Красное Солнышко

— Что, Олуш, совсем тяжко?

Тот ничего не ответил, запалённо дыша, замер на месте, потом нагнулся, зачерпнул ладонью снег, и — Слав не поверил своим глазам: отрок, бывший на два года младше его, жадно ухватил белую порошу ртом...

Хлёсткий удар заставил вытряхнуть снежинки из руки:

— Совсем с ума сошёл?! Ну, я с тобой ещё поговорю вечером! Бегом!

— Н-не могу...

— Можешь. Понял? Можешь! Сдохни, но шевели копытами! Сам себе хуже делал, и другие нонеча из-за тебя должны страдать? Моли всех Богов, чтобы я промолчал, Олуш! Беги! Умирай, но беги!..

...Они взобрались на вершину горы, где в снегу стыла котомка Слава, и тот, не останавливаясь, забросил лямки мешка на плечи, толкая впереди себя неразумного. Сколько было говорено — нельзя разгорячённому воину пить на бегу! Самое большее — прополоскать водой рот, да выплюнуть, как бы сильно не хотелось утолить жажду. Тем паче — снег! Растаять он, разумеется, растает во рту. Только ледяная вода, попав в разгорячённое нутро, всю силу отнимет, если не случится и чего хуже... Потому то Олуш и помирает на ходу, что снег горстями глотает, разбрасывает силу последнюю свою, и тормозит прочих отроков. Поскольку будут они ждать последнего у ворот Слободы, ибо только все вместе могут войти на подворье. А не будет кого — побегут обратно по следу, искать отставшего. А ведь Олуш уже позади всех почти на двести саженей...

...Вымахнули на очередную гору — далеко внизу расстилается бескрайнее поле. Прищурившись, Слав взглянул на Око Сварожье, Ярило Красное, прикинул — успевают до темноты. Конечно, сумерки уже падут, но до Слободы должны засветло добраться... Бросил взгляд влево — Олуш держится рядом. Видно, открылось всё же второе дыхание, когда бросил дурью маяться, да снег глотать. Теперь и дышит ровнее, и грудь не ходит ходуном, как до этого, да и шевелится вроде легче. Может, и будет толк со временем. Улыбнулся про себя, ничем не выдавая наружу — и разница то в две весны всего, а насколько он уже больше знает, чем этот... Молодший... Самому такие вот пробежки не в новинку и не в тягость. А Олуш в первый раз столь длинный путь одолевает... Ничего. Тоже привыкнет, втянется. А вот они глупость сотворили — поскольку среди них новик, нужно было сразу пригляд за парнишкой устроить. А теперь вот потеряли время. Ну, хоть догадались не пускать его тропу торить. Кстати, его очередь три версты первым бежать. Участил бег, прорываясь вперёд. Его послушно пропускали — все счёт ведут, все знают, что время Слава наступило. В науке воинской ведь что? Не обязательно первым быть. Главное — всем вместе. Один за всех, все за одного. Славяне своих не бросают... Вымахнул вперёд, нагоняя бегущего первым Храбра, кинул руку ему на плечо, выдохнул:

— Меняемся! Гляди за Олушем!

— Понял, брат!

Друг сбавил темп, оттягиваясь назад и пропуская вперёд остальных. Олуш — молодший среди них. Сообразил, что приглядеть за ним обязательно нужно... Левой, правой. Левой. Правой. Ритм подходящий. Снег, правда, рыхлый, но терпимо. И пот перестал лить в глаза. Словно обрезало... Зорко посматривая вперёд, выглядывая коварные ловушки, взметая комья снега за собой... Выскочил на торный путь, бежать куда как легче! Осталось то всего две версты, и Слобода! Промчался саженей триста, оглянулся — все здесь. Все двенадцать отроков. Последними бегут Храбр и Олуш. Нормально... Замер перед покрытыми льдом плахами ворот, отдуваясь. Ан, не в пример легче ему дался этот пробег! В прошлые то разы, едва не валился с ног, оказавшись перед вратами. А сейчас — ничего. И грудь уже успокаивается, и хрипа со свистом внутри нет. Мог бы и ещё десяток вёрст пробежать, хоть и вес у него больше ныне за спиной...

— Все?

— Все!

