Боспорец

НА ЗЕМЛЕ ЭЛЛАДЫ

Понтийцы проснулись на рассвете почти одновременно. Дождь прекратился, но море продолжало рокотать, накатывая всё более слабеющие волны на песок. Возле понтийцев стоял давешний сосед мужчина с девочкой и слегка, как то робко покашливал:

— Пришли вот поблагодарить вас за спасение нашей дочки, — нерешительно сказал мужчина, — мне было плохо от качки, да и сейчас, собственно, я ещё не отошёл от неё. Меня зовут Менедем, а дочь Еленой, мы из Синопа.

Лицо девочки при словах отца порозовело.

— Да всё нормально. Вы бы и сами поступили так же, — смутился Сократ, — это мой учитель Метродор, а я Сократ, выходит, мы почти земляки, мы из Боспора.

Девочка подошла к юноше и, покраснев, решительно протянула ему руку:

— Спасибо!

Отец с дочерью ушли.

— Смелая девочка, — сказал Метродор, — ты видел, как она посмотрела на тебя?

— Да она ещё ребёнок. Что это там происходит у корабля?

Он перевёл внимание Метродора на сборище людей возле их судна. Капитан стоял у корабля и честил всех: свою команду, богов, себя и даже невинных пассажиров. Сократ побежал к собравшимся людям.

— Что случилось? — спросил он, недоумевая, одного из матросов, оглядываясь на изрыгавшего проклятия капитана.

— Вон видишь трещину? — матрос показал рукой на середину корабля, и Сократ заметил узкую щель, змеившуюся от верха борта к килю корабля: — снизу под кораблём, видно, где — то посередине, находится камень, вот корма с носом провисли и просели на песке.

— И что теперь? — Сократ смахнул песок, прилипший к щеке.

— Да ничего! Разбирать надо нашу лохань и сшивать снова, но для этого нужно много времени и новых досок, — моряк сплюнул себе под ноги, — а если вам в Афины, то вы лучше ищите повозку и отправляйтесь в город.

— А где мы находимся? — Сократ посмотрел в сторону покатой возвышенности, где вдали виднелась колоннада какого — то строения.

— Это побережье Марафона. Видишь, вон виднеется храм Геракла*.

— Так мы недалеко от Афин?

— Да, братец. Один день пути, или два не торопясь, и вы там.

Сократ вернулся к Метродору, который тщательно вычёсывал огромным гребнем из головы и бороды песок.

— Учитель, мы попали в местность Марафон, то здание вдали — храм Геракла, а до Афин, как мне сказал моряк, отсюда два дня пути.

— Больше моряк тебе ничего не сказал? — глаза Метродора смотрели насмешливо.

— Да нет. А что, Метродор, он должен был ещё сказать? Ну да, вспомнил, здесь же Геракл осилил озверевшего вконец, местного быка, — Сократ радостно захохотал.

— Сам ты озверел, Сократ! И чему я тебя учил? Здесь же произошло и Марафонское сражение*. Возможно, вот на этом самом месте, где мы спали, шла жаркая схватка афинян с персами.

Сократ почесал затылок, и песок посыпался из волос на спину.

— Неплохо, учитель, было бы помыться, после морской воды всё тело зудит.

Я вообще — то, читая Геродота о Марафонской битве, думал, что это какое — то особое место, а тут песчаный берег, и всё.

— Не всё, Сократ. Видишь, вон тот холм, за которым виднеется одинокая колонна? По всей видимости, это сорос — братская могила павших греков. Давай, ищи воду, после такого ливня поблизости должны быть ручьи.

Они вскоре нашли мутноватый поток, поплескались в прохладной воде ручья, а затем пошли к соросу. Метродор по пути остановился у небольшого болота и срезал там камыш, после чего сплёл из него два венка*. Они подошли к погребальному холму, из которого торчали кустики травы и местами был виден козий помёт. Рядом с холмом на постаменте стояла мраморная колонна, увенчанная фигурой богини Ники*. Пожелтевшие от времени, барабаны колонны были с канелюрами, а ионическая* капитель — с завитушками. Мраморная богиня устремила свои руки на восток, к восходящему солнцу и казалось, парила в его лучах. Философ, очистив от травы небольшое место у подножья, возложил на него свой венок, кивнув Сократу, чтобы он сделал то же самое, и, достав фиал, налил в него вина из небольшого меха. В это время к ним нерешительно приблизился Менедем с дочерью. Философ кивнул им, и они стали наблюдать за действом им совершаемым.

