Тетрадь 107

— Да, я помню, кино — это жидовская выдумка, — фыркнула Джинни.

— Джинни, не повторяй эти глупости, а тем более гадости. А сейчас я посмотрю, нормально, сидя в удобном кресле, в хорошем качестве.

— И с субтитрами.

— Тем более. Буду слушать его подлинный голос. Великий артист.

— Я не спорю, — пожала плечами Джинни. — Но мы его в прошлое воскресенье смотрели. И дважды: сначала по-русски, с... да, дубляжем, а потом ещё ходили на этот же сеанс, с субтитрами.

— Ну и что? — Норма оглядела себя в зеркале и стала одеваться. — Ты же любишь перечитывать книги. Я иду в кино, а ты не хочешь, не иди, найди, чем заняться.

Джинни покраснела.

— Я говорила, ма, сегодня придёт Гриша... Громовой Камень.

— Я помню, — кивнула Норма. — Думаю, ты вполне справишься с приёмом сама. Две серии, к десяти я буду дома, ну, в четверть одиннадцатого. Времени вполне достаточно.

Джинни стала совсем пунцовой.

— Мама...

Норма надела шубу и, ещё раз поглядев в зеркало, поправила шапочку, верхний платок решила не надевать, всё-таки зима только началась и главные морозы ещё впереди, нечего кутаться заранее, поцеловала Джинни в щёку.

— Ты уже большая девочка, Джинни, я всё понимаю. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, мама.

Джинни закрыла за ней дверь и посмотрела на часы. Без двадцати шесть, а Громовой Камень сказал, что придёт в полседьмого, так что они — он и мама — никак не столкнутся, да, мама всё понимает, но всё равно так лучше, и у неё почти час, чтобы подготовиться. Переодеться, подкраситься, сделать причёску, сделать на завтра уроки и... и на всё у неё только один час, даже меньше часа...

...Она успела почти всё, даже к урокам подготовилась, почти подготовилась. А всё остальное успела.

Странно, и чего она так волнуется? Громовой Камень уже бывал у неё, они сидели в гостиной, втроём с мамой, а потом как-то в Культурном Центре в её кабинете и тоже пили чай, и на вечеринках встречались, и каждый день на работе, и в кино ходили, всё-таки это гениальное изобретение, и... и на Купалу ходили! А она... будто впервые. Конечно, что мама пошла в кино посмотреть своего любимца Гейбла, а на её взгляд он несколько слащав и старомоден, Болотников в "Пушки, к бою!" намного эффектнее, все девчонки влюбились, нет, это хорошо, прямо удивительно, как мама всё понимает, но... но чего-то страшно, и хочется, чтобы мама была дома, тогда точно ничего не случится, и не по её вине, а мама была дома, при маме же нельзя, а так... Нет, она — не девочка, и понимает, что водить парня на верёвочке, манить и не давать, в колледже говорили: "динамить", опасно, парни от такого на стенку лезут и сбегают, и рискуешь вовсе ни с чем остаться, а Громовой Камень ей нравится, он совсем не похож на глупых и злобных дикарей из детских книжек и тем более на тех, памятных ещё по имению, да она там и не отличала их от остальных рабов... даже... странно, но она не помнит Мороза, почему? Он такой красивый, должен был кидаться в глаза, а она его ну, никак не может вспомнить. Ну, ладно, об этом она подумает потом, невежливо ждать одного, а думать о другом...

...Громовой Камень пришёл, как и обещал, в полседьмого. Он чувствовал, что сегодня будет что-то решено, и отступать не собирался. Джинни ему нравится, а что она не русская... а сам он кто? Брать девчонку с Равнины, из стойбища? А что она здесь будет делать? Стойбищной скво нужен охотник, а эртилевским... Так это когда ещё он выберется на Равнину, чтобы приглядеть, сговориться с её роднёй, да и тоже... ошибёшься, так не переделаешь, только если вторую брать, а это уж слишком дорогое удовольствие. А здесь развод — дело если не обычное, то вполне терпимое и для обеих сторон не обидное. Так что отступать просто незачем. И снег лёг, так стало легче, а то в дожди ногу так крутило и дёргало, еле на работу ходил, хоть криком кричи, а сухой мороз стал — и всё нормально. И вообще всё хорошо. Костюм он себе купил, недорогой, но приличный, а с пальто успеется, эту зиму он и в шинели проходит, и ботинки под костюм, чтобы не мять брючины в голенищах, даже две пары, для улицы тёплые на меху и лёгкие, носить на работе, правда, и от двух полных зарплат за сентябрь и октябрь у него остался, как это, а, правильно, жизненный минимум, но это всё пустяки, не такое пережили, переживём и это.

