В общем, не дружили мы с кузнецовыми сыновьями, никак не дружили. А гадости друг дружке это завсегда. Так что, потопав сегодня утром за Васькой, я лично ничего хорошего не ждала, но к нападению хороший охотник всегда готов, так что в одном кармане у меня был дротик с парализующим ядом, во втором пыль с почесовника — гадская штука, один раз вляпаешься, потом весь день чешешься.

И оказалась права — Васька задумал очередную пакость. Привел меня в кузню, где окромя него подленько ухмыляясь еще четверо мускулистых братьев Гутаргов стояли, они вообще все здоровые, а мяса семья кузнеца больше всех покупает. В общем привел, подвел к наковальне — а там что-то, платком накрытое.

— Открывай, — говорит.

Ну я так, опасливо, спиной к очагу встала, чтобы значит со спины никто не напал, достала на всякий пожарный дротик, продемонстрировала — чтоб знали.

— Да открывай уже, — рассмеялся Васька, — ничего плохого не сделаю, клянусь.

Ага, так я и поверила! Достала мешочек с пыльцой почесовника — братаны уже знали, что это такое, и потому слаженно сделали шаг назад. То-то же, знай наших.

— Амирка, — Васька уже не улыбался даже, — ты вообще хоть когда-нибудь вырастешь уже, а?

— Я взрослая! — заявила гордо.

И держа под прицелом внимательных глаз всех Гутаргов, достав нож, осторожно поддела край платка острием. Ничего не случилось. Я подняла чуть выше... Ничего не случилось. Я подняла еще выше и застыла от удивления. Там было кольцо. Золотое. Такое красивое, и с камешком в центре, который был как будто капелька росы на лепестке розочки и...

— Нравится? — спросил Васька.

Мне очень-очень понравилось, даже сразу в руки взять захотелось. Но тут Васька вдруг шагнул ко мне и торжественно так:

— Я давно хотел сказать тебе, Амира, что ты...

— Стоять! — потребовала я, выставив сразу нож, чтоб знал — без боя не сдамся.

— Амирка, да прекрати ты, — сказал Борька, обходя с другой стороны. — Ты можешь просто молча выслушать?

— И тебе стоять! — потребовала я, выставляя в его сторону дротик.

И тут Сашка задумчиво предложил:

— Так, набрасываемся на нее все сразу, тут пока не свяжешь, разговора не получится.

И ко мне!

Я с перепугу шарахнулась в сторону, свалив попутно меха. Они повалились на пол, задев крышку печи. Та, падая, швырнула горсть угольков прямо в Ваську! Прямо на волосы! Вспыхнул огонь. Митька метнулся тушить брата и случайно заехал ему кулаком в глаз. Васька взвыл, схватил ведро, не удержался, поскользнулся и рухнул на пол на бадейку... Зуб долой, да. Оно-то конечно отрастет, тут у всех зубы здоровые и коли сломаешь отрастают за неделю, но в тот момент... В тот момент, горным сайгаком выбираясь из кузницы, я думала только об одном — Спасайся как можешь!

Спаслась...

— Амир? — Васька встревоженно ощупывал мои ноги на предмет их целостности.— Амирусик, где болит? Что задела?

— А тебе какая разница? — я села и вопросительно посмотрела на катастрофу, по имени Василиан Гутарг.

Парень нахмурился одной половиной лица, вторая и так вся синяя была, и вдруг спросил:

— А пойдешь со мной на демоновы смотрины, а?

И я все поняла. Подобралась, на колени встала, он то сидел, прямо на траве, да я ж ростом не велика, потянулась к нему, к щеке здоровой прикоснулась. Он аж застыл, да глаз на меня вытаращил. А я по щеке выбритой, и с чего бы брился, сегодня ж не праздник, а он и утром гладенький был, и начала утешать:

— Да не выберут ее, Васенька, не кручинься. Ну хочешь и пойду завтра с тобой, чтобы тебе спокойнее было?

Остолбенел. Эх, видать совсем за Люську переживает, оно и понятно — самая красивая девка безбашенная, такую точно демоны сходу забрали бы. Да только...

