| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
"Сейчас это кончится, — внушал себе Кузнецов, ощущая хруст земли на зубах, закрыв глаза: так, ему казалось, быстрее пройдет время, — еще несколько минут...".
* * *
Артобстрел кончился так внезапно — как будто кто-то выключил его, повернув рубильник. Выбравшись из ровика, Кузнецов первым делом бросился к окопу телефониста:
— Связь есть с энпэ? Не перебило? Дайте трубку, Святов!
Святов, прижав колено к колену, чтобы не дрожали, закивал остреньким, белесым, до пупырышек замерзшим деревенским личиком:
— Есть, товарищ лейтенант, есть. Только никто...
— Танки! — крикнул кто-то вдалеке на батарее.
— Танки! Танки! — шептали лиловые губы связиста, — слышали? Команда была...
Кузнецову хотелось крикнуть отвернуться, чтобы не видеть эти его колени, этого необоримого его страха, который вдруг остро вонзился и в него при этом возникшем где-то слове "танки" и, пытаясь не поддаваться и сопротивляясь этому страху, он подумал: "Не может быть! Кто-то ошибся, вообразил... Где танки? Кто это крикнул?".
— Святов! — крикнул Кузнецов и потряс за плечо спрятавшего лицо в колени связиста, — С энпэ свяжитесь! С Дроздовым! Что там? Быстро!
Рука Святова мелкими толчками стряхивала с аппарата разбитые комочки земли, а губы приоткрывались, прерывисто обдавая паром дыхания трубку: "Энпэ... энпэ... Не побило вас?". И вдруг его глаза опять раскосились и замерли.
— Танки-и! — снова пронесся надрывный крик над бруствером пехотинцев.
— Танки..., — задышал в трубку Дроздов, — к бою, Кузнецов! Танки идут!
— Понял, — проговорил Кузнецов.
Странным показалось, но Кузнецов вдруг почувствовал короткое облегчение, точно вырвался на свободу из противоестественного состояния подавленности, бессилия и унижения, что называют на войне ожиданием смерти.
Но в ту же минуту он увидел ракеты — красную и синюю, поднявшиеся впереди над степью и дугами упавшие в близкие пожары.
— К орудию! — крикнул Кузнецов тем голосом отчаянно звенящей команды, который ему самому показался непреклонно страшным, чужим, неумолимым для себя и других, — к бою!
— Расчёт...,— крикнул Уханов, дублируя его команду, — к бою!
Везде из ровиков вынырнули, зашевелились над брустверами головы. Выхватывая панораму из-за пазухи, первым выкарабкался на огневую позицию наводчик орудия Евстигнеев — длинная шея вытянута, выпуклые глаза с опасением оглядывали пригорочек менее чем в трёхстах шагах перед позицией.
Бойцы расчёта, выталкиваемые командой из ровиков, бросились к орудию: механически сорвали чехол с дула и с казенника, раскрывали в нишах ящики со снарядами, спотыкаясь о комья земли — заброшенные на огневую позицию разрывами снарядов, тащили ящики поближе.
Наводчик быстрыми пальцами вставлял в гнездо панораму, торопя взглядом возившийся со снарядами расчет и, старательно-торопливо начал протирать наглазник прицела, хотя в этом сейчас никакой не было надобности.
— Товарищ командир! Шрапнель готовить? — крикнул кто-то из ниши запыхавшимся голосом, — пригодится? А? Иль, гранаты?
— Быстрей, быстрей! — торопил Кузнецов, незаметно для себя ударяя кулаком об ладонь так, что больно было, — отставить шрапнель! Готовить стальные гранаты поставленные на фугас! Только на фугас!
Рядом стоящий Уханов вполголоса подсказал:
— Стальных гранат у нас мало... Очень мало! Шрапнелью поставленной "на удар" тоже можно броню проломить. Если поближе подпустить, конечно...
Посмотрев на пригорочек перед ними и вспомнив про "брюхо", Кузнецов поправился:
— Трубку шрапнельных снарядов ставить "на удар"!
Уханов мечтательно, как будто думая вслух произнёс:
— Эх... Бронебойных снарядов бы нам сейчас! Какими на флоте по броненосцам лупят. Ведь, танк — тоже броненосец, только сухопутный.