Когда позвонили в дверь, Джинни метнулась в последний раз к зеркалу и побежала в прихожую.

— Оу, здравствуй!

— Здравствуй, Джинни, улыбнулся Громовой Камень, переступая порог.

Он разделся, повесив шинель и ушанку на вешалку, и, заметив новые кожаные шлёпанцы, нагнулся и стал расшнуровывать ботинки. Всё нормально, не тащить же снег на подошвах по всему дому, переобуваться, приходя с улицы, его приучили ещё в эртильском интернате. Шлёпанцы оказались впору. Интересно: это покупали специально для него или просто для гостей? Других тапочек не видно, так что, надо полагать, это для него. Факт... многозначительный.

Переобувшись, Громовой Камень выпрямился и оглядел себя в зеркале. Что ж, костюм, рубашка, даже галстук — всё вполне на уровне, и, пожалуй, на следующей неделе стоит сходить подстричься. В зеркале он увидел стоящую в дверях гостиной Джинни и с улыбкой обернулся к ней.

— Я готов.

— Я тоже, — ответно улыбнулась Джинни. — Проходи.

В гостиной уже включён камин, а на столике всё выставлено всё для чаепития. Громовой Камень, разумеется, знал, что огонь не настоящий, но сел так, чтобы видеть его: очень уж хорошая имитация, а почему чашек две?

— Мама пошла в кино, — ответила на непрозвучавший вопрос Джинни.

Громовой Камень молча кивнул, не зная, что сказать. Джинни разлила по чашкам чай, пододвинула ближе к нему сахарницу и тарелочку с ломтиками лимона. Горячий крепкий чай с сахаром и лимоном — что может быть лучше?! Только свежеобжаренные оленьи рёбра и... нет, раз недоступно, то и не сравнивай. Громовой Камень с наслаждением отпил и радостно улыбнулся.

— Отличный чай.

— Да? — обрадовалась Джинни. — Это "золотой слон".

Громовой Камень понимающе кивнул. Он тоже знал эту марку, ещё по Равнине. Там маленькая коробочка с золотым выпуклым слоном на крышке менялась на пять пулевых патронов, или на две, а то и три большие пачки "питьевого" чая, и чистым "золотого слона" не заваривали, а подмешивали по щепотке в "питьевой".

— Кексы мама пекла, — Джинни чувствовала себя неуверенно в русских тонкостях с "ты" и "вы" и потому избегала обращений. — А я печенье.

— Очень вкусно.

Джинни польщённо улыбнулась.

— Бери ещё. А... а твоя мама тоже пекла?

Спросила и испугалась своего вопроса: она же не знает, может, у индейцев неприлично об этом спрашивать, ведь Громовой Камень никогда не говорил о своих родителях. Но, к её облегчению, он улыбнулся.

— Пекла. Лепёшки с мёдом. И ягодами, — и, помолчав, чувствуя, что иначе обидит Джинни, продолжил: — Она рано умерла. А отец... ушёл на небо, к ней, когда я учился в школе, за две зимы до посвящения. И тоже от туберкулёза. Это я сейчас понимаю. А тогда... кровяной кашель. От него многие умирают. Я думаю, отец и отправил меня из стойбища в Эртиль, в школу, чтобы уберечь.

Он говорил по-русски, медленно, и Джинни не переспрашивала, хотя не всё понимала, вернее, не понимая отдельных слов, понимала всё.

— Мама была из другого рода, дальнего и не дружественного. Её родня не простила, и отца многие осуждали, нарушителей законов нигде не любят, может, поэтому меня и отпустили легко. И в школу, и на войну, и в Россию. Близкой родни у меня совсем не осталось. С войны вернулся, род свой, а жить в чужой семье пришлось, даже не у родни.

