зачем? — удивился Форин.

— Я ошибся в тебе, великанище. Ты сумеешь выжить в горах.

— Откуда тебе знать? Тарантио улыбнулся.

— Интуиция. Постарайся остаться в живых. — С этимон повернулся и зашагал на запад.

Если ему удастся уходить от погони весь день — преследователи сдадутся и возвратятся к войску. Обычно на поиски беглецов отпускалось не более двух дней. Основной задачей таких поисковых отрядов было отнюдь не развлечение — они должны были помешать разрозненным группкам наемников воссоединиться у себя в тылу. Когда такой отряд поймет, что их кампания разошлась, он повернет назад, рассуждал Тарантио.

В лесу, меж берез, ольхи и дубов, настроение Тарантио улучшилось. Деревья он любил всегда. Они были отрадой для глаз — и гибкие серебристые березки, и дубы-великаны, неподвластные течению времени. Ребенком — еще до появления Дейса — он частенько взбирался повыше и, как орел, устраивался где-нибудь у макушки. Тарантио дрожал. Чем выше в горы — тем холоднее становилось вокруг, и склоны уже запестрели эдельвейсами. Будет весьма приятно погреться в Кордуине. Война еще не коснулась его — если не считать перебоев с продуктами. Тарантио вел кое-какие дела с одним тамошним купцом — Ландером. Если повезет, его вложения окупятся и позволят прожить вольготно всю зиму.

Земля под ногами Тарантио раскисла от недавнего ливня, левый сапог прохудился, и даже в теплом шерстяном носке чавкала при каждом шаге ледяная жижа. Примерно с час Тарантио шел на запад, оставляя за собой след, который мог бы увидеть и слепой. Потом, минуя старый развесистый дуб, он вдруг ловко подскочил и подтянулся вверх, на корявую могучую ветку. Перебравшись на другую сторону дерева, Тарантио спрыгнул на широкий каменистый уступ. На камне осталась грязь от сапог, и Тарантио, прежде чем двинуться дальше, тщательно вытер предательский след краем плотного серого плаща. Не оставляя уже никаких следов, он пошел теперь на северо-запад.

Так он шел еще около часа, то и дело оглядываясь назад и бдительно следя за тем, чтобы никак не выдать своего присутствия. Наконец, забравшись намного выше того места, где он изменил направление пути, Тарантио влез на раскидистые ветви высокого бука и устроился в развилке, не сводя глаз с тропы. Вынув из мешка на поясе последний ломтик сушеного мяса, он откусил кусочек и принялся жевать.

Не успел он покончить со своей скудной трапезой, как наконец увидел преследователей. Их было восемь, все вооружены луками и копьями. С такого расстояния они казались мухами, безобидно ползущими по склону горы. Вот они остановились возле старого дуба. Тарантио, и не слыша ни слова, мог легко вообразить себе их спор. То место, где стояли враги, было почти на равном расстоянии от четырех крупных городов. На западе, по ту сторону гор, стоял озерный город Хольбан, на северо-востоке лежал Моргаллис, столица герцога Ромарка. Дальше к югу — Лоретели, нейтральный порт под управлением корсаров. И наконец, на северо-западе — куда и направлялся Тарантио — был расположен Кордуин, самый древний и богатый город во всех Четырех Герцогствах.

С минуту преследователи шарили в окрестностях дуба, разыскивая следы Тарантио. Так ничего и не отыскав, они наскоро посовещались и повернули назад, туда, откуда пришли.

Тарантио поудобней вытянулся в развилке и позволил себе вздохнуть с облегчением. Свой шлем он оставил в пещере, а с ним и алый шарф, означавший, что его владелец служит в войске герцога Марча. Теперь больше ничто не связывало Тарантио с четырьмя участниками войны. Он по-прежнему вольная птица и готов предложить услуги Дейса всякому, кто больше заплатит. Спрыгнув с дерева, Тарантио двинулся на северо-запад и шел так весь день, держа путь к дальнему озеру, что искрилось в лучах высоко поднявшегося солнца. Длинное и узкое, посредине это озеро расширялось, а к краю и вовсе раздваивалось, отчего здорово смахивало на хвост гигантской рыбины. В центре озера был островок, на котором темнел сосновый лес. Солнце теперь пригревало не на шутку, и Тарантио, сбросив теплую куртку, положил ее на плоском камне.

— Когда будем есть? — осведомился Дейс. Тарантио ощущал его присутствие с той минуты, как увидел своих преследователей.

