Вечное возвращение "Семи самураев"

По преданию молодой Мусаси вызвал на поединок на деревянных мечах лучшего мастера страны Ёсиока Сэидзюро. Почувствовав в Мусаси достойного противника, Сэидзюро тайком заменил свой деревянный меч на стальной и победил противника "рассекши правую бровь". Кюзо роднит с Миямото Мусаси еще одна черта — он ряб и некрасив лицом. Мусаси тоже был безобразен ликом и весь покрыт струпьями. В кино очень важны внешние детали, способные рассказать о многом. Даже если зритель не заметит их при первом просмотре, деталь все равно работает на подсознательном уровне.

Камиидзуми и Цукихара, Мицуёси и Мусаси. Куросава дает отсылки к биографиям почти всех знаменитых японских мастеров меча конца XVI — начала XVII веков. Можно предположить, что мастер кино задумал создать сагу о мастерах меча.

Для культуролога велико искушение представить Камбея Симаду сказочным персонажем, "культурным героем" по традициям дальневосточной литературы восстанавливающим вселенский порядок. Тогда его окружение можно трактовать как "сказочных друзей" героя, а сюжет интерпретаций "Речных заводей" Ши Най-аня или их "римейка" — романа "Восемь псов" классика японской литературы Бакина. Жанр гунки формирует сюжет по классическому образцу "моноготари" — сборнику новелл связанных только общей фабулой.

Да, действие развивается по законам дальневосточных сказаний, но одновременно подчинено законам киножанра, требующего последовательности подачи эпизодов, их сюжетной окраски. Куросава тяготеет к историческому реализму, помня и понимая, что героико-романтические истории имеют свойство происходить не только в романах, но и в реальной жизни. Даны лишь отсылки к классическим героям(10), семь самураев не идеализируются в романтическом ключе.

Они "типичные" и одновременно лучшие представители своего сословия, руководствующиеся моралью бусидо(11). Сталкивая рыцарскую (самурайскую) и крестьянскую мораль Куросава пытается взвесить это столкновение на весах морали общечеловеческой.

10 — Как ни вспомнить окружение достославного Минамото Ёсецуне, главного героя средневековых романов и хроник, а в поступках и в речах Кикутьё можно узнать его знаменитого слугу сёхея Бэнкэна.

11 — Само понятие "бусидо" (путь воина) впервые появилось именно в конце ХVI веках в трудах Тори Мототада (1539-1600). Характерно что к этому времени относятся многочисленные попытки сформулировать кодекс самурая-вассала. В частности "Сто правил" Такеды Сингена. Основные труды по бусидо появились только через столетие.

Кодекс чести самурая начал складываться значительно раньше — c ХI века. Обычно передавался в изустной форме в виде множества поучительных новел "о воинах прежних славных лет" (те же гунки), что должен и что не должен делать самурай, как он должен поступать.

Всякий раз, когда самурай пытается быть безупречным или, наоборот, поддается нахлынувшим чувствам, поступок его несет двоякие последствия: добро для одних обращается или во зло в глазах других или становится злом. Спасение оборачивается смертью, любовь порождает ненависть, сострадание — жестокость.

Расправа Камбея над взявшим в заложники младенца негодяем не вызывает благодарности родителей. Вне себя от радости рыдают они над спасенным, даже не удостоив взглядом удаляющегося спасителя, который тоже не думает обернуться. Подвиг Камбея вызывает безмерное восхищение юнца, которому, следуя своему за своим романтическим чувством, придется погрузиться в грязь войны и убить человека. Первый благородный поступок Камбея, в конечном итоге, спасет деревню от гибели, и, одновременно, разожжет зависть Кикутьё, что приведет того к смерти. Не сможет Камбей Симада спасти от дикого крестьянского самосуда пленного разбойника. Даже безукоризненная мораль отступит перед поднявшей оружие мести слепой старухой, потерявшей всю семью и мечтающей только об одном — поскорей умереть. Перед смертью старуха отомстит и поможет ей вся деревня, а в душах самураев останется тяжелый осадок от несоблюдения заповеди.

Не в состоянии избежать смертельной схватки с очевидно слабым противником безупречный мастер Кюзо. Даже восхищенный его мастерством Камбей с сожалением воскликнет: "Какая бессмыслица!".

Иронично назвавший себя фехтовальщиком "школы колющих дрова" весельчак Хэйхаси угловатым участием наносит жестокие душевные раны крестьянину Рикиси, жену которого разбойники увели в полон. Словно в искупление причиненных страданий самурай ценой своей жизни спасет того же обезумевшего от горя Рикиси, решившего броситься в огонь вслед за женой.

Даже первая любовь между безусым Кацусиро Окамото и крестьянской девушкой Сино неожиданно предстает в дурном свете. Сбылись дурные предчувствия горячо любящего ее отца Манзо: все самураи развратники, мечтающие обесчестить его дочь. Узнав об этом безупречный Камбей цинично отпускает соленую шутку, вполне оправданную в тяжелых обстоятельствах, поскольку снимает напряжение крестьян перед боем.

