Тетрадь 103

Но все эти соображения Артём благоразумно держал при себе. Да и не настолько учёба была ему тяжела или противна, чтоб трепыхаться. Да и дедово: "Савельцевы никогда последними не были" задевало. В самом же деле, не глупее же он остальных. Все пашут изо всех сил, так что и ему надо, чтоб не хуже остальных.

Санька рисовал на промокашке чёртика, а Лилька смотрела, как у него получается, и тихо упоённо хихикала. Не отрываясь от книги, Артём легко дотянулся до них и отвесил по лёгкому подзатыльнику.

— Дело! — сразу отозвался из кухни дед. — Не баловать обое! А то я добавлю.

Санька молча потёр затылок, Лилька не всерьёз хныкнула, и они вернулись к урокам. Злорадной ухмылки Ларьки никто не заметил.

Закончив с английским, Артём взялся за физику. Лилька и Санька закончили свои уроки, но дед их из-за стола не отпустил.

— Другое читайте. Или рисуйте там. Но чтоб тихо было.

Рисовать, читать, картинки смотреть... нудьга, конечно, но лучше, чем деду с бабкой помогать. Лилька увидела, что бабка садится за прялку, и уткнулась в книжку. Но не помогло.

— Чем впустую пялиться, иди прясть учись.

— Ну, Тём...

— Я же вижу, что не листаешь.

Лилька вздохнула и полезла из-за стола. Санька стал как раз войну рисовать, и Ларька к нему пересел, а ей...

— Давай-давай, — подбодрил её дед. — Иди знай, что в жизни понадобится. Всё надо уметь.

— И свет хороший, — поддержала бабка. — Вот я, бывалоча, так керосин дорог, так при лучине училась. А тебе на посиделки когда идти, так уметь надо, чтоб не срамиться.

— Всё, и не тараторьте, — повёл на них бородой дед, берясь за Санькины ботинки.

Устные предметы шли у Артёма быстрее: два раза, ну, три, прочитал и запомнил. И всё. А если не задумываться, то как само в память укладывается.

Дочитав до последней из нужных страниц, Артём собрал и переложил на комод книги и тетради.

— Санька свои убери. И Лилькины.

— Я рисую ещё.

— Убери и рисуй, — легонько щёлкнул его по макушке Артём.

Санька потёр макушку и встал. Артём сел рядом с дедом и взял второй ботинок. Обувь на Саньке так и горела, а для валенок ещё сыро, и новое покупать, так не напасёшься.

— И какой футбол по слякоти, — ворчал дед.

— А у школы асфальт, — Санька сунул Ларьке законченный рисунок. — Мы там играем. Деда, а если резиной? Ну, как валенки.

— И верёвкой подвязать, — кивнул дед. — Ежели я её прошью, она ж воду держать не будет.

— А чего с ней делают? — спросил Артём.

— Клеят. Клей нужен. Особый.

Артём кивнул, протыкая кожу.

— На той неделе я во вторую. И в воскресенье работаю

— Угу, — кивнул дед. — За воскресенье двойную платят?

— А как же.

— Тогда давай.

Артём улыбнулся. Будто это он сам смены выбирает, график-то управляющий составляет, на квартал вперёд. Но деду он ничего не сказал: пусть думает, что по его слову всё делается. Деду приятно, а ему нетрудно.

После Санькиных ботинок дед придирчиво осмотрел Лилькины.

— Сгодятся пока.

— В школе велели сменку приносить, — сказала Лилька.

— Ну, так что, взять нечего? — дед сердито повёл бородой. — Раз велели, значит, надо. Санька, слышал?

— Я что, девчонка, сменку таскать?! — возмутился Санька.

— Цыц, я сказал. Надо, значит, надо!

Санька покосился на Артёма и кивнул.

— Ладно.

Такие перепалки бывали часто, и последнее слово всегда оставалось за дедом. Как и положено.

Утро пасмурное, но ни дождя, ни снега с неба не сыплется, и ветра совсем нет. Как всегда по субботам они шли втроём: Эркин, Андрей и Алиса.

— Эрик, так уже зима или ещё осень?

— Предзимье, — ответил за Эркина Андрей.