— Вась, — опять по щеке погладила, — Вась, не расстраивайся, мы уже перхоть заготовили, жир для волос, зубы подчерним как надо, воск для нарывов тоже у меня уже готов, жрецов споим и обманем демонов, как пить дать обманем, они уже сколько — лет десять никого не забирали, так? И сейчас не заберут!

Да, смотрины уже завтра, все с рассвета готовиться начнут, у меня вообще костюм хромого и косого мальчика был заготовлен, так что встретим во всеоружии... Как и всегда. А вечером праздновать бум...

— Амирааааааа, — послышался мамин голос.— Амииир!

Я подскочила, похлопала Ваську по плечу и утешила:

— Не грусти, вот увидишь, останется Люська и поженитесь. Все, пока.

И помчалась к маме.

Мама у меня красавица — невысокая, но глаз не оторвать. Две толстые косы черными змеями до талии спускаются, глаза кошачьи карие, губы полные, личико смуглое, фигурка как часы песочные, и одевается вовсе не так как деревенские. На маме всегда туники каменьями расшитые, шаровары широкие, да тканевые туфельки. И вот когда я смотрю на нее, всегда завидую, что у меня от мамы только волосы да разрез глаз, остальное все от папы. Вот и худобой в папу пошла, хотя мама сказала, что как девушкой стану, и на человека буду похожа. А еще мама умеет ножи метать. Ловко так и точно в цель. И на улицу она никогда без ножей не выходит, поэтому все деревенские кумушки, которые маму почему-то как-то совсем не очень любят, стоит ей выйти, прячутся по домам. А вот мужчины маму уважают, и дети любят, и животные, и подруги у мамы тоже есть, такие, которые вопросов не задают.

— Остановись, — еще издали сказала мама, — иди спокойно, ты девушка, а не пацан.

Остановилась, подумала, и пошла переваливаясь аки лыбедь белая.

— Грешно смеяться над избранными, — укорила меня мать.

Пожав плечами, пошла к ней уже нормально.

И тут из-за калитки, высунулась бабка Урмена, и ехидно так:

— А что, Арима, чай сватов ждете уже?

В полете сверкнул нож...

Бабка, взвизгнув, уползла. Оно как — воровства на деревне нет и отродясь не было, тут у всех и так достаток, так что калитки да ворота имелись, а вот забор смех один — мне до колена. И так у всех. Потому то и ползла бабка, по-пластунски, головы не поднимая.

Ну я сбегала, из ее калитки нож воткнувшийся забрала, и снова степенно направилась к маме. Подошла, нож ей протянула.

— Спасибо, — мама взяла оружие, сунула в ножны. — Горе ты мое, ты почему по деревне с воплями носишься, а?

— Да я так, — пожала плечами.

— Она 'так', а я с лестницы грохнулась, да к тебе на выручку помчалась! Амирка, чем думала?!

А чем тут думать, так... не думалось.

— Что вылупилась? — нахмурилась мать. — Одна ты у меня, Амирка, одна одинешенька, а вся в отца! То на охоту, то в горы, а то среди ночи не дозовешься! Ты мне прямо скажи — где ночевала сегодня?

Пожав плечами снова, пробормотала:

— Так, у бабушки я...

— Даже имени ее не смей называть! — прикрикнула на меня мать. — И марш домой, горе мое луковое, там лукошко возьмешь да сбегаешь на тот край деревни.

— К бабушке? — догадалась я.

— Я сказала не смей! — мать была непреклонна. — А потом обедать, поняла? Дома обедать! Отец уже вернуться должен. И чтобы я про твою бабку слова больше не слышала!