Обаятельнейший Кикутьё (одна из лучших актерских работ Тосиро Мифунэ) следуя порыву не раз находит выход из сложных ситуаций. Но оставляет свой пост, желая снискать славу бойца подобную славе мастера Кюзо. Убив врага Кикутьё добудет мушкет, но этот опрометчивый шаг позволит разбойникам ворваться в деревню и устроить резню. Лишь мужество спасает самураев и крестьян от поражения ценой гибели многих, в том числе самурая Горобея и любимца Кикутье "похожего на пугало" крестьянина Йохейя.

Все эпизоды фильма работают на главную идею: Куросава вводит в самурайскую этику парадокс. Кодекс бусидо предписывал самураям бесконечную преданность своему господину, воспитание себя в постоянной готовности не раздумывая отдать за него жизнь.

На этот раз господами самураев становятся крестьяне — униженное сословие, в иных обстоятельствах болтающееся под ногами воинов, словно сорная трава. Если за сюзерена — даймё или за собственную честь самурай готов расстаться с жизнью, то как служить людям, которым понятия честь, долг, советь "не положены" в силу низости их происхождения? Конечно, такой хозяин не прикажет вспороть живот по ничтожному поводу, не положит на поле боя всех своих воинов ради мелочных личных амбиций... Какая разница если деревня по жадности, боязни самураев и неопытности наняла слишком маленький отряд фактически предназначив всех на заклание.

Крестьяне сами не знают, кого больше бояться: разбойников или самураев. Вдруг последние захватят власть в деревне и поведут себя обычным образам: грабя, насилуя, убивая, предавая все огню (12). Самураи чувствуют этот страх и оскорблены недоверием. Крестьяне жадны: даже жалеют что бандиты "запаздывают" — приходится тратить на самураев драгоценный рис (13).

12 — Об отношении самураев к крестьянам в средневековой Японии свидетельствует множество страшных фактов: обычаем было поджигать деревни, чтобы осветить поле боя ночью или создать дымовую завесу днем, на крестьянине самурай мог опробовать заточку меча... широкий спектр подобных преступлений перечислен в "проповеди" Кикутьё.

13 — Крестьянам запрещалось есть выращиваемый ими рис. За таковой проступок можно было лишиться головы. Большая часть риса изымалась на содержание самураев и знати. До революции Мёедзи ХIХ века в больших мешках раса (коку) исчислялось жалование самурая и доходы даймё.

Непростая ситуация ставит самураев перед сложным моральным выбором и выбор этот совершается.

Исподволь приходит понимание, что самураи служат не крестьянам, но собственному чувству долга и чести, проверяют себя и свои заповеди на прочность в условиях, когда благородство можно не проявлять вовсе — его некому оценить. Их чувства обращены на себя, хотя в данной ситуации необходимы иные императивы, которых нет в самурайских заповедях: милосердие, сострадание, человечность. Буддизму и конфуцианству знакомы подобные установления (14) но каноны обеих религий давно адаптированы самурайским кодексом бусидо. Из дзен-буддизма бусидо позаимствовал презрение к смерти, из конфуцианства — безмерную преданность старшим, прежде всего господину и своей семье. Остальное отброшено.

14 — Буддист мог просить о милосердии многоликую милостивую богиню-бодхисатву Каннон, которая жалеет все сущее, но не прощает, и не дарует спасение в этой жизни, но только дает надежду на более удачную реинкарнацию. В японском буддизме прослеживаются две линии: тарики и дзирики. Тарики взывала к состраданию и милосердию воплощений Будды, дзирики предписывала адепту на пути к просветлению полагаться только на свои силы. В основу самурайской этики естественным образом легла линия дзирики и презрение к тарики.

Новому времени необходимо новое — христианское звучание моральных истин. Фильму необходим персонаж — носитель этих истин. Христиан в ХVI веке в Японии насчитывалось немало благодаря деятельности испанских и португальских миссионеров.

Знаком с христианством и поступает в духе сострадания и милосердия Камбей Симада. Он заражает окружение духом совместного спасения. Влюбленный Кацусиро отдает свою рисовую порцию слепой старухе, обреченной на голодную смерть, поскольку все ее родственники убиты бандитами, а суровый обычай выживания японской деревни предписывал не кормить "лишние рты" (15). Примеру юноши следует мастер Кюзо, чуть позже все самураи. Даже деревенских детей угощают своим рисом, чем немало удивляют самих крестьян, для которых слово "милосердие" тоже похоже на хлопок одной ладони.

15 — Этот феномен стал основой сюжета фильма "Легенда о Нараяме".

Столкнув самурайскую и крестьянскую мораль "в лоб" Куросава одновременно выстраивает кружные мостки взаимопонимания. Не случаен акцент на "маргиналов", стоящих между самураями и крестьянами. На постоялом дворе то ли воришки, то ли профессиональные игроки в кости говорят в лицо и крестьянам и самураем, то, что те не в состоянии сказать прямо или вообще понять. Третьестепенные персонажи уходят в тень, как только появляются главные герои: Кикутьё и старец Гисяку.