Отозвался нестройный хор голосов. Уловил чутким ухом и глас новика. Кивнул одобрительно, степенно подошёл к воротам, взял колотушку, стукнул в било. Негромко. Лишь бы знак подать. Скрипнули едва слышно петли, разошлись створки. Вот и Слобода. На пороге воинской избы стоит дядька Святовид, усмехается одобрительно в висячие длинные усы:

— Храбр, Слав. Как помоетесь — зайдите ко мне.

— Да, дядько!

А глаза уже видят вкусно хрустящих овсом трёх незнакомых коней у коновязи под высоким навесом. Гости? Не дело проявлять излишнее любопытство. Сейчас в жарко натопленную баню, смыть с себя пот и шлак, что выступили на коже после такого испытания. Простирнуть быстро едким щелоком насквозь мокрые порты и рубаху, поменять на чистое. Потом — ужин. Поскольку обед отроки пробегали по лесам и буеракам. И уж потом тогда лишь к дядьке, в его избу, где старые вои-воспитатели живут...

...Постучали в дощатые двери. Дождались разрешения, вошли в жарко натопленную избу, обстучав в сенях поршни от снега, поклонились в пояс, выказывая уважение старшим и гостям. Выпрямились, жадно рассматривая гостей... Трое, как и ожидалось. Два — воины в расцвете лет. Третий — младше их. Ему годов двадцать на вид. Одеты — добротно. Белёного льна толстые штаны, такие же рубахи. По вороту у каждого — родовые узоры. Да... Незнакомые почему-то. Вовсе незнамые. Хотя видно, что дядька Святовид почёт и уважение гостям оказывает нешуточное: стол ломится от яств, на Божьей Ладони даже туес немалый стоялого мёда. Однако...

...И взгляды у всех троих чужаков пронизывающие. Суровые. Одновременно оценивающие. Дядька глазами показал — в угол идите. Отроки вновь поклонились, молча уселись на лавке там, где велено...

— Они?

Похоже, старший из гостей... Наставник кивнул в знак согласия:

— Эти. У первого — слух редкий. Иной раз такое разбирает, что диву даёшься.

...Это про Храбра. У него такой Дар. Одобрительные кивки остальных гостей. Потом самый молодой с какой-то иронией непонятной взглянул на Слава:

— А сей отрок чем знатен?

Святовид в ответ едва заметно улыбнулся:

— Словенин он.

И — как отрезало. Ну, да — словенин. Как и все в Слободе. Как и гости. Что тут такого? Но посуровели лики приезжих, затем старший вполголоса:

— Уверен, воин?

— Слово даю, воевода.

Непонятно... Что дядька имеет в виду? А старший уже смотрит на отрока, и ощущение от взгляда приезжего чужака, будто он всю твою душу вынул из тела, на столе разложил, а теперь тщательно рассматривает, ища в ней изъяны. Даже мурашки по спине побежали... Но терпит Слав. Не подаёт виду, что не по себе ему... Внезапно пропало всё. Молодой положил руку на плечо старшего, и отпустило.

— Верно говорит Святовид: сей отрок — славянин есть, Брячислав.

Тот на младшего взглянул:

— Верю тебе, Боян. Сие — славенин! Беру обеих, воин.

— Так тому и быть.

Гулко припечатал доселе молчавший третий. Дядька вздохнул:

— Когда в путь?

— Утром.

Святовид посмотрел на притихших отроков, махнул рукой:

— Идите в избу. Собирайтесь. Поедете с гостями.

Подростки поднялись, поклонились, потом Храбр осмелился:

— Куда собираться, дядька?

— Пойдёте к Хлопоне, в кладовую. Он знает.

Снова оба юноши поклонились, уважение выказывая, вышли из избы степенно. А едва оказавшись на улице, со всех ног припустили к торчащей из снега покатой горбатой крыше оружейни, где ждал их одноногий увечный воин, заведующий кладовой... Тот встретил отроков обычно. Значит — молча. Немногословен по жизни был от роду. Указал шуйцей, где стать, чтоб не мешались, сам, поскрипывая оструганной деревяшкой, примотанной ремнями к культе правой ноги, углубился в ряды вешал, где хранилось имущество Слободы. Через миг оттуда вылетело два заплечных новеньких мешка, шлёпнулись на большой стол. Затем появился дядька, неся в руках ком одежи...