Выпавший в начале недели снег стаял, и Андрей оделся, как и Эркин6 резиновые сапоги с тёплыми вкладышами и осенняя куртка с подстёжкой. Кожаные обновки он решил до серьёзного снега не трогать. О завтрашней поездке не говорили: по покупкам всё решили, так что нечего впустую болтать.

Алиса подпрыгивала на ходу, повисая на руке Эркина, крутилась, выглядывая знакомых, и, увидев впереди Дима и Катю, радостно завопила:

— Димка-а-а!

Дим, Катя и Тим обернулись. И, как обычно, после минутной суеты и обмена приветствиями дети пошли впереди, а взрослые сзади.

— Ну, как малышка? — весело спросил Андрей.

Тим невольно расплылся в блаженной улыбке.

— Она меня узнаёт уже!

Андрей и Эркин дружно восхитились. И Тим не смог удержаться от рассказа.

Потом заговорили о погоде, что по приметам бабы Фимы, да и другие, кто здесь давно, подтверждают, выходит похолодание, а если, как тоже все говорят, снег на сухое ляжет, то уже прочно, до весны.

Так, под разговор, дошли до Культурного Центра, разделись, отправили детей на занятия и поднялись в своё класс.

По субботам всегда в классе тесно и шумно. Кто что сделал, чего у кого списать... Эркин сел рядом с Артёмом, достал из портфеля учебник и тетрадь.

— Задачи сделал?

— А то! — залихватски ответил Артём. — А ты?

Эркин кивнул.

— Сделал, — и, хмыкнув, тихо по-английски: — Бывало и хуже.

— Бывало, — так же тихо и тоже по-английски согласился Артём.

Зазвенел звонок и вошла Леонида Георгиевна, а за ней дежурные на этой неделе Трофимов и Карпов несли ящики с пузырьками, пробирками и прочим.

— Оу! — обрадовался Павлов, и его чёрная лоснящаяся физиономия расплылась в улыбке.

— Точно, лабораторка, -радостно поддержал его Андрей.

Обрадовались и остальные. Руками все любили работать, как-то это лучше получается.

— Вот, Леонида Георгиевна, — Аржанов встал и положил на учительский стол стопку стёкол размером с треть стола. — Я сделал и края загладил.

— Большое спасибо, разложи по столам, хорошо?

— Это, — догадался Эркин, — чтобы пролитое стол не разъело, так?

— Да, Мороз, правильно.

Эркин самодовольно улыбнулся, а Артём уважительно посмотрел на него.

Леонида Георгиевна строго оглядела класс.

— Откройте тетрадь для лабораторных работ. Сегодняшняя дата. Работа номер три. Тема...

Леонида Георгиевна повернулась к доске написать тему, но тут открылась дверь, и в класс вошёл Мирон Трофимович. Все недоумевающе встали.

— Здравствуйте, — кивнул Мирон Трофимович. — Садитесь, — и посмотрел на дверь.

И все повернулись туда же. В дверях стояла... с первого взгляда и не поймёшь какого возраста — женщина. Вся в чёрном, голова окутана чёрным платком, и лицо бледное до голубоватой белизны.

— Смелее, — улыбнулся ей Мирон Трофимович. — Входите.

Она потупилась и вошла, колыхнув длинной чёрной юбкой, из-под которой виднелись только носки чёрных резиновых сапожек. Мирон Трофимович повернулся к классу.

— Это Манефа Леснова, будет учиться в вашем классе. Прошу любить и жаловать.

Андрей расплылся в улыбке и чуть шевельнулся, показывая, что стул рядом с ним свободен. Мирон Трофимович строго посмотрел на него, а потом оглядел класс. Свободных мест два. Рядом с младшим Морозом и в дальнем углу рядом с Черновым. Остальные столы заняты. Пересаживать... лишняя сумятица... нет, пусть выбирает сама... И повернулся к ней.

— Садитесь.

Она помедлила и подошла к столу Андрея. Видимо, Тим ей показался страшнее. Мирон Трофимович кивнул.

— Хорошо. Леонида Георгиевна, извините, что помешал.

— Ничего, — улыбнулась та. — Мы нагоним.

