Цепкие оковы силы

— Что?! — отшатнулся Сергей. — Ты сбрендил, Юрьев?

Мальчишка. Если уж пошел ва-банк, иди до конца. Забери с собой всех, кого сможешь. Я бы так сделала. Наверное.

Хозяин шагнул следом, заставляя Сержа пятиться дальше. Я не вмешивалась, тавро, итак, пекло, не переставая, только смотрела. Розочка все еще была между ними, щерилась заостренными лепестками, жаждала крови.

— Ты нарушил первое правило, парень. Напал на колдуна, — усмехнулся Хозяин, когда между ними почти не осталось свободного пространства. Он двинулся еще ближе, насаживая животом на острие. — И за это наказание одно: смерть.

Кровь капала на пол, я слышала: кап-кап, кап-кап. Воздух наполнился запахом соли и железа, будоража мою сущность. Я невольно облизнула губы, не в силах отвести взгляд от пальцев Сержа, окрашенных красным. Тот тоже смотрел, удивленный, ошарашенный. Смотрел и никак не мог выпустить бутылку из рук. Он и Юрьев — эти двое представляли собой странную композицию, пугающую, нелепую, уродливую.

— И еще, парень. — Хозяин отступил на шаг. Ему было больно, я знала, но ни тени страданий не появилось на холеном лице. — Среди присутствующих только одно чудовище, только один зверь. Она.

И указал на меня.

— Она.

А потом он подарил мне еще одну улыбку и отдал приказ:

— Оборачивайся. Медленно.

Какая же ты сволочь, Хозяин.

Я сжала кулаки, сдерживая невыносимое желание обернуться, скинуть слабое человеческое обличие. Смотрела на Юрьева, мечтая увидеть, как воспламеняется на нем одежда, как кожа покрывается волдырями. Но все тщетно, колдовской силы во мне не было.

Хозяин демонстративно задрал подол рубахи, обнажая израненный живот, затем вытащил из кармана бутылочку. Темная бутылочка зачарованного стекла, такая не разбивалась и не терялась Никогда. Если, конечно, владелец не пожелал с ней расстаться. Юрьев не желал. Он отвинтил крышку, сделал глоток и нарочито медленно облизнул губы. Рана на животе моментально заросла.

Теперь взгляды колдунов были вновь обращены ко мне. Жадность, зависть, желание обладать, жажда убить, подчинить, уничтожить — в них все. Ведь то, что хранилось в бутылке Хозяина — его главная сила — это часть меня. Моя проклятая волчья кровь.

Взгляды колдунов ранили, но мне не привыкать. Не в первый раз и не в последний. Не страшно. Гораздо страшнее увидеть, как кривится в отвращении лицо мальчишки, как страх вытесняет другое чувство.

Ведь знать, что любимая женщина — монстр и наблюдать, как она им становится — это не одно и тоже.

— Оборачивайся, — повторил Хозяин

В его голосе появилась сталь, от клубящейся силы было тяжело дышать. Тавро уже не пекло, а жгло каленым железом. Хотелось рухнуть на пол и выть, но я лишь сильнее стиснула кулаки.

Наверное, это было смешное зрелище: полуголая женщина, пытавшаяся изо всех сил оставаться собой. Но смеяться мне не хотелось.

— Паулина, посмотри на меня. Прошу.

От тихого ласкового шепота Сережи я чуть не подпрыгнула на месте. Но посмотреть на него так и не решилась.

— Оборачивайся! Давай же, — попросил он. — Не нужно из-за меня терпеть. Ну же!

Дрожь сотрясла мое тело, с таким трудом сдерживаемые оковы рушились. Волчья сущность брала контроль, опрокидывая в водоворот обращения. Наши с Сережей взгляды встретились лишь тогда, когда мой мир потерял краски, ощетинился запахами и звуками. Когда предметы стали чуть больше, а люди и колдуны выше. Когда я стала лишь частью себя прежней.

— Ты красавица, — прошептал Серж и сделал шаг ко мне. — Прав Юрьев. Красавица...