Двое рубах. Двое порток. Одни — тёплые, толстой шерсти, зимние. Вторая пара — полегче, из льна. Портянки новые. Обмотки. Пояса кожаные, справные, в бляшках бронзовых, густо покрытых жиром. Сунул подросткам по куску ветоши, мол, оттирайте пока. Те принялись за дело. С виду нехитрое. Однако, если жир на кожу попадёт, потом пояс пятнами покроется. Позору не оберёшься: руки — крюки! Легли на стол ножи. Настоящие, воинские, в простых деревянных, обтянутых волчьей шкурой ножнах. Охотничьи то у каждого отрока свои есть. Пара ложек резных деревянных, каждому. Коробочка берестяная с иглами и нитями, льняными суровыми и жильными. Ещё такая же на вид, но чуть меньше, с крючками рыболовными и лесой. Реки славянские рыбой обильны. Но сие — лишь знак, что поездка у отроков надолго. Зимой рыбу не ловят. Бывает такое, но крайне редко, и только по особому разрешению жрецов. А они такое ой, как редко дают... По моточку верёвочки тонкой, сажени по три каждый. Два точильных камня — один грубый, второй тонкий. Каждому. По аркану воинскому. Опять же — тоже непонятно. Не в Степь же чужаки отроков повезут? Да и не бывало такого, чтобы славяне рать собирали для набега. На защиту земли родной — то да. А вот для того, чтобы набег самим совершить — никогда. Ибо противно сие самой душе русичей... С вещами всё. Снова Хлопоня оглядел обоих отроков, уже закончивших порученное им дело суровым взглядом. Вздохнул, опять исчез среди вешал, затем вновь явился, и оба парня не поверили собственным глазам — мечи... Два небольших, но, тем не менее, настоящих боевых меча. Затем на стол легли два самострела. Воинских. К каждому — по два тула стрел. Зоркие глаза сразу ухватили наконечники — боевые... Значит, всё же воинский поход? Переглянулись отроки между собой, и, уловив сие, Хлопоня гулко вздохнул, снова ушёл в своё хозяйство. На сей раз его не было дольше против прежнего, потом вернулся, бросил на пол два мешка. Чуть слышно брякнуло.

— Примерьте.

Уже догадываясь, что там, дрожащими от возбуждения руками развязали завязки... Доспех! Пусть не железный! Но самый настоящий воинский доспех!.. Густо проклёпанные большими металлическими бляшками рубахи толстой, в палец толщиной кожи из турьего хребта, усиленными на плечах металлическими полосами. Толстые волосяные рубахи, что под кольчугу одевают. Штаны боевые. Тоже кожаные, тоже клёпаные. Сапоги. Глаза разгорелись не на шутку, стали торопливо натягивать, но тут же схлопотали по подзатыльнику:

— Не спеши!

Спохватились. Успокоились. Не в первый же раз? Так чего суетимся? Чего-чего! То доспех учебный был. Один на всех. А эти — их только! Отрокам даны! Им и владеть воинской справой... Надели. Прикинули. Помахали руками, поприседали, попрыгали. Даже схватились за пояса. Остались довольны — нигде не жало. Ничего не болталось. Ремнями подтянули немного слабину. Выбрали зазоры. Словом — подогнали по фигуре каждому. Глаз, однако, у дядьки Хлопони...

— Собирайте всё.

...Каждую вещь уложить тщательно в мешки. На своё место. Потому что путь неблизкий, как понятно. И — надолго. Тоже ясно. Закончив, отдали проверить. Калика заглянул внутрь, одобрительно кивнул, показал — одевайте. Набросили котомки на плечи, вноь попрыгали. Всё плотно. Ничего не гремит, не звенит, не брямкает. Опять дождались одобрения, сняли с плечи мешки, поставили в угол. Утром, после завтрака, заберут. К отрокам в общую избу такое нести не следует. Уже понятно, что язык за зубами держать нужно. Хлопоня опять на отроков взглянул, обронил слово:

— Спать тут будете.

