Доктор для мутантов

— Мама, да все окей! — говорит девица, вытирая под носом кровь.

Женщина не обращает на нее внимания, хотя это наверняка первые за несколько месяцев слова, услышанные ею от дочери в свой адрес. Женщина не понимает, что я только что излечил ее девочку. К сожалению, излечил пока что временно. Но не молотить же ее ежедневно, так и до смерти можно забить.

— Вы что творите? — говорит мама, постепенно наполняясь решимостью. — Кто дал вам право бить ребенка?

Ее голос становится все громче и уверенней. А мне становится противно. И я, и ее дочь прекрасно понимаем, что она просто не хочет платить за прием. Изменения в девочке невозможно не заметить. Она заговорила, в конце концов, если розовые щеки не заметны в искусственном освещении. Но я, в ее понимании, здорово подставился с рукоприкладством, и мамаша мгновенно решила это использовать, а то и поиметь кое-что в виде откупа от неприятностей. Тем более что разбитый нос — действительно подсудное дело. За такое как минимум лицензию отберут.

— Мы немедленно идем снимать побои! — решительно заявляет женщина. — Вы извините, но вам самому следует лечиться! Принудительно!

— Идите, — легко соглашаюсь я. — Думаю, меня арестуют. И когда через месяц у вашей дочери случится рецидив, помочь уже будет некому.

— Переживем! — уверенно бросает женщина, собирая с пола разбросанные в драке документы.

Я их, кстати, так и не посмотрел, а ведь женщина старалась, анализы, наверно, собирала, а они в столице ненормально дорогие. Да и что в столице дешево? Разве что жизнь приезжих.

— Она переживет, — уточняю я спокойно. — А вы — нет. При ее заболевании характерна болезненная тяга к наблюдениям за страданиями других, по логике жизни это обычно родственники. А так как сейчас мало кто страдает, вы точно нет, то девочка скоро сообразит добавить вам чего-нибудь в еду, чтоб посмотреть, как вы катаетесь от резей в животе...

Женщина резко меняется в лице. Ого. Что, уже было? Здорово, в последний момент успел. Еще немного, и она бы свою мамашу умучила. Бесстрастно наблюдая со стороны.

— В моей практике встречались дети, резавшие родителям вены, — предупреждаю я честно. — Битым стеклом.

Женщина внешне спокойна, но ее выдает мелкая дрожь пальцев.

— Почему — стеклом? — слабым голосом спрашивает она.

— Потому что ножи к тому времени родители уже прячут.

— Чем она больна? — решается спросить женщина. — Это сумасшествие?

Конечно, это сумасшествие, но я несу псевдонаучную чепуху, и родительница немного успокаивается.

— Но разве нельзя без избиений? — делает она последнюю попытку открутиться от платы. — Существует столько лекарственных средств! Ваш сомнительный профессионализм...

У меня кончается терпение.

— Придете через месяц по рецидиву, назначу химию! — резко отвечаю ей. — Но эмоциональная встряска одновременно с болевыми ощущениями — самое надежное и безопасное средство включения нужного комплекса казуаторов! Не жалко дочь — пусть травится! Пять приемов — и добро пожаловать на пересадку печени! С вас три минимала, в любой форме!

— Постойте, в соглашении указан один! — тут же включается в торг она. — У меня в инфо осталась копия!

— Потому что выполнял дополнительную работу! — обрезаю я. — Обычно родители сами бьют детей по моей просьбе! Кстати, те, кто рекомендовал вам мою консультацию, именно так и сделали без лишних вопросов.

Женщина поджимает губы и расплачивается. Ну вот, живем, ночевка под кустом временно отменяется.

— На ближайший месяц уберите дочь из своего окружения, — добиваю я напоследок. — Это единственный шанс избежать рецидива и действительно ее вылечить.