Громовой Камень замолчал, пристально разглядывая рдеющие поленья в камине. И Джинни смотрела на него, не смея нарушить молчание.

Громовой Камень сглотнул, заставил себя допить остывший чай, поднял на Джинни глаза и улыбнулся.

— Я... расстроил тебя?

— Нет, — ответила Джинни и тут же покраснела, сообразив, что сказала не то. — Извини, я не хотела, я...

— Ничего, — Громовой Камень протянул ей чашку. — Налей ещё, очень хороший чай.

И Джинни радостно захлопотала.

Отпив чая, уже Громовой Камень решил рискнуть.

— А у тебя? Остались родные? Там?

— Нет, — покачала головой Джинни. — Папа... умер, мне и года не было, я его совсем не помню, — и тоже, решив быть предельно откровенной, уточнила: — Он погиб, на войне.

Громовой Камень сдержанно кивнул, мысленно быстро подсчитав и сопоставив, что они никак не могли пересечься. Джинни не то тоже подсчитала, не то догадалась, но перевела дыхание и зачем-то заговорила о шестом классе, таком шумном и озорном. Дети хорошие, но рты не закрывают.

— Да, — засмеялся Громовой Камень. — Как воробьи весной.

Джинни не сразу поняла, и Громовой Камень с удовольствием и очень похоже изобразил воробьиную перепалку. Джинни так смеялась, что едва не перевернула свою чашку. Поговорили о школе и учениках, и даже о последних методических указаниях из Ижорска.

Всё выходило хорошо и как-то само собой. Недопитый чай остывал на столике, верхнюю люстру выключили, так что гостиную освещал только камин, а Джинни и Громовой Камень пересели на диван, устроившись рядом и почти вплотную. Разговор о методике преподавания языков продолжался, но был уже не важен и не нужен.

— А... а вот говорят, что индейцы целоваться не умеют! — вдруг, неожиданно для самой себя выпалила Джинни.

— Проверим? — предложил, нисколько не удивившись, Громовой Камень.

Он решительно, но не грубо обнял Джинни, привлекая её к себе.

— Проверим, — повторил он, уже не спрашивая.

Губы у Джинни были мягкими и тёплыми. Смешно, но целоваться, тем более, в губы, у шеванезов действительно не принято, но ещё в школе его этому научила рыжая Лизка-Лиса, ей было уже шестнадцать, десятиклассница, а он — семиклассник, по школьной терминологии "малёк", и обучение та разбитная девчонка начала почти теми же словами: "Индейцы целоваться не умеют". А потом... всякое потом было. Он многому научился. И целоваться тоже.

Почувствовав, что Джинни задыхается, он отпустил её.

— Ну как? Умею?

— Оу, — тихо вздохнула Джинни, опуская голову на его плечо.

— Не понял, — негромко засмеялся Громовой Камень. — А ну-ка, ещё раз.

В последний раз Джинни целовалась в колледже и даже уже не помнила имени тощего вихрастого парнишки, с которым танцевала на вечеринке у Синди, да, та как раз купила потрясающее обалденно-офигительное платье и устроила по этому поводу столь же офигительную вечеринку. А потом... потом было имение и... и всё остальное, о чём вспоминать совсем не хочется, тем более сейчас. Губы Громового Камня показались шершавыми, но это было так приятно и... волнующе, так необыкновенно, что она уже ни о чём не думала, бесстрашно обнимая Громового Камня за плечи и шею.

Звонок заставил их вздрогнуть и отпрянуть друг от друга.

— Кто это? — Джинни удивлённо смотрела на Громового Камня.

Он пожал плечами, и Джинни уже готовилась сказать, что это, наверное, просто ошиблись дверью или дети шалят, но тут позвонили вторично. Это уже быть ошибкой не могло, и Джинни побежала в прихожую. Громовой Камень поправил съехавший почему-то набок галстук и сел прямо. Прислушался к голосам.

— Оу! — удивилась Джинни. — Привет, Джен.

— Привет, — улыбнулась Женя, входя в прихожую. — Джинни, выручишь?