Открыл неприметную дверь, ведущую в клеть, втолкнул обоих. Закрыл. Глухо стукнул деревянный засов. Переглянулись Храбр со Славом — однако... Да делать нечего. Застелили лежаки шкурами, которые тут же лежали, улеглись рядышком, накрылись здоровенным лоскутным одеялом. Сон, впрочем, не шёл, но и разговаривать от чего то не хотелось. Да и умаялись, если говорить честно, после дневного пробега. Так что уснули почти мгновенно, несмотря на грядущие перемены в судьбе. А утром, едва забрезжил свет, Хлопоня обоих разбудил:

— Собирайтесь...

...Слобода ещё спала, но умывшихся отроков ожидала кухня. Горячая похлёбка, каша просяная, щедро заправленная мясом и маслом льняным, хлебушек тёплый. Дежурный кашевар поглядывал на отроков с жалостью, но держал свои слова при себе. А те уписывали пищу с жадностью. За ночь тела пришли в себя, и хотя вроде ужин и был не менее сытным, но желудок всё необходимое для восстановления сил просто не мог принять в себя за один раз. Так что и Храбр, и Слав восполняли недостающее с аппетитом. Едва закончили и помыли за собой посуду, как стукнула дверь и в трапезной появился дядько Святовид, подсел к столу, оглядел обоих мальчишек, вытянувшихся в струнку, остался доволен, похлопал по лавке ладонью, те послушно уселись по обок.

— Значит, слушайте. Поедете с князем Брячиславом. Ему два отрока нужны в дружину.

...Кивнули...

— Он из Арконы...

...Затаили дыхание — чудо — град знаменитый!..

— А там — как ваша судьба ляжет. Но помните, что каждый человек — творец своей жизни! Не подведите меня, не опозорьте Род.

— Да, дядька.

В унисон произнесли оба, и растерялись от ласки невиданной прежде — Святовид на мгновение прижал их к себе, обхватив за плечи, потом оттолкнул:

— Удачи вам, сынки...

Глава 2.

Солнышко уже начинало красить снег в багрово-розовый цвет, и небо было на удивление чистым. Князь, восседавший на рослом вороном жеребце, с удивительно длинной гривой, в которую были вплетены обереги, звучным голосом произнёс, не обращаясь ни к кому:

— Добрый знак.

Затем легонько тронул своего коня вперёд. Тот всхрапнул, выпуская клубы пара, затем сделал первый шаг, переступив через невесть откуда взявшуюся кучку снега на утоптанном сотней ног дворе. За ним потянулись остальные воины Брячислава, и оба отрока из Слободы с ними. Скрипнули, закрываясь ворота, и никто не видел, как к крошечному сугробу подошёл Святовид, нагнулся и вытащил из-под снега обыкновенную плеть, затем удовлетворённо улыбнулся в длинные вислые усы и снова вполголоса произнёс:

— Удачи вам, сынки...

...Тридцать воинов вытянулись длинной цепью по узкому санному пути, пробитому родовичами мальчишек, которые возили продукты обучающимся военному ремеслу детям и тем, кто заслужил на поле брани право защищать славянские Рода постоянно, сделав войну ремеслом своей жизни. Тишина. Ни единого слова ни проронил ни один из путников с отъезда. Как ни чесались языки у отроков, но видя пример старших, да и помня о том, что в Слободе им даже попрощаться не дали с ровесниками, парни терпели, и ехали так же молча, как и взрослые, понимая, что настанет время, старшие всё расскажут молодшим. Через десяток вёрст неспешного хода свернули на лесную дорогу. Густой, почти непроходимый для чужих бор замедлил путь ненамного, хотя кони ступали по целине сторожко, опасаясь инстинктом попасть в незаметную под пушистым покровом яму. Мальчишки настороженно осматривались по сторонам — а ну как леший начнёт хороводить? Тогда всё пропало, до весны будут блуждать. Если доживут. Но Боги миловали, и к вечеру отряд вышел на лёд широкой реки. Воины не стали останавливаться на днёвку, спеша преодолеть отрезок пути до последней Слободы Рода Медведя племени росавичей, к которому и принадлежал Род Волка, из которого происходили Слав и Храбр. За весь день никто не проронил ни слова, и это, откровенно говоря, напрягало мальчишек. Но поскольку Род выказал им доверие, отправив с князем, оба отрока сдерживали себя изо всех сил, получив перед воротами чужой Слободы одобрительный взгляд самого Брячислава. Неспешный путь их не утомил, но отданный старшим воем приказ гласил недвусмысленно — немедля ужинать и спать...