Старейшина деревни Гисяку наделен высокой мудростью, а всякая высокая мудрость жестока. Гисяку одновременно презирает и жалеет крестьян, с высоты своей мудрости относится к беднягам снисходительно, но на равных может общаться только с самураями. Убедив "заречных" покинуть свои дома сам старейшина встречает врага с оружием в руках. Благородство пристало не только самураям.

"Главный маргинал", основной мостик понимания, следовательно, главный "моральный" персонаж — самозванец Кикутьё. Посредством введения этого действующего лица неразрешимая задача столкновения морали разрешается арсеналом искусства. Слишком высокие истины следует "заземлить" юмором и смехом. "Низкие истины" патетично и без фальши может высказать только проверивший их на своей шкуре. Таков Кикутьё.

Японская традиция не знала образов "из низов" подобных Тилю Уленшпигелю и Ходже Насреддину, что вполне оправдано — насмешник-простолюдин быстро лишился бы головы. Поэтому обычно в роли бродяг-весельчаков выступают неродовитые самураи со специфическим сословным юмором. Их роль похожа на европейских шутов, однако совершенно лишенных самоуничижения и паясничания. Куросава, ввел подобный персонаж — Хейхаси, одновременно легко обошел препон классических канонов, сделав Кикутиё простолюдином, выдающим себя за самурая. Благодаря подобному ходу персонаж Тосиро Мифунэ обретает внутреннюю свободу, вместе с тем комичность. Пролезший в господа простолюдин — вечный сюжет для шуток еще со времен Аристофана и Петрония Арбитра.

Натура бедная и несчастная, от того презирающая бедность и несчастье, Кикутьё веселит самураев и крестьян — ведет себя наиболее естественно, по-человечески, плюя на все условности самурайской морали и крестьянской круговой поруки, потому что отлично знает тех и других, особенно дурные их стороны. Если поступки Камбея определяются высшими моральными принципами, то Кикутье идет за эмоциями, чувствами, движениями души становясь любимцем крестьян и самураев. Порой его порывы можно назвать гениальными психологическими находками: в момент глубокого страха деревни перед нанятыми самураями он начинает стучать в колотушку тревоги, объединяя и тех и других перед угрозой большей опасности. В момент скорби над павшим товарищем именно он, а не Симада поднимает флаг погибшего Хэйхаси, вселяя в сердца мужество: "битва еще не кончена, мы не побеждены".

Кикутьё разрешает моральную проблему "как поступить" простым способом: "будь естественным (искренним) в своих чувствах", тогда как самураи исходят из принципа: "делай что должно".

Сталкивая мораль различных сословий, Куросава сталкивает традиционные жанры японского кино. Каноны дзидайгэки встречаются со сложившейся традицией "сёмингэки" — фильмов о простом человеке. Тонкость игры не только в описанной выше "столкновении самурайской и крестьянской этик" (что относится к психологии, имеющей "надвременную" сущность), но в столкновении уже сложившейся морали обеих жанров. Ранее не смешиваемые жанры выработали канонические "моралите". Простой человек, несмотря на его убожество и ничтожество достоин жалости и сострадания. В дзидайгэки самурай, несмотря на все превратности судьбы, всегда находит возможность проявить мужество и благородство, отвагу и преданность.

Куросава добавил "от себя" вестерн с его моралью "плохих и хороших парней" и правом финального поединка на главной улице городка. Задачу смешения жанров неразрешимую в рамках формальных поисков, мастер решает довольно просто: подчиняя все каноны сверхидее (16).

_________________________________________

16 — В "Семи самураях" обнаруживается и "русский след". Куросава вспоминал: чтобы научиться отображать глобальные исторические процессы через судьбы своих героев, пред написанием третьего (финального) варианта сценария, он перечёл "Войну и Мир" Льва Толстого. А для выстраивания фабулы движения маленького отряда, теряющего бойцов, но в конце концов одерживающего моральную победу, на период съемок Куросава сделал своей настольной книгой "Разгром" Александра Фадеева.

Понять эту сверхидею возможно, выяснив, что скрыто в листах тетрадей с биографиями персонажей. Биографии разрабатывались тщательно, но много ли зритель узнает о прежней жизни главных героев?

Только история Кикутьё обрисована пунктиром. Чудак, выдающий себя за самурая, не испытывающий особой привязанности к своему мечу, который таскает на плече словно крестьянин мотыгу, а перед решающей схваткой заготавливает для себя с полдюжины мечей. Де, в бою мечи ломаются, словно палки (17). Другие самураи относятся к своим катана с подчеркнутым почтением.

______________________________________

17 — Что свидетельствует не столь о неблагородном происхождении, сколь о богатой практике битв. Здесь Куросава цитирует гунки о тринадцатом сегуне из рода Асикага по имени Ёситэру. Когда напали враги, Ёситэру воткнул в пол несколько мечей и отбивался то одним, то другим клинком. Как и Кикутье уловка не спасла сегуна от гибели,

Кикутьё разражается морализаторской проповедью в адрес крестьян — жалких и подлых созданий, радеющих только о своей пользе, но причину их плачевного состояния возлагает на самурайское сословие. Соратники догадываются, что обличитель сам происходит из крестьян. Позже Кикутьё рыдает над осиротевшим крестьянским младенцем, говоря: "Он — это я".