Связист Святов, привстав, возник из окопчика — шапка еле держалась на белесой голове, сдвинутая тесемкой от трубки:
— Товарищ командир! Комбат вас... Спрашивает: "Почему не открываете огонь? Что случилось? Почему не открываете?".
Он словно бы ртом хватал команды по телефону, речитативом повторял:
— Приказ открыть огонь! Приказ открыть огонь!
"Он, что там? Не знает — что мы отсюда ничего не видим?".
— Дайте-ка, дайте, Святов!
Кузнецов кинулся к ровику, оторвал трубку от розового уха связиста и, улавливая горячо толкнувшуюся из мембраны команду, крикнул:
— Куда стрелять?
— Видите танки, Кузнецов? Или не видите? — взорвался в трубке голос Дроздова, — открыть огонь! Приказываю: огонь!
— Слушаюсь! — ответил Кузнецов.
Едва он бросил трубку в руки Святова, как справа на батарее зарницей и грохотом рванул воздух. Это открыл огонь взвод Давлатяна и орудие его однокашника Чубарикова.
И почти тотчас же, трескучим эхом лопнул ответный танковый разрыв, за ним — другой, третий, пятый, десятый и, огневые позиции Давлатяна и крайнее его орудие исчезло, утонуло в огненно-черном кипении разрывов.
— Товарищ командир! Никак, второй взвод накрыло! — донесся чей-то панический крик из ровика.
Кузнецов вспомнил хорошо знакомую ему маму Володьки Чубарикова, её слёзы на проводах единственного сына и шепчущие слова:
"Только вернись, слышишь? В любом виде — безногим, безруким, но только вернись, слышишь!?".
"Зачем он так рано открыл огонь? — зло подумал Кузнецов про Давлатяна, прочь отгоняя чувство собственной вины в гибели друга, — что я теперь скажу Вере Павловне?".
Видя его настроение, Уханов произнёс успокаивающе:
— Не всех в таких случаях убивают. А часто бывает — вообще никого: залегли поди в своих окопах — наложив полные штаны и, даже дышать боятся.
* * *
Вдруг, из густо заполненного дымом пространства справа от той возвышенности — за которой они притаились, вытянутым острием тарана вперед выдвинулся огромный "треугольник". Над этой катящейся с гулом массой машин неожиданно вырвалась в небо, сигналя, красная ракета и "треугольник" тут же начал распадаться на отдельные желто-коричневые квадраты танков. Пронизывая дымовую пелену мглы, стали вспыхивать и гаснуть фары.
— Зачем фары зажгли? — крикнул, обернув ошеломленное лицо наводчик Евстигнеев, — огонь вызывают? Зачем, а?
— Для страха, — невозмутимо ответил Уханов и сплюнув, — психическая атака — на испуг берут.
— Волки, — с придыханием выговорил наводчик Евстигнеев, стоя на коленях прильнув к прицелу, — чисто стаей волков окружают!
Кузнецов видел в бинокль: дым пожаров — полосой растянутый по степи, странно шевелился, дико мерцал красноватыми зрачками, вибрировал ревом моторов, зрачки тухли и зажигались, в прорехах скопленной мглы мелькали низкие и широкие тени, придвигаясь под прикрытием дыма к траншеям боевого охранения. И всё до окаменения мускулов напряглось, торопилось в Кузнецове: скорей, скорей огонь — лишь бы не ждать, не считать смертельные секунды, лишь бы что-нибудь делать!
— Внимание... Орудие...
— Мне ничего не видно — дым застит, — перебил его наводчик.
— Девятьсот шагов, товарищ командир, — на ухо сказал Уханов, искоса на него поглядывая, — надо бы подождать ещё — пусть ещё на двести шагов приблизятся.
— Отставить! Ещё, ещё двести шагов, — промедлив, с хрипотцой скомандовал Кузнецов, убеждая и себя, что нужно во что бы то ни стало вытерпеть эти двести шагов, не открывать огня, и в то же время удивляясь точности глазомера Уханова.