Они уходят, я включаю защелку и долго сижу, обхватив голову руками. Потом заношу в инфо новую информацию. Нервы нервами, но нужно зафиксировать все, что сможет помочь другим. У девочки мутация п-типа. "П" означает, что основным казуатором в ее случае являлась деформация психики. Врачи принимают ее за психическое расстройство, но на самом деле это, конечно, мутация. Что вообще включает страшный механизм изменчивости генов? Я не знаю. Открытых исследований на эту тему нет. Мировая наука как будто вообще не догадывается, что как минимум четверть проживающих на Земле — мутанты разных форм. И из-за чего-то они ими становятся. Я называю эти факторы казуаторами. Во множественном числе, потому что подозреваю — действует не одна причина. Так вот, источник казуаторов для девочки-"зомби" в данном случае — ее мать. Тоже — мутант.

Я бы сразу разглядел ее, будь она чуточку моложе или хотя бы ухоженней. "Чарми", вот кем была недавно ее мамаша. Девушка-очаровашка, одной улыбкой покоряющая людей. Не знающая ни от кого отказа в исполнении своих желаний. То есть я бы, конечно, даже не заметил ее потуг, а вот дочери пришлось тяжко. Сутками находиться под ударами маминого очарования — это страшно. Из года в год, без перерыва. Выполнять по ее просьбе глубоко противные ее природе действия. И организм наконец взбунтовался. Что она требовала от дочери? Да фак угадаешь заскоки сильной "чарми." Может, добивалась гениальной игры на скрипке от лишенной слуха девочки. Может, отличной учебы от пораженной синдромом рассеянности. Но, скорее всего, просто пыталась сделать из дочки свою копию. Но дочка ведь — не "чарми". И вот ее организм стал бесчувственным, таким, что и "чарми" не пробить. Девочке стало все равно. А память о ярких чувствах вылилась в крайне извращенную форму садо-вуайеризма. Наблюдения за страданиями матери заменили ей чувства — и вылились в месть за изломанное детство.

И ведь не зверь ее мамаша, хотела наверняка дочери только хорошего. Не зверь. Гораздо страшнее — мутант.

Давить человеческую свободную волю — мерзость.

Пискнул сигнал сообщения. Без всякого удивления смотрю на знакомое уже удлиненное лицо в обрамлении коротких черных волос и короткую фразу под ним "Я приду?" Еще бы ей не прийти. За столько месяцев первый выплеск настоящих ярких чувств. Ее сейчас тянет сюда, как мотылька к яркому огню. Причем не конкретно ко мне, а сюда. Мир вуайеризма — жестокий век, плотская любовь даже не подразумевается. Ей-то хорошо, а мне как?

Но все равно вздыхаю и даю согласие. Агентство арендовано до утра, пусть приходит. Ну, сойду с ума, ну и что? А если она не придет и не выговорится, то ей конец, установленные тяги снесет безвозвратно. Наверняка эта дура-мамаша и не подумает убрать от себя дочь хотя бы на месяц. Или просто не имеет такой возможности. Если есть богатые, то должны быть и бедные, говорят с улыбкой в Москве. Страшный, бездушный, горячо любимый город.

Зато со следующей пациенткой я отдыхаю. Двенадцатилетняя очаровашка-"чарми" удивительной силы. Мелкая свинота стала сладким ужасом и для мамы, и для бабушки, и уж тем более для папы. На мужчин такие поросявки без всяких мутаций прекрасно умеют воздействовать. Родители умом понимали, что нельзя позволять мелкоте буквально все — но только умом. Сил привести ее ко мне у мамы все же хватило. Девчушка поглядела на меня буквально минуту, подобрала ключики и тут же взялась охмурять, по ее мнению, вполне успешно. Еще через минуту она уже сидела передо мной на столе, болтала ножками и чирикала, как завзятая соблазнительница. А я посмотрел на ее маму — и сразу сдался. Мама тоже была "чарми", да еще какая! Сорок лет ей вовсе не мешали. Наследственная мутация, я с такими не работаю. Это семейство появилось задолго до мутагенного взрыва и успело закрепить нужные для процветания изменения намертво. Не то чтобы я ничего с девочкой не мог сделать, но... давить свободную волю — мерзость.

