Чудинология

Но мы пойдём другим путём: если в усилителе высокой частоты взять часть выходного сигнала и подать обратно на вход (что так и называется — "обратная связь", в данном случае — "положительная"), то он этот сигнал тоже усилит. И в результате выходной сигнал (а значит и общий коэффициент усиления) окажется больше, принимаемую станцию слышно лучше. Улучшится так же и избирательность. Такой приёмник называется "рефлексным" или "регенеративным".

Вот только бы с обратной связью не переборщить. Иначе вместо усилителя получим генератор, которому никакого входного сигнала уже не надо — полученного по обратной связи хватает. То есть, чем ближе к порогу автогенерации, тем регенеративный приёмник работает лучше... А за порогом — наверно еще лучше, вот только ничего не принимает! Хотя это как сказать: когда амплитуда колебаний достигла максимально возможной и упёрлась в ограничение — за счет какой-то из естественных нелинейностей схемы — тогда конешно нет. А вот пока раскачивается до этого уровня — ещё да. Ну так задавить автогенерацию и велеть раскачиваться по новой! Вот это и будет "сверхрегенеративный" приёмник.

Обычно второй генератор, вырабатывающий импульсы для регулярного подавления автогенерации во входном усилителе, делают на том же самом "активном элементе" (лампе, транзисторе) что и сам этот усилитель. И получается шедевр минимализма! Совмещающий в себе и усилитель высокой частоты, и детектор, и усилитель низкой. И плюс к тому — систему автоматической регулировки усиления (АРУ) совершенно сумасшедшей глубины! Ничем не ограниченной. В результате приёмник одинаково выделяет и ловит как мощный, так и сколь угодно слабый сигнал (ограниченный только собственными шумами входных цепей и самого транзистора). Но если такового нет — "вытаскивает" из эфира любой, какой подвернётся, шум. И в результате в отсутствии сигнала шипит как примус. Используют такой приёмник обычно там, где важны минимальные вес и габариты — например в устройствах дистанционного управления. Но здесь требуется еще что-то, надёжно отличающее полезный сигнал (одну из команд) от шума в его отсутствии...

Конец лирического отступления.

Ну так у Чудинова то же самое в точности: он ищет и пытается читать надписи,

— во-первых составленные из очень простых знаков. И короткие.

— во-вторых из знаков вовсе не одинакового размера и стандартного вида, как в типографском шрифте, а в точности наоборот. Да к тому же еще и не только не имеющих единого (и вообще выделенного) направления письма (как например у нас сейчас — слева направо и сверху вниз), но и склонных упаковываться и при том еще и сливаться в лигатуры самым причудливым образом. (То, как например в "славянской вязи" маненькая гласная, например "а", вписывается на свободное местечко под верхней перекладиной буквы "Г" или даже "Р" — это еще цветочки.)

— в третьих — надписи, мало того, что сильно пострадавшие от времени, так еще и написанные людьми, делающими это далеко не каждый день и даже не каждый месяц. Что сопоставимо с первоклассником (умевшим читать еще до школы), который едва начав выводить в прописи крючки и палочки, пишет (как может) послание своему коллеге... В общем — типичные каракули.

— и наконец в четвертых — ищет надписи не на самих предметах, которые можно было бы повертеть в руках, порассматривать под разными углами... (Поди до этих предметов еще доберись!) А в лучшем случае — на "аналоговых" фотографиях этих предметов. А то и на каких ни будь иллюстрациях, выполненных типографским способом, где свою лепту в зашумлённость добавляет как типографский растр, так и его биения с растром цифровой фотографии. Или на "прорисях", нарисованных людьми, вовсе не видящими здесь никаких надписей. Или, хуже того, считающих что это (возможно) надпись совершенно другой письменности и неосознанно (а то и злонамеренно) подгоняющих то что видят под то, что с их точки зрения должно быть.

— ну а то, что письменность — слоговая, т.е. запись слов — консонантная (без гласных), точнее гласные различаются только "передние" и "задние" — смягчающие согласную и соответственно нет — это уже можно и не учитывать. И без того надпись, даже если она написана четко, ясно и вообще чертежным шрифтом (если бы ГОСТ 2-304 предусматривал еще и руницу), приходится разгадывать как кроссворд. (Потому на ряду вот с этой — сакральной письменностью (для богов, однако) понадобилась еще и профанная (для бытовых целей), которую можно было бы читать "с листа", и которой, в частности, написан вот этот текст.)

Вот таким образом и получается, что пороговые значения параметров, отделяющих "надпись" от "не-надписи" для дедушки Чудинова близки к нулю: в отличии от нас, он в большинстве случаев не может ориентироваться ни на стандартный вид и/или размер знаков и факт расположения их более менее стройными рядами в заранее известном направлении, ни даже на то, что буква это след оставленный пишущим инструментом (шариковой или перьевой ручкой, кисточкой, карандашом или каким другим писалом) и состоит из более менее узнаваемых элементов (вот тех самых крючков и палочек, которые мы писали в первом классе). И в результате, должным образом натренировав свой оптический анализатор, находит письменные знаки абсолютно везде, до формы облаков включительно. В точности так же как мы там же находим слонов и крокодилов; в почти случайных пятнах теста Роршаха опознаём бабочек и баобабы; а на лике Луны отчетливо видим улыбающуюся физиономию.