Его голос сорвался в конце фразы, глаза были широко распахнуты, в них плескались отголоски пережитых эмоций. Еще бы, медленный оборот — зрелище ужасное. Чем медленнее появлялась волчица, тем больше боли я испытывала. Быстрее, всегда проще. Но контроль сегодня был у Юрьева.

— Можно подойти? — спросил Серж.

Нельзя!

Я зарычала, оскалилась, демонстрируя клыки.

Не нужно подходить ближе, мальчик, не нужно. Это опасно.

— Браво, Паулина! Браво!

Оказалось, я забыла обо всех вокруг, о мире, но мир, в лице Юрьева, обо мне помнил.

— Замечательно представление! — он экзальтированно захлопал в ладоши. — Я просто не мог мечтать о чем-то подобном.

Развернулась, прижала уши к голове, припала на полусогнутые передние лапы. Я была готова к атаке, но колдун лишь усмехался. Смотря прямо в глаза, бросая вызов, подошел и положил руку на вздыбленную холку, подкрепляя прикосновение толикой силы. Этого хватило, чтобы я, скуля, рухнула на спину, показала незащищенный живот.

— Хорошая девочка, умница моя. А теперь убей мальчишку. В его услугах мы больше не нуждаемся.

Ты монстр, Хозяин. Подлый гад, привыкший загребать жар чужими руками. Но я не могу сопротивляться.

— Убей! Убей! Убей! — скандировали колдуны и ведьмы. — Убей! Убей!

Под их крики я тяжело встала. Подняла глаза на Сержа. Он стоял бледный, напряженный, но не сломленный. Наши взгляды снова встретились, и в его не было ненависти. Мальчишка подарил мне улыбку, и от этого хотелось выть. Ведь я поддавалась приказу Хозяина, уступала искушению. Ощущала, как десны сводило от желания впиться в горячую человеческую плоть. Рвать, кусать, давиться мясом и кровью.

Прав Юрьев, я тоже монстр.

— Убей, — насмехался Хозяин, понимая, что со мной происходит. — И сделай это медленно. Я хочу насладиться каждым мгновением его агонии. Впитать эманации. В конце концов, его долг так и не будет оплачен.

Мой строгий ошейник — тавро, предупреждающе запульсировал. Намекал, что сопротивление будет караться строго. Я медленно подошла к осужденному, борясь с каждым своим шагом. Ведь человеческий разум горел в муках, а волчья сущность постанывала в предвкушении.

Но вместо того чтобы бежать, прятаться, молить о жизни, провоцируя хищницу, Серж опустился на колени. Теперь мы были одного с ним роста, я видела в его зрачках свое отражение, свою оскаленную пасть.

Сережа протянул руку, осторожно коснулся моего носа. От его пальцев пахло кровью Хозяина, и я невольно увернулась, ворча.

— Не бойся, красавица. Не обижу.

Не бойся... не обижу... Какая нелепость! Бедный-бедный мальчик Сережа, неужели ты обезумел? Хотя я тоже сошла с ума. Давным-давно.

Я истерично захохотала, но в волчьем обличье смех вырвался мерзким лающим кашлем. С трудом взяла себя в руки и сделала шаг вперед. Ткнулась носом ему в грудь, с шумом втянула запах. Вкусный: острая нота страха, пряная — отчаяния и бездна сладкой жалости. Жалости ко мне.

Безумный мальчишка! Пожалей лучше себя! Не меня.

Сделала еще вдох и подняла морду к лицу. Нос к носу, глаза в глаза. Облизнула его губы.

Убогая пародия на поцелуй, ты, мальчик, достоин лучшего, но иного дать я не могу. И никто больше не сможет. Жаль.

— Давай, красотка, к чему тянуть время.

Он улыбнулся, обнял за шею, и снова шепотом попросил:

— Давай, Паулина. Не заставляй меня ждать.

В моих глазах появился туман. Неужели слезы? Неважно. Надо бы оттолкнуть его, выбросить из головы все мысли, поддаться волчьей сути и сделать то, что нужно. Да? Да. Я почти готова. Почти...