Так что мы просто побеседовали. Я ни разу не произнес слово "мутант". Сказал — это наследственное. Вроде то же самое, но людей почему-то не пугает. Мамаша оказалась вполне вменяемой. Из нее удалось выбить признание, что да, она приглушала в быту свои способности. Интуитивно чувствовала, что слишком много — нехорошо. А по жизни, естественно, пользовалась вовсю, и не жалеет. Вот только дочке свою разумность передать не в состоянии. Мелкая ее попросту забивает.

Я все же сумел им помочь. Характерная ошибка всех "чарми" — любую проблему решать при помощи своих способностей. И когда не пролазит, "чарми" сразу теряются. Хотя достаточно было просто объяснить. Девочке двенадцать лет, вполне взрослая, чтоб понимать сказанное. Так что я спокойно снял мелкоту с колен, куда она уже успела пробраться, пересадил на стул и строго поглядел в глаза. "Чарми" моргнула, поняла, что тут не катит, и сдулась. И стала вполне нормальной симпатичной девочкой. Очень даже умненькой, между прочим. Перспектива свести близких с ума в самом прямом смысле ее не обрадовала. На полном серьезе она пообещала дома сдерживаться. Уверен, так и сделает. Ну, хотя бы попытается, поначалу контролировать природные способности нелегко, по опыту знаю.

А еще я отсоветовал ее мамаше нанять девочке воспитательницу, невосприимчивую к ее очарованию. Еще не хватало вводить в хорошую семью "баксу".

Успокоенные дамы ушли. Я немножко поспал прямо в кресле, восстанавливая силы. Вроде ничего не делал, но вымотался, будто вагон разгружал в одиночку. Кстати, бывало и такое в моей жизни.

Потом вернулась девочка-"зомби", и мы славно пообщались. Начали с того, что она пообещала забить мать молотком и сесть пожизненно в концлагерь, закончили же... ну, это врачебная тайна. Точно не интим — девочки-зомби, даже бывшие, равнодушны к телесным ласкам, а я еще не настолько озверел, чтоб пользоваться бесчувственным поленом.

2.

Москва бьет с мыска, и больно бьет. Прошла неделя, а у меня ни одного клиента. Как я уже упоминал, в Москве не принято признаваться в неудачах, я думаю, из-за обилия мутантов. В большинстве мутагенных групп стандарты поведения предписывают позицию "да все пучком", "олрайт" и подобное, и не спрашивайте меня, какие факторы окружающей нас действительности закрепили в мутациях улыбчивый оскал и постоянную ложь.

Я тоже не признаюсь в неудачах, но по другой причине — гордость не позволяет.

Но если честно — мои дела плохи. Люди едут в столицу заработать, я не исключение. Но нет работы — нет и заработков. А без денег в Москве делать нечего. "Париж любит деньги", историки приписывают эту мудрость исчезнувшей цивилизации. Не знаю, как Париж, а вот Москва — это да! Москва помешана на деньгах, на них же стоит и с них существует. Здесь бесплатно можно только по улице пройти, и то не везде. И я брожу, брожу днями напролет в надежде, что меня осенит что-нибудь по части работы. Ну, кое-чего я в результате добился — ломоты в ногах и разбитой обуви. М-да, горек хлеб иммигранта. Но когда его нет — возмечтаешь и о горьком. Хоть домой возвращайся. Там все хорошо, только работы нет.

Через неделю я сдаюсь и решаю с утра подыскивать более дешевый способ проживания. Варианты есть, неприятные, но есть. Для большинства из них надо выбраться за пределы Старого города.