Казалось ещё целая вечность прошла, как и без всякого бинокля Кузнецов увидел, как тяжко и тупо покачивались передние машины, как лохматые вихри высохшей травы и чернозёма стремительно обматывались, крутились вокруг гусениц боковых машин, выбрасывающих искры из выхлопных труб.
— Пора, товарищ командир! Самая пора открывать огонь.
Неожиданно он как будто со стороны услышал пронзительно отдавшийся в ушах собственный голос:
— По танкам противника... Гранатой... Наводить в головной!
Сквозь обволакивающую пепельную мглу в затемненных низинах внезапно глухо накатило дрожащим низким гулом, вибрацией множества моторов и яснее ясного выступили очертания этих квадратов...
Острота опасности пришла в следующую секунду и Кузнецов выдохнул последнее слово команды:
— Ог-гонь!
В уши жаркой болью рванулась волна выстрела.
Не разглядев попадания и разрыва первого снаряда, он торопливо подал новую команду — зная, что промедление подобно гибели. Затем ещё одну и после этого он перестал считать выстрелы, скомандовав:
— Беглый ог-гонь!
И с охватившим его сумасшедшим восторгом разрушенного одиночества, с клокотавшим в горле криком команд Кузнецов слышал только выстрелы своих орудий и не услышал близких разрывов за бруствером. Горячий ветер хлестнул в лицо. Вместе с опаляющими толчками свист осколков взвился над головой. Он едва успел пригнуться: две воронки, чернея, дымились в трёх шагах от щита орудия, а весь расчет упал на огневой, уткнувшись лицами в землю, при каждом разрыве за бруствером вздрагивая спинами. Один наводчик Евстигнеев, не имевший права оставить прицел, стоял на коленях перед щитом, странно потираясь седым виском о наглазник панорамы, а его руки, точно окаменев, сжимали механизмы наводки. Он сбоку воспаленным глазом озирал лежащий расчет, немо крича, спрашивая о чем-то взглядом.
— Уханов!
— Вижу, командир!
Вынырнув из командирского ровика, выскочил, побежал сгибаясь, осыпанный землей. Кузнецов за ним — упал на колени возле орудия, подполз к Евстигнееву, затормошил его за плечо, точно разбудить хотел:
— Евстигнеев, Евстигнеев! Оглушило?
Уханов одновременно с ним:
— Что, Евстигнеев? Наводить можешь?
— Могу я, могу..., — выдавил из себя Евстигнеев, тряся головой, — в ушах заложило... Громче мне команду давайте, громче!
И рукавом вытер алую струйку крови, выползающую из уха и, не посмотрев на нее, приник к панораме.
— Расчёт встать, — подал команду Кузнецов, — всем к орудию!
— Встать всем! Встать! — с злым нетерпением, Уханов руками подталкивал бойцов, — к орудию! Все к орудию! Заряжай!
Гигантский зигзаг танков выходил, выкатывался из-за возвышенности к переднему краю обороны стрелков. По-прежнему мигали среди дыма фары. Чёрные султаны артиллерийских разрывов среди них, перекрещивались, сходились и расходились радиальными конусами — сталкиваясь с резкими и частыми взблесками танковых выстрелов. В сплошной орудийный грохот деревянно-сухо вкрапливаться слабые винтовочные щелчки в пехотных траншеях.
Слева танки миновали балку, выходили к берегу, ползли на траншею боевого охранения. Соседние батареи и те батареи, что стояли за рекой, били навстречу им подвижным заградительным огнем. Но то, что было не перед батареей, отражалось сейчас в сознании лишь как отдаленная опасность. Кузнецов совсем ясно различил в дыму на пригорочке зелёно-буро-серые туловища двух машин — повернувших прямо на его огневые позиции, увидел бронированное "брюхо" каждого и, выкрикнув команду кинувшемуся к орудию расчету:
— Орудие влево! Быстрей! Евстигнеев! Целься под низ!
Однако уже не нужно было торопить людей. Он видел, как мелькали над казенником снаряды, чьи-то руки рвали назад рукоятку затвора, чьи-то тела с мычаньем, со стоном наваливались на станину в секунды отката — чтоб орудие меньше подпрыгивало и стрельба была кучнее. Уханов, ловя команды, повторял их, стоя на коленях возле Евстигнеева, не отрывавшегося от наглазника прицела.