Все встали, провожая директора, и снова сели, когда за ним закрылась дверь. Леонида Георгиевна написала на доске тему и стала диктовать задание. Андрей писал быстро, искоса рассматривая неожиданную соседку. Руки тоже белые, пальцы тонкие, не расплющены ни дойкой, ни другой тяжёлой работой, кожа гладкая, не морщит после стирок в холодной воде. И белизна... знакомая, тюремная белизна. Совсем интересно. Но задание уже записано, пора работать. Набор у каждого свой, да и Леонида Георгиевна подошла к новенькой и тихо заговорила с ней. Андрей ещё успел подумать о чудном имени и углубился в работу.

Работа, как всегда у Леониды Георгиевны рассчитана точно даже не до минуты, а по секундам, и чтобы нагнать упущенное в начале урока и уложиться до звонка, пришлось вкалывать, не отвлекаясь. И что там у Манефы получалось или не получалось, Андрей не знал.

Прозвенел звонок.

— Соберите реактивы. Тетради мне на стол, пожалуйста.

Встала положить свою тетрадь и Манефа, но тут же вернулась на место и села, потупившись. Подступиться к ней с вопросами никто не решился. Все вышли в коридор, а она осталась сидеть и сидела, не шевелясь, глядя на свои лежащие на столе руки и беззвучно шевеля губами.

Докурив сигарету, Андрей вернулся в класс и сел на своё место.

— Давай знакомиться, соседка, — весело сказал он. — Я Андрей Мороз, честь имею, а тебя, я слышал, Манефой зовут, так?

Она не ответила, только чуть-чуть, еле заметно кивнула. Звонок на урок не дал Андрею продолжить.

Писала Манефа медленно, явно не успевая за всеми, какими-то странными буквами. Андрей слегка подвинул свою тетрадь так, чтобы ей было удобнее списывать.И получил еле слышное:

— Спасибо.

Андрей склонился над тетрадью, пряча самодовольную ухмылку: главное — начать, а дальше само пойдёт. И когда прозвенел звонок на перемену, она сама искоса быстро посмотрела на него и повторила:

— Спасибо.

— Не за что, — тихо и весело ответил Андрей, убирая учебник и тетрадь.

И на этой перемене она осталась сидеть за столом, но быстро исподлобья поглядывала на входящих и выходящих одноклассников. Заметили это только Эркин и Артём: сами так умели, но, правда, получше.

На английском Андрей быстро понял, что языка Манефа совсем не знает. Они-то все говорили с детства, а учились только читать и писать, а она и слов не знает, не понимает ничего. Джинни, видимо, предупредили, не лезет к ней с вопросами и замечаниями, улыбается ей, но толку-то... И Андрей шёпотом предложил:

— Помочь?

Она молча замотала головой. Андрей пожал плечами, но повторять предложение не стал. В конце концов это её проблемы. Остальные тоже занимались каждый своим.

Оглядываться назад Манефа не рисковала, смотреть на учительницу было страшно: такая та молодая и нарядная, и не боится ничего, стоит перед парнями и мужиками, коленки из-под юбки видны, а не боится, учительница, ей никто не скажет... Манефа покосилась на соседа. Ишь как в рот ей смотрит, им, кобелям, одно надо, а у училки и грудь в обтяжку, и... она тихонько вздохнула и потупилась.

Следующие уроки настроения ей не улучшили, хотя говорили уже по-русски, и учительница была почти старая и не такая красивая, а последним вообще был учитель, седой и строгий, а глаза добрые. Но она всё равно мало что понимала и даже не слушала толком. А этот... Андрей — ловкий, об чём его ни спросят, всё знает.

Прошлую субботу Андрей пропустил, и, хоть все тетради Эркина и заданные на дом параграфы прочитал, но отвлекаться нельзя, о необычной соседке он и думать забыл. Понадобится ей, так сама заговорит, а у него и без неё полно хлопот.

Последний звонок, и все дружно срываются с мест. Всё, по домам! В вестибюле уже шумят дети. Тим прощается с Димом и Катей, благодарит соседку по башне, что отводит их домой, Эркин помогает Алисе одеться — сегодня погода хорошая, пусть погуляет в, пока он на шауни — у каждого своих забот полно. На Манефу если и смотрели, то мельком, и когда и куда она ушла, никто и не заметил.

К удивлению Эркина, Артём вниз со всеми не пошёл.