Мама с бабушкой не ладят. Ох и не ладят. Не любят безбашенные чужаков, совсем не любят. Да может маму и приняли бы, вот только — папа у бабушки с дедушкой один сын, один единственный. Тут такое редкость — не только коровы да козы плодовитостью отличаются, да вот вышло, что один отец у бабушки родился. И рос он на загляденье всем — высокий, глаза синие словно небо вешнее, кудри русые золотятся на солнце, сам ладный, худощавый, да не худой, улыбчивый, добрый. Да и девушку ему родители сговорили под стать — ладную да пригожую. Вот только — выбрали ее демоны. Выбрали и в мир свой уволокли. Папа тогда сильно горевал, так горевал, что из деревни вовсе ушел, лет пять скитался, охотником стал, на севере зверя бил, да шкуры возил в Весен, столицу государства нашего. А так как пришлый был, торговать на рынке гильдия не дозволила, перекупщикам отец сдавать не хотел, вот и продавал на корабли. Брали особенно торговцы с востока, и на одном из таких кораблей папа и увидел маму. Он мне рассказывал, что когда она в парандже полупрозрачной вышла на палубу верхнюю, да глазами карими на отца взглянула, сердце остановилось. Не просто остановилось — с той минуты деве иноземной и принадлежать стало. И далеко папа от корабля не ушел, околачивался возле два последующих дня, да с моряками речи заводил, так и узнал, что маму и еще девятерых девушек везут северному хану, в дар от хана восточного, повелителя Стылой пустыни.

А мама, она в гарем северного хана вовсе не хотела, она вообще одного батыра из Шахредза любила, а потому план имела побегательный. От чего побегательный — потому как только она побежит, как капитан Сурмет на нее орла ручного спускал, тот нагонял, хватал и обратно на корабль нес. Но в тот день побегательный план увенчался успехом, потому как мама, едва корабль отплывать стал, сиганула в воду ледяную студеную, зима на дворе имелась, из воды шустро выбралась, да и побежала по пристани. Капитан орла за ней... А папа то у меня знатный охотник! Он птичку с одного удара вырубил, маму в шубу соболиную закутал, да и понес прочь, в номер гостиничный. А когда он ее из шубы развернул, мама на него взглянула и... забыла на прочь, как там ее улюбленный батыр с лица выглядел. Вообще про все забыла. В веру нашу перешла, с папой обвенчалась и вскорости в ее животике поселилась я!

А дальше грустно, потому как в Безбашенную возвращаться папа с молодой женой не стал — не любят здесь чужих, и на браки такие благословения не дают. Оно как — деревенские чистоту крови соблюдают строго, потому как демоны берут только светлокожих, золотоволосых, да голубоглазых, другие им не нужны. И тут толи кровь у местных особая, толи гены, демон их знает, но кровью своей безбашенные гордятся и с чужими не смешивают. Так что не стал отец маму с родителями знакомить, и поселились они там же в Весене. И зря они так сделали — ханы они как шакалы — подлые да мстительные. Не простил северных хан маме побега, отправил своих узкоглазых на поиски, и те маму нашли... Напали шепелявые днем, когда отца дома не было. Маму схватили, связали, да на корабль уволокли. И может не было бы ни меня, ни вообще всего, да только отплыть они не смогли — шторм начался. Мама говорит, что боги услышали ее молитвы. Услышать то они услышали, да только у мамы в животике я была, а ее штормом связанную по всему трюму трепало... Так что когда отец, да знакомые его дружинники князя вериосского на корабль напали и маму нашли, у нее уже начались роды преждевременные. И я-то родилась, а вот кроме меня больше никто, и мама болеть начала сильно, так сильно, что папа мне кормилицу нашел. А затем нанял телегу, да и перевез нас в свою родную деревеньку. Что примечательно — полог кормилицу мою не пропустил, уже тут потом молоком козьим отпаивали, было ж мне меньше месяца.

Так и стали мы безбашенными. Дедушка и бабушка конечно иноземке не обрадовались. И благословения не дали. И папе сказали, чтобы не смел им на глаза показываться, отродье свое забирал, и иноземку уволок, но... только после того, как бабуля ее вылечит. А лечить пришлось долго, уж как бабушка ни старалась, мама не поднималась на ноги и чахла на глазах. И исхудала так, что бабушка в одну ночь не выдержала, на руки ее подняла, унесла к ручью, искупала в воде студеной с наговорами да молитвами. И мама выздоровела. Мне уже годика два было, когда мы в свой дом перешли жить, а к пяти я впервые поняла, что не такая девочка, как все. Все бегали за жрецами в белых одеяниях, игрались и веселились, а меня жрецы к ним не пускали... вот совсем.