В радиотехнике в подобных случаях, когда не могут обеспечить превышение сигнала над шумом, достаточное для надёжного его выделения, вводят и используют избыточность. Разными способами. Например добавляют в сам сигнал "лишнюю" информацию, позволяющую как убедиться, что это вот он (а не померещилось), так и проверить целостность (например "контрольная сумма" для информационного пакета) или даже что-то восстановить (коды Рида-Соломона).

Люди, читая например рукописный текст, писанный "как курица лапой", делают то же самое, но уже на нескольких уровнях. Самый верхний из которых — смысл написанного, встроенность надписи в контекст, соответствие предмету на который нанесена, или ситуации. Не понимая ни отдельных букв, ни слов из них составленных, мы тем не менее строим гипотезы о структуре фразы, угадываем её общий смысл, и танцуя от него, как от печки, возвращаемся опять к структуре, отдельным словам и буквам, пытаясь угадать уже их... И так за несколько итераций в конце концов начинаем понимать даже то, что написал пьяный врач, ехавший на разбитой телеге по булыжной мостовой и писавший перьевой ручкой, украденной на почте.

Противоположный случай, когда легко опознаваемые буквы перепутаны, тоже вполне читабелен:

По рзелульаттам илссеовадний одонго анлигйсокго унвиертисета, не иеемт занчнеия, в кокам пряокде рсапожолены бкувы в солве. Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бквуы блыи на мсете. Осатьлыне бкувы мгоут селдовтаь в плоонм бсепордяке, все-рвано ткест чтаитсея без побрелм. Пичрионй эгото ялвятеся то, что мы чиатем не кдаужю бкуву по отдльенотси, а все солво цликеом.

(Стащено на хабре из статьи "О том, как мы ворпсиманием теcкт".)

В общем Чудинов — не какой-то там уникум, мы все можем то же самое. Хотя и не всё это сразу и одновременно, и не для этой письменности. Но это всего лишь вопрос тренировки и опыта.

А с малоконтрастностью и вообще трудноразличимостью он борется следующим образом:

Если есть фотография — засовывает её в фотошоп, и начинает играться с контрастом. Делает его стопроцентным, изничтожая все градации серого, и двигая уровень, начиная с которого чисто черное переходит в чисто белое, смотрит — не проявятся ли какие контуры... Причем предмет частенько освещен неравномерно и левый край какого ни будь знака имеет одну освещенность, а правый — другую. И в результате знак проявляется "послойно": при сдвиге яркостной границы между черным и белым по нему движется как бы волна проявления его контура. На выпуклом предмете эта волна будет не "плоская" а более сложной формы...

Подобное, кстати, на статичной иллюстрации в книге никак не отобразить. За сим иллюстрации у него все — ну просто безобразные. Мало того что стопроцентно контрастные, так еще и мелкие. И понять, что же это там такое изображено, в большинстве случаев весьма затруднительно. А полутонового варианта той же фотографии как правило не прилагается: место вишь экономит. Книги у него и без того под завязку забиты подобным фактическим материалом.

Сделав прорись обнаруженных контуров, или взяв готовую прорись, уже сделанную кем-то, Чудинов включает на полную мощность фантазию, пытаясь определить, по вышеописанной методе на что же это может быть похоже... И вот в результате многоуровневого и многопроходного опознавания, домысливания и вообще регенерации — на основе как исходного материала так и сведений о предмете и возможном смысле надписи на нем, а так же с учетом выработанной на множестве предыдущих чтений парадигмы, в конце концов и получается расшифровка. Или другими словами результат подгоняется с одной стороны под имеющуюся на предмете систему линий и пятен, а с другой — под ожидаемую на предмете надпись. Ожидаемую, исходя например из таких соображений, что например прежде люди считали, что если предмет не назван, то он и не существует. Поэтому (при имевшей место всеобщей грамотности!) каждый рукотворный предмет обязательно должен содержать как минимум одну надпись, его называющую. Мы так сейчас вроде уже не думаем. Но оглянемся вокруг себя и попробуем найти самодостаточный рукотворный предмет без надписей, а купленный в этом веке — еще и без штрих-кода? ("Самодостаточный" — не деталь типа пружины или шурупа — у них надпись была на коллективной упаковке.) Не получится!

Всё это замечательно... Но всё равно имеет место некоторый логический скачёк: Любой адекватный исследователь, прежде чем читать-разыскивать никому кроме него не видимые микронадписи, должен был бы каким либо образом сперва убедиться, что письменность, которую он читает — вовсе не плод его фантазии. Для этого требуется нечто типа "Розеттского камня", уравнение с одним единственным неизвестным. Чтобы небыло никаких сомнений, что это именно надпись; более того — чтобы было известно, что именно здесь написано и чтобы оставалось только понять — как? Такой момент у адекватного исследователя должен быть обязательно.