Метродор поднял чашу и стал лить из неё вино на очищенное место, говоря:

— Пью за вас, герои афиняне и платейцы, сбросившие варваров в море и возвеличившие Европу перед Азией.

Сократ даже удивился, что обычно многословный Метродор больше ничего не произнёс, но заметил, что глаза учителя повлажнели.

Затем они по очереди выпили по несколько глотков разбавленного вина, из единственного у них фиала, поминая героев Марафона, и, постояв немного в молчании, пошли назад.

— Сократ, а чему тебя учит Метродор, — спросила Елена.

— Дочка, неприлично женщине первой начинать разговор с мужчиной, — вмешался её отец.

— Я не женщина, а девочка, — отрезала она.

— Я уже начинаю сожалеть, что волна не унесла тебя! — воскликнул рассерженный Менедем.

-Он учит меня замечать то, что всегда было под носом, но на что я никогда не обращал внимания..., то есть Философии, — ответил, смеясь, Сократ. Его поддержал своим мощным хохотом Метродор.

Вскоре к месту крушения корабля собрались местные зеваки и искатели работы. Капитан стал договариваться с одним из них о доставке нужного материала для ремонта обшивки судна, а пассажиры, решившие не дожидаться восстановления корабля, стали нанимать повозки, чтобы добраться до Афин.

Понтийцы наняли повозку в складчину с Менедемом и пожилым пассажиром, обещавшим богам за спасение строительство храма. Возчик, местный житель, обрадовавшийся подвалившемуся заработку, забросил их поклажу на двуколку со сплошными деревянными колёсами блинами, и они отправились вслед за ней в Афины. Проходя мимо храма Геракла, они остановились по требованию набожного пассажира, который решил возжечь свечи в честь спасения. Боспорцы за компанию вошли в старинный храм и совершили нехитрый обряд у статуи бога героя, исполненной древним мастером в архаичном стиле.

Войдя в храм, они бросили монеты в деревянный ящик, взяли восковые свечи, лежавшие рядом в стопке, и прошли вглубь помещения.

В сумерках старинного здания обнажённый каменный Геракл, в два человеческих роста, невозмутимо смотрел перед собой. У его ног лежало два огромных бычьих рога. Перед статуей, слабо её освещая, на металлической подставке с насыпанным песком догорала одинокая свеча. Посетители зажгли от неё свои свечи и установили их рядом. Лик древнего героя обрамляли длинные волосы, и он словно вытянулся напоказ, щеголяя могучими угловатыми плечами, прямолинейной неподвижностью рук и гладкой узостью бёдер.

— Изображение бога — героя какое-то совсем примитивное, — шепнул Метродору Сократ.

— Статуе больше шестисот лет, для той эпохи это шедевр, видишь, Геракл выставил одну ногу вперёд, — философ указал на левую ногу статуи.

— С левой ноги пошёл, — с удовлетворением заметил юноша.

-Не богохульствуй, боспорец, — пошутил Метродор, — пошли, здесь, кроме Геракла, нечего смотреть.

Метродор, как только они продолжили путь, спросил набожного пассажира, вышедшего из храма после долгой молитвы, что он построит по данному им обету.

— Я человек небогатый и потому, чтобы выполнить обет, построю небольшой храм Зевсу Сотеру*, размером с часовню, главное, чтобы алтарь там был, — отвечал тот неохотно, семеня за повозкой.

— А ваши предки молодцы, большой храм построили Гераклу, — обратился Метродор к возчику.

— Ещё бы, герой спас нашу долину от этого дикого зверя, иначе ходили бы мы сейчас все с рогами и на копытах, — бойко ответил марафонец.

— Почему с рогами, — не понял философ.

— Так этот бычок, говорят, накидывался на свободных гражданок и бесчестил их! — возчик расхохотался своей шутке, и его поддержали Метродор с Сократом и Менедем.

Елена, дремавшая на повозке, очнулась от их смеха и, посмотрев сонными глазами на мужчин, снова погрузилась в дрёму.