А потом я узнала и кто такие демоны, и почему их так классно обманывать.

И вот стоило об этом подумать, как на губах у меня заиграла улыбка, и вообще дорога через всю деревню показалась коротенькой такой. А подходя к бабкиному дому, я услышала:

— Позор на весь мой род! Одна у меня внучка и та — кровь поганая иноземная! Стыд то-какой, ой и стыд! И девка-то вся чернявая, смотреть противно!

А, все ясно, у деда опять жрецы. В этом году всего четыре девки заневестились, а те, что старше пятнадцати уже замужем. Оно ж как — мы всей деревней представление разыгрываем, аккурат для того, чтобы демоны и не забрали никого. И как только рогатые плюясь с досады в свой портал ныряют, мы сразу оп и за свадебку. Все свадьбы и играют вечером в последний майский день. Днем смотрины — вечером свадьбы. Ну так вот — в этом году всего четыре девушки, недобор стало быть, вот жрецы и ходят лисами хитромордыми вокруг бабушки с дедом, чтобы и меня в невесты записать. А я против! И бабушка с дедушкой против! А мама и вовсе ножами без разговоров сразу в жрецов кидается, только те на порог заявляются. Я ж у нее одна дочка, а у бабушки и дедом одна внучка, но жрецы сила, с ними надо считаться, а то мало ли... Так то враждуют мама и бабушка жестко и показательно в последнее время. И в общем я уже поняла, что зайти следует попозже, но тут дед жрецов вывел на улицу...

Неловкий момент — я с корзинкой, двое жрецов, побледневший дед.

Дед пришел в себя быстро, нахмурился и грозно вопросил:

— Почто пришла, позор моего рода?!

А я с пирожками, и те вкусный аромат распространяют на двадцать шагов вокруг. У жрецов ноздри затрепетали.

— Я...— начала запинаясь, — а я мимо шла, отравы вам принесла.

У дедушки уголки губ дрогнули, но он сдержался и так же сурово:

— Что ж, горе моих последних дней, в дом иди, бабке в злонамерении признайся!

Согласно кивнув, угрюмо согласилась:

— Иду, покаюсь...

Дед отошел, пропуская меня в калитку, после в спину крикнул:

— И чтобы больше я тебя в доме своем не видел, убожество иноземное!

Прозвучало пафосно и громко! И вообще может даже бы и сработало, но тут из дома раздалось радостное бабушкино:

— Что, Амирочка пришла? Солнышко бабушкино, иди скорее, блинов тебе напекла, как любишь с малиной.

Я застыла, осторожно оглянулась — у жрецов морды вытянулись, от чего их белые бороды смешно так отвисли. Дед напрягся. Я, решив спасти ситуацию, тяжело вздохнула, сгорбилась и грустно сказала:

— Ага, с малиной, опять небось стекла толченого подсыпет... Горе мне горе...

И пошла в дом.

Позади старший жрец откашлялся и робко так:

— Севостьян, пошто девку мучаете? Красивая ведь девка стала, ладная, глядишь и демоны...

— Да даже позориться не буду, господам нашим благодетелем гадство иноземное показывать! И не просите! Тут честь моя затронута, гордость семейная, а вы... Эх, вы!

И с этими словами деда закрыл калитку. Я мышкой юркнула в дом, попала в радостные бабушкины объятия, вмиг была затискана и зацелована, и только потом бабушка спросила:

— Чего там Севостьян буйствовал? Опять соседям на показ?

— Жрецам, бабушка, — ответила я, в свою очередь обнимая ее.

Бабушка у меня большая, пышная как булочка, румяная, и добрая такая, что у нее добром каждая морщинка светится.

— Как жрецам? — встревожилась она. — Опять жрецы были?

Дед вошел в дом, с топотом вытер ноги о половик, и пробасил:

— Заладили дважды в день наведоваться, упыри храмовные. Амирка, давай ко мне!

12345

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