— Три снаряда... Беглый огонь! — выкрикивал Кузнецов в злом упоении, в азартном и неистовом единстве с расчетом, будто в мире не существовало ничего, что могло бы еще так родственно объединить их.
В ту же минуту ему показалось: передний танк, рассекая башней дым, вдруг с ходу неуклюже натолкнувшись на что-то своей покатой грудью, с яростным воем мотора стал разворачиваться на месте, вроде бы тупым гигантским сверлом ввинчивался в землю.
— Гусеницы! — с изумлением, с радостью вскрикнул Уханов, — добить надо, товарищ командир!
— Четыре снаряда, беглый огонь! — хрипло скомандовал Кузнецов, слыша и не слыша его и только видя, как вылетали из казенника дымящиеся гильзы, как расчет при каждом выстреле и откате наваливался на прыгающую станину.
А танк все вращался на месте, распуская плоскую ленту гусеницы. Двухфунтовые орудия его в спонсонах по бортам шевелились пальцами — нацеливаясь в направлении огневой. Вот один ствол плеснул косым огнем и, вместе с разрывом, с раскаленным взвизгом осколков магнием забрызгало слепящее свечение на броне танка. Потом проворными ящерицами заскользили на нем извивы пламени. И с тем же исступленным азартом восторга и ненависти Кузнецов крикнул:
— Евстигнеев! Молодец! Так его! Молодец!
Танк сделал слепой рывок вперед и в сторону, по-живому вздрагивая от жалившего его внутренность огня, дергаясь, встал перед орудием наискось, белея георгиевским крестом на закопчённой броне. В тот момент поле боя, на всем своем пространстве заполненное лавиной танковой атаки, стрельба соседних батарей — все исчезло, отодвинулось, все соединилось, сошлось на этом одном головном танке и, орудие безостановочно било по подставленному еще живому боку с крестом, по этому смертельно опасному, чудилось, огромному пауку, пришедшему с другой планеты.
Кузнецов остановил огонь только тогда, когда второй танк, ныряюще выдвигаясь из дыма, в течение нескольких секунд вырос, погасив фары, позади задымившейся головной машины, сделал поворот вправо, влево, этим маневром ускользая от орудийного прицела и, Кузнецов успел опередить его первый выстрел:
— По второму, гранатой! Ог-гонь!
Ответный танковый выстрел громом рванул землю перед бруствером. С мыслью, что танк вблизи засек орудие, Кузнецов не сразу разглядел повернутые к нему измазанные копотью аспидно-черные лица, застывшие в страшном ожидании следующего выстрела, увидел Евстигнеева, отшатнувшегося от прицела, выдохнул с хрипом:
— Наводить! Не ждать! Евстигнеев! Наводить!
Наводчик лежал боком на бруствере, двумя руками тер веки, повторяя растерянно:
— Что-то не вижу я... Песком глаза забило... Сейчас я...
Следующий танковый разрыв окатил раздробленными комьями земли, чиркнул осколками по щиту, и Кузнецов задохнулся в навалившемся тошнотном клубе толовой гари, никак не мог передохнуть, выполз на бруствер, чтобы увидеть танк, но лишь выглянул — жгучим током пронзила мысль: "Конец! Все сейчас будет кончено... Неужели сейчас?".
— Уханов! К орудию!
— Я уже здесь, командир! Заряжай, что разлеглись как барышни?
Расчет, светясь маслено-черными лицами, копошился в дыму, заряжая лежа, наваливаясь на станину.
Показалось: даже перестали двигаться, замерли на маховиках огромные красные руки Уханова, приросшего одним глазом к прицелу. Ему мешала каска. Он все сдвигал и наконец сдвинул ее резиновым наглазником прицела. Каска упала, скользнув по спине, с его потной головы и со звоном ударилась об землю. Уханов посунулся на коленях, от его напруженного широкого затылка, от слипшихся волос шел пар. Потом задвигалось плечо. Правая рука плыла в воздухе, гладящими рывками нащупывала спуск. Она двигалась неправдоподобно замедленно. Она искала спуск с неторопливой нежностью, как если бы не было ни боя, ни танков, а только надо было тихонько пощупать его, удостовериться, погладить.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