— Да я смотрю, парень, тебе палец в рот не клади, — продолжая смеяться, сказал философ.

— А мне без шутки и жизнь не мила, — марафонец стеганул легонько вола.

— Видишь, Сократ, какой упадок нравов; даже среди забитого, казалось бы, сельского населения наступает полное безверие в богов, — шепнул философ юноше.

— Да, учитель, ты прав. Те ритуалы и обряды что совершают люди, стали не более, чем привычки, но суеверия всё — таки живы, — и он глазами показал на богобоязненного спутника.

Боспорцы неспешно шли за скрипевшей повозкой, на которую взобрались все, кроме них. Дорога была каменистой и однообразной, с редкими кустами по обеим сторонам, обглоданными козами. Они шагали между двух неглубоких колей, выдолбленных колёсами повозок за несколько столетий. Сократ взглянул на дремавших в повозке попутчиков и задал Метродору первый, пришедший в голову вопрос:

— Отчего творится столько несправедливости, учитель?

-Ты неверно ставишь вопрос. Не назвал, кто творит и что ты считаешь несправедливостью.

-Вы лукавите. Отлично меня поняли.

-Как ты определил? — Метродор вскинулся и вмиг нахохлился, как с ним всегда случалось в предвкушении увлекательной беседы. — Старому придворному интригану интересно узнать об этом. Я знаю, о чем говорю, ни мой взгляд, ни голос не могли выразить насмешки.

— По губам. Глаза лгут, учитель, голос немного выдаёт, а губы ваши оживленно подернулись, когда я спросил, словно перед тем, как им приложиться к чаше.

-Что ж, ты наблюдателен. Похвально! — Метродор бессознательно принялся шарить рукой в поисках меха в перемётной суме, лежавшей на повозке, но новая тема явно увлекала его больше, чем очередное возлияние. — Но, тем не менее, даже если я и понял верно, все одно не смогу ответить, ведь для этого мне нужно позабыть вкус вина, запах женщины, зловоние заточения, горечь победы, радость возмездия и ещё уйму вещей, перечислять кои я не намерен, вследствие быстротечности жизни. Короче говоря, чтобы ответить, я должен вернуться в те времена, когда у меня едва начал пробиваться пух над губой и я начал отращивать длинные волосы*, а пределом мечтаний было полное снаряжение тяжелого пехотинца. А если бы это случилось, и Клото* распустила бы нить моей жизни, я бы и вопроса твоего слушать не стал, убежал бы вслед за первыми же стройными ножками..., убежал бы познать их: вино, победы и прочее, о чем мне скучно уже говорить в силу преклонных лет.

— И этот ваш приём я знаю, — рассмеялся Сократ, — теперь вы, вместо того чтобы ответить прямо, будете юлить и задавать массу противоречивых вопросов, чтобы я сам приблизился к ответу.

— О, если бы ты смог подсказать мне эти вопросы... Могу сразу ответить напрямую, но ты не услышишь меня... Подрасти немного, мой мальчик, пооботрись меж жерновами жизни, и многое из того, что кажется тебе сегодня противным, станет обыденным. А дальше, ты и сам будешь совершать многое. Одно — из необходимости, другое — для удовольствия, иное — уже просто по привычке. И чем дольше тебя будет тереть, тем меньше у тебя будет оставаться вопросов, кои ты столь наивно соединил в одно безликое действо. Философия — не очень точная наука. Поразмысли ещё раз, мой мальчик, сформулируй более чётко, не придавай своему вопросу ширь океана и глубину Тартара.

Сократ поднял очи горе, зашевелил губами, его указательный палец выписывал в воздухе замысловатые фигуры, словно он писал слова, затирал их и писал снова. Внезапно он споткнулся о придорожный камень и прекратил свои немые размышления.

Метродор с усмешкой наблюдал за ним, его лицо то оживлялось, то потухало. Со стороны можно было подумать, что он читает мысли юноши.

— Отчего люди творят столько беззаконий? — выдал наконец Сократ.