У моих соседей дела обстоят тоже не очень удачно. Парочку молодых "гоблинов" турнули с работы, и теперь они сидят на кроватях и болтают по телефону. Я с завистью на них поглядываю, пока готовлюсь к поездке. В каком-то смысле существование "гоблинов" сродни счастью. У них все не просто, а очень просто. Если нечего делать, "гоблин" разговаривает по телефону со своей подружкой. Причем для разговора ему вовсе не требуются ни темы, ни повод. Он просто выспрашивает у девицы, что она делает. Выспрашивает подробно, слушает и как будто живет вместе с ней ее жизнью. Такие разговоры могут продолжаться часами и обычно продолжаются. Если он ей надоедает, они ссорятся, так же подробно и со вкусом. Потом выясняют отношения, мирятся, опять выспрашивают друг друга, кто что делает... Жизнь "гоблинов" отличается полнотой, им всегда есть что делать, особенно когда делать нечего. В данный момент, например, один из них объясняется в любви, объясняется подробно, искренне, не спеша, другой рядом ругается с подружкой, с теми же интонациями, так же обстоятельно.

— Кто я, ты сказала? — бубнит он в трубку. — Чмо? А почему ты так решила?..

— Я люблю тебя, — долдонит второй. — Я хочу тебя поцеловать. Куда? Я хочу поцеловать тебя в шейку. Мне так тебя не хватает. Я скучаю...

Их голоса переплетаются, четко звучат в обоих телефонах, но их это не смущает, их подружек тем более. Красота, а не жизнь, никаких забот. А вот обычные люди в нашей комнате, те, что с окраин бывшей империи, томятся беспокойством за собственное будущее, тихо переговариваются о том, что в подмосковном лесу обнаружили очередную убитую девочку и чем это может грозить приезжим. Зря переживают. Ничем это им не может грозить сверх того, что уже есть. Их и так обдирают, как хотят. Это Москва живет за счет периферии, а не наоборот, как надеются приезжие.

Метро стремительно несет меня на окраину Москвы. Я равнодушно смотрю из вагона. Когда-то, до Катастрофы, система подземных коммуникаций считалась мистическим местом, источником легенд о кремлевских ветках, бункерах, зомби и крысах-мутантах, но те времена канули, и сейчас это всего лишь средство передвижения, не более. Народ сплошным потоком вливается под землю, чтоб через четверть часа выплеснуться за полсотни километров. Постоянное безличное движение, ни одного знакомого лица, никто ни на кого не обращает внимания. Самое чистое одиночество — в московской толпе.

— ... или в Подмосковье роща вдоль пригорка, — тихо выпевает мой инфо.

Старые песни, из тех времен, что до Катастрофы, наполнены каким-то особым очарованием, у меня в инфо их несколько сотен, и все любимые. Если прослушать их разом, получается очень красивый образ мира, который мы потеряли. Мира до Катастрофы.

Подозреваю, что его вообще не существовало. Но песни все равно хорошие.

Внезапно приходит сообщение на инфо. Потом еще. И сразу за ним — еще одно. Да что же это такое? Открываю — оп-па! Так это же работа! И как раз в том районе, куда я направляюсь. Живем, братья-мутанты! Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново!

Где они, подмосковные рощи вдоль пригорка, они же стайки тоненьких берез в платьях подвенечных? Выдумали всё вруны-поэты. Или Катастрофа смела с лица земли. Я около столицы вижу только грязные буреломные лесочки, часто подболоченные, в грязных бородах мха тут и там, обычно еще и замусоренные. Через один из таких лесочков мне за день, пока организовывал место для работы, пришлось пробежаться раз пять, и надоел он мне хуже чойсов — хотя хуже чойсов ничего на свете не придумано, любой приезжий подтвердит. Мы едим их годами, и только их, мы знаем.

Почему новые микрорайоны строят не сплошняком, а пятнами в лесу? Бегай теперь, как дикарь из славяно-финно-угорского славного прошлого. Правда, сторонники идеи северной цивилизации утверждают, что гиперборейцы никогда не были дикарями, да кто бы им верил. Они сами первейшие дикари, коли верят в подобную чушь.

Только вечером, когда я, заключив все необходимые договоры, утверждаюсь в очередном арендованном офисе в ожидании клиентов, понимаю причину свалившейся на голову удачи. Все просто, даже "гоблин" способен понять: сегодня пятое, в большинстве фирм это день выдачи зарплаты. У людей появились свободные денежки, их можно немножко потратить на всякие глупости вроде меня.