Вспышка перед глазами была подобна молнии среди ясного неба. Я замерла, забыла дышать, потому что знала, что последует за ней. Образы, мысли, память осужденного — все это впитается в мозг, станет частью души, останется со мной навсегда.

Не хочу!

У меня не было колдовских сил, но был дар, вернее, проклятие: считывать память человека. Такое случалось редко, но недостаточно, чтобы забыть об этом навсегда. И вот теперь я снова с обреченностью следила за калейдоскопом чужой судьбы.

Сережа щедро делился своими печалями и радостями, своей болью и надеждой. Эмоции и события мелькали искрами, проносились перед внутренним взором со скоростью света. Год за годом, складываясь в жизнь, пока скорость не замедлилась, воспоминания не стали выборочными.

Я видела его глазами, слышала его ушами, ощущала органами чувств. Переживала вновь то, что волновало его больше всего. То, почему он оказался здесь, почему отдал себя колдуну.

То, из-за чего отдаст сегодня жизнь.

Дождь идет стеной, по стеклу потоки воды. Дворники не справляются, скорее мешают, ухудшая и без того плохую видимость. Оглушающе, будто и нет преграды в виде кузова автомобиля, взрываются громовые раскаты, черное небо вспыхивает красными, розовыми, фиолетовыми кляксами молний. Ветер дует прямо в лобовое, давит, отчего машина скрипит всеми составными частями, скулит, будто больная собака, дребезжит старым посудным сервантом.

— Серый, долго еще? Мать, наверное, с ума сходит.

Бросаю короткий взгляд на брата и тут же возвращаюсь к дороге. У Кости закрыты глаза, сам он съежился на сидении. Ему страшно.

Эх, надо было остаться у отца, как он предлагал, переночевать, а потом, с утра, ехать домой. Но я так устал в гостях. Устал улыбаться его новой жене, ее родне. Отвечать на дурацкие вопросы, ловить насмешливые взгляды. И делать вид, будто мне все равно.

— Теоретически, скоро должны доехать.

Теоретически. На практике все сложнее. Кажется, я свернул куда-то не туда.

Пытаюсь высмотреть огни города сквозь дождь, но вижу лишь силуэты холмов и темноту, подступающую со всех сторон. На встречной полосе пусто. Последняя машина полосонула светом фар примерно двадцать минут назад. Сзади никого. Приходит мысль, что мы остались одни во всем мире. Наедине с грозой.

Снаружи продолжает громыхать, а потому новый звук я вычленяю не сразу. Поэтому и реагирую поздно. Слишком поздно.

Чудовищный удар обрушивается слева едва ли не продавливая дверцу. А потом машину подхватывает неуправляемый поток и устремляет вниз по склону. Несколько раз меняется верх и низ. Я слышу вопли Кости, душераздирающий скрип металла, рев стихии. Очередной удар отдается во всем теле болью, я захлебываюсь криком и подступающую темноту принимаю с благодарностью.

Прихожу в себя утром. Тело — сплошная рана, каждое движение сродни пытке. А погода смеется, солнце светит, птички поют. Им все равно, что рядом, больше похожий на изломанного манекена, чем человека, лежит мой брат.

Давлю в себе желание заорать, щупаю пульс, слушаю дыхание — жив. Пока жив. Только бы найти телефон, только бы он работал. Звоню спасателям. Где мы, не знаю. Только бы хватило заряда, только бы отследили.

Скорая едет слишком медленно, да я бы сам донес его быстрее...

Вкалывают успокоительное, чтобы не мешал.

Мать встречает в больнице. На лице одни глаза. Руки дрожат, голос тоже. Отца нет, и хорошо. Иначе я не выдержал бы, убил. Это он виноват, его звонок, его приглашение. Обещание, которое он вынудил дать. Или... Нет, я. Я тоже виноват. Виноват. Виноват. Согласился, смалодушничал, не справился.

Дни в больнице — это годы. Одно и тоже: уколы, перевязки, тоска. Брат в коме, прогноз неутешительный. Сижу у него, пока не выгоняют. Мать рядом, отца нет.