— Может, на этот раз ты сам половишь рыбки? — произнес он вслух.

— А, это слишком скучно. А у тебя так здорово получается!

Тарантио снял рубашку, штаны и сапоги и медленно вошел в ледяную прозрачную воду озера. Там он остановился и стал смотреть на песчаное дно под ногами.

У пятнистой форели как раз было время нереста, и вскоре Тарантио увидел самку, всю в красных продольных полосах. Она подплыла совсем близко к неподвижно стоявшему человеку и принялась разгребать хвостом рыхлый песок, выкапывая ямку для яиц. За ней следовали несколько крупных самцов — Тарантио распознал их по красноватым полоскам на плавниках. Опустив руки в воду, он терпеливо и отрешенно ждал своего часа. Леденящий холод прохватывал до костей, и Тарантио начал раздражаться оттого, что рыбины, как назло, не торопились подплывать ближе. Спокойно, сказал он себе. Раздражение и спешка — плохие спутники для охотника.

Крупный самец весом примерно в три фунта проплыл мимо Тарантио, задев плавником его ногу. Тарантио не шелохнулся. Рыбина заскользила над его руками — и тогда он одним стремительным движением рванулся вверх, схватил правой рукой добычу и с силой швырнул на берег. Он услышал, как форель глухо шлепнулась на раскисшую землю. Вторая рыбина тотчас исчезла. Тарантио выбрался из воды, прикончил добычу и со знанием дела выпотрошил.

— Недурно сработано, — похвалил Дейс.

Разведя на камнях небольшой костер, Тарантио, как был, голый, уселся у огня и приготовил обед. Форель показалась ему почти безвкусной, и он от души жалел, что не смог сберечь хоть крупицу соли.

Солнце кануло за горизонт, и возле озера заметно похолодало. Тарантио оделся и сел поближе к огню.

Еще в прошлом году, когда Карис переметнулась к Ромарку, ему нужно было бросить службу. Герцог Марч — никчемный полководец, да и вообще ничтожество. С тех пор как вражескую кавалерию возглавила Карис, отряды наемников, охранявшие границу, были обречены. Шесть тысяч золотых!.. И зачем только Карис такие деньжищи? В надвигающихся сумерках Тарантио ухмыльнулся. У Карис нет склонности прожигать жизнь. Одевается она без особого изыска, разве что доспехи у нее отменные и явно дорогие. Да, вспомнил Тарантио, а еще у нее есть кони. Три здоровенных мерина ростом больше шестнадцати ладоней в холке. Славные кони — крепкие, гордые, бесстрашные в бою. Каждый из них стоит никак не меньше шестисот серебряных монет. Но это кони — а сама Карис, между прочим, не носит никаких украшений, ни захудалой брошки, ни браслетика, да и вкладывать деньги в недвижимость тоже не торопится. Так зачем же ей столько золота?..

— Ты ее просто не понимаешь, — заметил Дейс.

— А ты понимаешь?..

— Разумеется.

— Ну так объясни.

— Ее преследует некое воспоминание из прошлого — так сказал бы Гатьен. Какое-то ужасное, трагическое событие. Из-за этого Карис неуютно быть женщиной, иона стремится спрятать свою женскую суть под мужскими доспехами.

— В жизни не поверю, чтобы Гатьен мог сказать об этом такими простыми словами!

— Да уж, — согласился Дейс, — старик был любитель помолоть языком.

— А еще он стал для нас замечательным приемным отцом. Никто другой не захотел приютить нас.

— Он заполучил писаря, которому не нужно было платить, и собеседника, который слушал его бесконечные россказни.

— Не понимаю, зачем ты притворяешься, будто тебе не нравился Гатьен. Он был добр к нам.

— Он был добр к тебе. Меня он считал просто плодом воображения, придуманным другом одинокого мальчишки.

— Может, так оно и есть, Дейс. Ты никогда об этом не думал?

— Знал бы ты только, о чем я думаю!.. — мрачно отозвался Дейс.

Тарантио подбросил хвороста в огонь и лег, подсунув под голову свернутую куртку. В небе загорелись звезды, и он смотрел на созвездие Огненного Танцора, мерцавшее прямо над ним, выше новорожденного полумесяца.

— Все это, Чио, математически рассчитано, — говорил ему когда-то Гатьен. — Звезды движутся по заданным орбитам, повинуясь ритму космоса.