Метродор досадливо крякнул:

— Хвала Афине Палладе ты не потратил долгих лет жизни на столь никчемную словесную оправу. Пожалуй, в первом же храме принесу в жертву её сове гекатомбу* мышей. Я думал, что после стольких размышлений из уст твоих выпорхнет пригоршня золота, а оттуда выскользнул такой худой обол*, что и Харон* бы побрезговал.

Учитель редко бывал язвительным, если и подшучивал, то лишь для того, чтобы подтолкнуть к новому поиску. Сейчас же, настроение Метродора резко переменилось, взгляд ушёл в себя, казалось, он не склонен продолжать разговор и начал думать о чём-то своём. Сократ в ответ обиделся, и демонстративно отвернувшись, принялся разглядывать унылые выжженные солнцем придорожные пейзажи. Взгляд его соскользнул на дремавшую перед ним Елену. Боспорец невольно залюбовался завитками её волос, парящими в воздухе и словно живущими отдельной жизнью. Долго разглядывал её тонкую руку, то и дело беспокойно взметавшуюся к прическе и поправлявшую непослушную прядку, розовое просвечивающее на солнце ушко. Подумалось, как здорово, наверно, должно выглядеть это ушко в темноте, на фоне пламени светильника. Потом в голову полезли упомянутые Метродором стройные ножки, и он досадливо отмахнулся от своих мыслей и снова уставился на выгоревшую траву.... Он уже забыл, из-за чего начал дуться, как вдруг услышал голос Метродора, который обратился словно не к Сократу, а к невидимому собеседнику.

-Дома у нас завелась уйма крыс, отец поручил эту заботу мне, но, как я ни старался, вывести их не удавалось. Я переловил уйму этих крыс, наказывал их самыми страшными карами, но их не становилось меньше, они вели все более изворотливо. Вскоре я бросил эту затею.

Много лет спустя, живя при дворе Митридата Евпатора в Синопе, мне вдруг вспомнилось это поражение юности.... Много задач я сумел решить, если не сам, то разумным советом. А если советы эти исполнялись неправильно или не в полной мере, так в том не было моей вины. И тот случай с крысами, надо признаться, был единственным моим сокрушительным поражением.

Не знаю, что на меня тогда нашло, видимо так и начинается старость, только не шли у меня все из головы эти крысы. Глупо, конечно, но решил я взять реванш. Благо в хранилище дворца крыс было предостаточно, потому как решение, вдруг вспыхнувшее в моей голове, не давало покоя и требовало воплощения.

Изловил я крепкого молодого самца и стал морить его голодом, когда он уже начал бросаться на собственную тень, кинул ему дохлую крысу. И он сожрал её. Снова я морил его голодом и затем бросил искалеченную, полуживую крысу. Поначалу он не притрагивался к ней, но затем сожрал её, причем, не дожидаясь пока она издохнет. Следующим был маленький крысёнок. Мой узник почти без ожидания напал на него. Затем я бросал ему взрослых крыс, и всех он убивал, не задумываясь, чтобы насытиться. Вскоре он начал убивать, даже не страдая от голода. Если противник был слаб, он набрасывался сразу, если был равен или сильнее, мой узник дожидался, пока он не впадёт в полудрему, и нападал исподтишка.

Разумеется, я всячески скрывал от окружения это мое занятие. Но разве можно при дворе, где все следят друг за другом, что-либо утаить. Надо мной посмеивались. Откровенно хохотали, когда я тайком нёс в свою комнату очередную жертву, и она выдавала своё присутствие. В шутку напрашивались на зрелищную схватку. Но никакой схватки не было, зрелища тоже. Исход мне был заранее известен. Даже было жаль расставаться с моим питомцем, но нужно было завершить начатое. Дорого бы я отдал за то, чтобы последовать за ним взором и узнать, что именно происходило в подвалах дворца. Увы, я не бог, я философ. Избрав себе героя и пропустив его через горнило испытаний, я не мог незримо быть рядом, чтобы в нужный момент пронзить пятку его противника стрелой или явить пугающее знамение. Даже не берусь утверждать, что ситуация разрешилась при участии моего выкормыша. Война ли у них приключилась, судилище ли, при котором обвиняют и расправляются со многими, порождая подобных первому... но хранитель божился мне после, что сам лично видел, как крысы покидали место своего обитания. Как бы то ни было, убыль припасов прекратилась. Крыс не стало.