— Ты чего, малец? — спросил он мимоходом.

И услышал в ответ неопределённое:

— Дело у меня тут ещё.

Эркин кивнул и тут же забыл об этом.

Убедившись, что все ушли вниз, Артём быстро пробежал по коридору к другой лестнице, поднялся на третий этаж, снова по коридору и по запасной лестнице спустился к комнатам за сценой и уже оттуда вошёл в зал.

Здесь было тихо и пусто. Артём огляделся и подошёл к роялю. Во вторник, когда он пришёл на обычные занятия, его остановила в вестибюле эта... Алевтина Алексеевна и сказала, чтобы он пришёл в субботу после уроков в зал, и она его послушает. А сказать "нет" он не смог, привычка к послушанию, тем более белой леди, не позволила.

Артём снова огляделся и, убедившись, что никого нет, бросил сумку на пол, открыл клавиатуру и осторожно коснулся клавиши, соседней... Мороз говорил как-то, что шесть лет гитары не держал, а руки всё помнили. А у него самого как? Артём несколько раз растопырил и сжал пальцы в кулак, и рискнул взять аккорд. Верно, помнят, сами по себе помнят. А вот это? Сесть он не решился и играл, стоя, согнувшись пополам.

Алевтина Алексеевна не любила, когда без её ведома кто-то садился к роялю, и начиналось неумелое бренчание и подбор по слуху, и, подходя к залу и услышав осторожные спотыкающиеся звуки, нахмурилась, но, уже взявшись за ручку двери, остановилась, вслушиваясь. Там не подбирали, а... вспоминали. Да, играть умеют, вернее, умели и теперь восстанавливают. Как и она сама, когда... нет, не будем вспоминать то, что мешает жить. Играют мягко, но почему не упражнение, а пьеса? Мелодия интересная, игривая, даже фривольная... Не слышала раньше. Кто же это?

Алевтина Алексеевна осторожно открыла дверь и вошла. И еле сдержалась. У рояля стоял Артём Савельцев. Ей говорили, что он хорошо поёт, а церкви хору подтягивает чисто-чистенько и у берёз... Она потому и настояла, чтобы он пришёл на прослушивание, самородок можно обработать только в молодости, даже в детстве, потом голос закостенеет и останется для вечеринок и обихода, а... он играет, значит, его уже учили?

Артём так увлёкся — "О, моя любовь" вышла полностью и "Моя сексуальная штучка" тоже, а вот "Пушистый котёнок" застревает, тут мяукнуть надо, чёрт, не вытягиваются пальцы, у него, правда, этот пассаж и раньше плохо получался, на этом месте уже всегда лапают и играть мешают, и не слушают ни хрена, как ни сфальшивишь, так всё сойдёт, а если так попробовать и с левой зайти — что ничего не замечал и вдруг ощутил рядом чьё-то дыхание. Он поднял глаза и, ойкнув, отскочил от рояля, пряча руки за спину.

Алевтина Алексеевна улыбнулась.

— Ну и чего ты испугался? У тебя очень хорошо получается.

— Спасибо, мэм, — автоматически бормотнул Артём по-английски.

— Ты учился играть? — спросила Алевтина Алексеевна. — Или сам подбирал? По слуху?

Артём замялся, не зная, как лучше соврать. Правду говорить он вовсе не хотел. Но, к его облегчению, Алевтина Алексеевна не стала расспрашивать, а села к роялю.

— Ну-ка, повтори, — и дала ему тон.

Артём подавил вздох и запел.

Алевтина Алексеевна сразу услышала чистоту и верность голоса, спокойно проверила диапазон, чувство ритма и всё остальное. Очень приятно, и, похоже, азы уже пройдены, голосом мальчик владеет.

— А теперь спой, что ты играл. Без слов, только мелодию.

Сказала и удивилась его радости. Ведь обычно петь без слов не любят, не понимают цели этого, для всех, ну, для большинства слова в песне важнее мелодии, неужели мальчик настолько музыкален?

Петь без слов — это хорошо, даже здорово, а то в "сексуальной штучке" такие слова, что если она знает по-английски, то влепят ему за приставание к белой на всю катушку. А без слов — попробуй, придерись. И Артём запел уже свободно, играя голосом.