— Конечно, — сразу согласилась Джинни. — А что случилось? — и тут же: — Оу, какая ты нарядная. Как невеста.

— А я и есть невеста, — засмеялась Женя и, увидев изумление Джинни, объяснила: — Мы годовщину свадьбы отмечаем. Мне такие цветы подарили, Джинни, мечта, во, с Алиску, ни в одну вазу не влезают, а резать жалко, я у вас вазу видела, большую, напольную, не одолжишь?

— Ну, конечно! И много гостей, Джен? Прелесть какое платье!

Громовой Камень слушал доносящийся из прихожий девичий стрёкот и щебет, в котором не только слов не разобрать, но и непонятно, на каком языке стрекочут, и улыбался: все девчонки одинаковы.

— Да, Джен, конечно! — Джинни вбежала в гостиную, щёлкнув по пути выключателем.

Громовой Камень на мгновение зажмурился от слишком яркого света, но тут же открыл глаза.

— Здравствуйте.

— Ой, здравствуйте, — улыбнулась Женя.

Но ни удивляться, ни думать о том, что бы означало присутствие здесь Громового Камня, было уже некогда. Джинни стояла рядом с большой и действительно очень высокой керамической вазой кирпичного цвета. Джинни решительно вынула из неё сухие декоративные цветы: белые плоские кругляши и ярко-оранжевые пухлые бубенчики. Женя такие уже видела на рынке в Старом городе и даже подумывала о покупке, но тогда не стала: слишком большие для её двух вазочек.

— Подойдёт?

— Да, конечно. Большое спасибо.

Воды в вазе не было, и Женя с Джинни попробовали её приподнять. Громовой Камень решительно оттолкнулся от дивана и встал. Теперь лишь бы нога не подвела.

— Я за Эркином схожу, — выпрямилась Женя. — Оставь, Джинни.

Когда она назвала Эркин, Громовой Камень узнал её. Это мать Алисы Мороз из первого класса, жена Эркина, вот не думал, что она с Джинни подруги. Хотя, почему и нет? Живут рядом.

— Ну-ка, — раздвинул он их плечами и взялся за вазу.

Сам не ждал, что получится. Не только её поднять — увесистая, конечно, но терпимо, но и шагнуть к двери, и ещё раз... Ахнув в два голоса, Женя и Джинни побежали перед ним, раскрывая двери.

До коридора добрались вполне благополучно. Нога, конечно, болела, но Громовой Камень привычно не обращал на боль внимания и старался ступать твёрдо.

Женя распахнула дверь своей квартиры, Громовой Камень шагнул, преодолевая боль, и вдруг стало легко: чьи-то сильные руки подхватили и с мягкой властностью отобрали вазу.

— Я возьму, кутойс.

Эркин? Да он, однако... при поном параде, похоже, здесь праздник.

Прихожая наполнилась людьми. Его и Джинни знакомили и представляли, но всё сейчас проскакивало как-то мимо сознания, потому что один из гостей — высокий голубоглазый блондин — настолько походил на Алису, что тут и сомнений быть не могло. И ещё он понял, что гости с той стороны. Разговор большей частью шёл по-английски, хотя старик, которого называли Игорем Александровичем и профессором, был явно русским. Громовой Камень обменялся со всеми рукопожатием, поздравил Эркина, и они с Джинни ушли.

Когда они вернулись в гостиную, Джинни тихонько вздохнула и предложила:

— Ещё чаю?

— Да, — кивнул Громовой Камень. — От чая отказаться не могу.

И пока Джинни суетилась и хлопотала, ставя на огонь чайник и убирая куда-то сухоцветы, Громовой Камень сидел на диване и сосредоточенно глядя на рдеющие в камине поленья, думал. За Алисой приехал её отец с той стороны. Чем помочь Морозу? Эта, как её, женя — мать, и её слово решающее, это на сына отец имеет все права, а у дочери кровь матери. Если Женя согласится отдать Алису, то... то всё, ни по каким законам и обычаям у Эркина прав на Алису нет.

— Гриша, — Джинни осторожно коснулась его плеча.

— Да, — Громовой Камень вздрогнул и вскину на неё глаза. — Да, Джинни.