И только решив это уравнение, можно подставлять его результат (вот эту самую письменность) во все другие. Сначала в те, что с двумя неизвестными: где непонятно ни как ни что написано. Ну а потом, получив представление что люди обычно пишут на предметах данного типа, можно переходить и к более сложным задачам — где явной и очевидной надписи не видать: затёрта, зашумлена, замаскирована...

И такой момент у дедушки Чудинова есть! Но описав это в одной единственной, первой, среди попавшихся мне, его книжке, он, гад такой, нигде больше об этом не говорит и даже не ссылается. Мне повезло — я знаю откуда "ноги растут". А вот всем остальным? То ли Валерия Алексеевича это не волнует, то ли он считает, что читать его должны в строгой логической последовательности — в точности так, как развивалась его мысль (то есть с книги номер один "Загадки славянской письменности" М:Вече 2002); то ли ему сильно некогда — вон какая куча неопубликованного материала! (А он уже старенький.)

Между тем каждый адекватный человек, не имея этого (или подобного) аргумента в пользу существования письменности, просто обязан признать все эти чудиновские чтения надписей, которые никто кроме него прочитать не может и даже вообще не видит — плодом буйной неуёмной фантазии. Нет, разумеется найдутся люди, которые просто поверят. Или сочтут это для себя выгодным (удобным). Или найдутся еще какие причины... Но тут уже я категорически отказываются признавать таких людей адекватными!

А момент был вот какой: есть такая монета — полушка. Этих полушек полным-полно — чуть не каждый город чеканил свою собственную. Причем много и долго. Штампы были хотя и разные, но более-менее одинаковые. (Хотя и свои в каждом городе и в каждый период времени.) То есть изображение на монете (его почему-то называют "легендой") довольно устойчиво.

Ну так вот: занесло как-то дедушку Чудинова в тверской краеведческий музей. А там в запасниках этих тверских полушек — незнамо сколько! (Более тысячи.) И среди них нашлись такие, где изображение на одной стороне одинаковое (например то-ли треугольник, то ли стилизованная буква Д в круге и с точками по сторонам), а вот надпись на другой — разная. На одних написано что-то типа "пул тферски", а на других — вместо букв что-то непонятное. Но общий вид и компоновка надписи тоже одинаковые. Вот Чудинов и предположил, что это та же самая надпись, но другим алфавитом. И добыл оттуда первые знаки руницы...

Кстати, в интернете среди изображений подобных монет — вот с точно такой картинкой (казалось бы самой простой) нынче встречаются весьма редко. А чтобы еще и с такое же как у Чудинова в книжке компоновкой надписи — лично мне вообще найти не удалось. Они редкие? Или всё-таки зачистили? Кстати, вполне возможно (за двадцать-то лет) — информационная война, она идёт буквально на наших глазах!

Вот стоило мне всего пару раз рассказать кому-то в поезде о том, как Рёмер, наблюдая еще в XVII веке за спутниками Юпитера и в том числе за Ио, обнаружил что видимый с Земли интервал между моментами его затмения (попадания его в тень Юпитера) меняется в зависимости от направления движения Земли. Когда она движется в сторону Юпитера (а значит и навстречу свету) — сокращается, пусть и совсем немножко. И этот факт демонстрирует что скорость света — не константа: складывается с орбитальной скоростью Земли как и любая другая. Следовательно центральный постулат "теории" относительности не выполняется как минимум в масштабах Солнечной системы. То есть она — ложная. И что? Полез после этого в интернет, уточнить период обращения вокруг Юпитера этого самого Ио — глядь, а там (в Википедии) вдруг стало написано, что де период этот — нестабильный. Что де гравитационно цепляют бедное Ио другие спутники Юпитера, сбивая ему период...

Так и хочется сказать: "у-тю-тю деточки!", потому как всё это — мимо кассы. Стабильный у Ио период или нет — совершенно не важно! Да не будь этого Ио совсем — его ведь и выдумать можно — со сколь угодно стабильным периодом. Но если есть сдвиг по фазе (на четверть часа — на основе чего Рёмер и установил, что скорость света — конечна) то чтобы он смог набежать — неизбежно удлинение (или укорочение) периода по сравнению с "номинальным". А так как расстояние между "засечками" на луче света измениться не может (с чего бы это? — скорости далеко не релятивистские!) то значит изменилась его скорость относительно наблюдателя. В общем глупость на марше, причем вопиющая. Но какова скорость реакции — выше всяческих похвал!

Пожалуй уже можно подвести итог: никакого логического скачка нет, каждый идя этим путём, может самостоятельно прийти к тем же самым выводам. (А с точки зрения нас — физиков, достоверно только то, что воспроизводимо!) По этому как бы дедушка Чудинов ни старался дискредитировать свои же более ранние достижения, читая в частности надписи там, где их нет и быть не может (потому что уж больно сильные предположения требуются чтобы они там были) — ничего у него не получится!