Завтра выписка. Нужно искать работу, учится некогда. Да и дьявол с ней, учебой. Прокормить бы семью, тем более Косте нужна особая диета.

Пришел отец, давлю в себе желание наорать. Стоит, смотрит, пытается что-то сказать. Обрываю. Смысла слушать его нет. А вот человека, который явился вместе с ним выслушать приходится.

Нам предлагают чудо. Вылечить Костю. Всего-то и надо, пожелать, да стать собственностью того, кто это предлагает.

Вначале смеюсь как полоумный, а потом становится не до смеха. Или мне вкололи галлюциноген, или он реально колдун, как себя называет.

Колдун, твою мать. Реальный.

Остается малость, решить, кто платит.

Отец отводит глаза, юлит. Оказывается, его новая беременна. Он не может оставить ее. Понятно, скоро у него появится новый ребенок, зачем же отдавать себя за сломанного старого.

Выступаю добровольцем.

Колдун усмехается, какой же он неприятный тип. Глаза, что льдинки, от самого холодом веет. Но делать нечего. Клянусь на крови служить, принадлежать, выполнять все, что скажут, пока не выплачу долг. Или не умру.

Костя открывает глаза. Колдун всего лишь провел открытой ладонью у него над головой, и брат очнулся. Смотрит на меня, пытается улыбнуться.

Не шевелись, Костян, потерпи немного. Скоро побежишь.

Я вывалилась из воспоминаний и некоторое время не могла отдышаться. Эмоции Сережи все еще довлели, затмевая мои собственные. Он так и продолжал держать меня в объятьях.

— Убей, — как сквозь вату я слышала голос Юрьева. — Хватит играть.

— Убей! Убей! Убей! — надрывались колдуны. — Порви на части!

— Давай, красавица, — прошептал Сережа. — Я готов.

А я готова?

Готова. Но сделаю не так, как хочет Хозяин, как жаждут зрители. Все произойдет быстро. Незачем тебе страдать еще больше.

Ткнулась носом ему в шею, прощаясь, и сомкнула клыки на незащищенном горле. Зажмурилась, чтобы только не видеть, как жизнь покидала мальчишку.

Счастливого пути.

— Дурная шавка! — На холку легла чужая ладонь, пальцы больно впились в шкуру, будто хотели проткнуть насквозь, а потом неведомая сила оторвала меня от тела Сережи и швырнула прочь. Я с грохотом врезалась в барную стойку.

— Все прочь! — Похлеще любого волка прорычал Юрьев. — Вон.

Зрители моментально испарились. Ушел даже Воротаев, ведь спорить с Хозяином, когда он в гневе, было чревато. Наступила блаженная тишина. Ощущая, как ноет все тело, я невольно улыбалась.

— Дурная ты шавка, Паулина, — повторил Юрьев, но в его голосе больше не слышалась злоба. Хозяин был доволен.

Непонимающе подняла глаза, так и есть — ухмыляется.

— Дурная шавка, за то и уважаю, — он коснулся моего лба. — Хорошо сработала, не подкопаться. Воротаев бабки перевел, а бабу не получил. Чудно.

То ли от удара, то ли пережитых эмоций, соображала я плохо.

— А теперь уматывай. Отлежись где-нибудь. Хоть в своей каморке, хоть до дома дуй. Завтра в девять утра жду. Ты мне нужна боеспособной.

И не успела я хоть как-то среагировать, даже мысленно крикнуть, куда он мог засунуть свое уважение, Максим Юрьев исчез.

Я осталась одна.

Глава 2. Александр

Неделю назад

День не задался с самого утра. В пять зазвонил телефон, и Тарасов не терпящим возражения голосом велел собираться. В отделении опять кавардак, и мне было велено навести порядок, пока не прибыл проверяющий из области. На справедливый вопрос о том, почему мне сообщили об этом только сейчас, майор вызверился, что мол и его порадовали час назад. Все бы ничего, да только и вчера, вернее, сегодня я вернулся домой лишь в половине первого, когда все нормальные отцы уже поцеловали на ночь детей и видели не первый сон.