Тарантио слушал седовласого старца, поражаясь его мудрости.

— А отец говорил, что звезды — это свечки богов, — сказал он вслух.

Гатьен ласково потрепал его по голове.

— Тебе, наверное, очень недостает его.

— Нет, — сказал Тарантио, — он был слабый и глупый. Он повесился.

— Твой отец, Чио, был хороший человек. Жизнь обошлась с ним несправедливо.

— Нет, он сдался, отступил! — вспыхнул мальчик. — Он совсем не любил меня. И нам наплевать, что он умер!

— Вовсе нет, — возразил Гатьен, ошибочно решив, что под словом 'мы' Тарантио имеет в виду себя и его. — Впрочем, не будем об этом спорить. Жизнь бывает жестока, и многие люди не в силах вынести этой жестокости. Твоего отца сгубили три проклятия. Любовь, которая может быть величайшим даром Небес либо же страшнейшим ядом. Вино, которое, подобно странствующему лекарю, многое предлагает и ничего не дает. И деньги, без которых он не смог бы предаваться сомнительным радостям пьянства. — Гатьен тяжело вздохнул. — Мне очень нравился твой отец, Чио. Он был мягкий человек, любил стихи и замечательно пел. А впрочем, довольно с нас досужих разговоров. Нам нужно работать.

— Зачем ты пишешь свои книги, мастер Гатьен? Их же никто не покупает.

Гатьен красноречиво пожал плечами.

— Мои книги, Чио, — памятник, который я возвожу себе в будущем. И они опасны, дружок, куда опасней самых могущественных чар. Никогда и никому не говори о том, что прочел в моем доме.

— Что же может быть опасней чар?

— Правда. Человек скорее сам выколет себе глаза, чем решится заглянуть ей в лицо.

Сейчас Тарантио смотрел на пляшущие язычки огня и вспоминал ревущее пламя, которое жадно объяло дом мастера Гатьена. Снова он видел солдат герцога Марча, высоко державших факелы, и снова с безмерной грустью вспоминал, как несчастный старик бросился в горящий дом, чтобы спасти дело всей своей жизни. Тарантио еще видел, как метался в окнах верхнего этажа вопящий живой факел — а потом рухнула крыша, и так сгинул в огне мастер Гатьен.

До той минуты Дейс был только бесплотным голосом, который звучал в голове Тарантио. Впервые мальчик услышал этот голос, когда увидел своего отца, повесившегося на балконных перилах, увидел его багровое, распухшее до неузнаваемости лицо.

— Плевать нам на него, — сказал тогда голос. — Он был слабый и не любил нас.

Но когда сгорел заживо Гатьен, Дейс отыскал дорогу в мир плоти и крови.

— Мы за него отомстим, — сказал он.

— Ничего не выйдет! — испуганно возразил Тарантио. — Герцог живет в замке, и его охраняют толпы стражников. Нам... то есть мне всего пятнадцать. Я не солдат, не убийца!

— Тогда предоставь дело мне, — ответил Дейс. — Или ты трус?

Двумя ночами позже Дейс преодолел стены герцогского замка, благополучно проскользнув мимо спящих часовых. Затем он спустился по винтовой лестнице в главный коридор донжона. Стражи здесь не было. Спальню герцога освещала одна-единственная лампа, а сам герцог крепко спал на широкой кровати под балдахином. Дейс легонько откинул атласную простыню, обнажив жирную и дряблую герцогскую грудь. И, ни мгновения не колеблясь, вонзил в грудь спящего маленький кинжал. Герцог дернулся, рывком сел, нелепо разинув рот, — и тяжело осел на постель.

— Гатьен был нашим другом, — сказал Дейс. — Чтоб ты сгнил в аду, подлый ублюдок!

Старый герцог умер без лишнего шума, но в последнее мгновение жизни у него опорожнился кишечник, и спальню заполнила отвратительная вонь. Дейс сидел тихонько, неотрывно глядя на труп. А затем уступил место Тарантио, чтобы тот тоже досыта полюбовался на эту картину. Тарантио помнил мертвое лицо отца — распухшее, безобразное, с вываленным наружу языком. Смерть всегда безобразна, но на сей раз она была чем-то даже привлекательна.

— Никогда больше не стану убивать! — прошептал Тарантио. — Никогда!

— Тебе и не придется, — заверил его Дейс. — Убивать за тебя буду я. Мне это понравилось.