Подонки-2

— Евгений Влади... ик... ирович! У нас тут белый танец намечает... ся. Дамы при... иглашают калаве... карале... Тьфу, б**дь! Ка-ва-леров...

И, по косяку, тихо сползла на пол.

Мария поморщилась:

— Блин. Дурдом.

Евгений, как санитар на поле боя, растащил женщин по местам дислокации, попил с Машей чаю, помыл посуду, тут и день закончился.

А на этот понедельник у Женьки был план — перепрятать деньги. Бог его знает, что там впереди. Может быть и обыск. А найденные деньги мигом превратятся в улики. И в процессе следствия, хоть миллионы, хоть миллиарды, в недрах нашего следственного аппарата обычно теряются мгновенно и бесследно.

Он завернул всё бабло в мусорные пакеты в несколько слоёв и засунул в рюкзак. И тут — звонок.

Игорь нервничал:

— Женя, привет. Спешу обрадовать — дело Бобровых мы просрали.

— На, мать его!... А как? Наташа что-то накосячила?

— Не. Это сам Бобров, придурок. Он пункт шесть-два оспариваемого договора нарушил. А теперь встал в позу — он, мол, нам заплатил и мы должны его, сука, чуть ли не на престол возвести. Истец, видимо, о нарушении знал заранее. А наш подзащитный, урод, бля, нас не уведомил.

— Игорь, верни ему деньги и пошли нахрен.

— Он уже хай поднял, у нас репутация рухнет. Посмотри, может, ты что-то придумаешь.

— Хорошо. Я перезвоню.

С этим звонком Гусаков забыл, что ещё хотел сделать. Постоял в задумчивости, огляделся...

А-а, да! Пошел в спальню и выгреб всё Янкино золото и украшения. Свалил это дело в коробку из-под ботинок, обмотал скотчем, положил тоже в мусорный пакет, и запихал в рюкзак.

Когда Женька начал работать, он, после каждого выигранного судебного процесса, покупал жене какую-нибудь дорогую побрякушку. Ввёл, так сказать, в традицию. За двенадцать лет накопилось много...

Загрузил рюкзак в машину и покатил на дачу.

В дачном домике он не задержался.

Спустился в подполье, и засунул рюкзак под половицы. Да ещё и граблями затолкал его подальше к стене. Вдобавок присыпал землёй, так, чтобы нельзя было заметить.

И вернулся домой.

Посмотрел договор и позвонил Игорю.

— Игорь, я тут помозговал... Пункт шесть-два — ничтожен.

— Почему?

— Потому, что запрет на новый трудовой договор нарушает конституционное право на свободный труд. Мы объявим юридическую несостоятельность этого пункта. Если истец согласится признать ничтожным только его, то... То на этом, собственно, и всё. Суд мы выиграли... А если, на этом основании, признают недействительным весь договор, да ради Бога. Только пусть двести пятьдесят тысяч вернут нашему долбодятлу.

Игорь долго молчал. Потом хмыкнул:

— Я так и знал, что ты что-нибудь изобретёшь! Всё. Пишем апелляцию.

Через пять минут позвонила Наташа:

— Евгений Владимирович! Я ваша должница!

Женька отмахнулся:

— Да ладно...

Через несколько дней, числа так двадцать пятого, вечером, Яна вошла в спальню с вытянутым лицом и испуганными глазами.

— Послушай, Женя, а где деньги?

— Какие деньги?

— Ну, вот те, которые в кресле... И в комоде

— А зачем они тебе?

— Ну, как "зачем"? Они что — пропали? Ты их кому-то отдал?

— Нет, я их перепрятал. На всякий случай. И всё твое золото — тоже.

— И золото? Ты мне не доверяешь?

— Да, Яна. Увы, не доверяю. Я... Как бы это сказать... Я не уверен в твоей разумности. Но, самое главное, если будет обыск, деньги не найдут.

— Слушай, ну, даже если и обыск... Какое право кто-то имеет на наши деньги.

Женька посмеялся.

— Ты думаешь — чтобы украсть, нужно какое-то "право"?

* * *

Двадцать седьмого декабря Янка пришла домой задумчивая.

— Ты знаешь... Мне Виталий Тимурович предложил перейти к нему замом, — сообщила она мужу.

— Что за Виталий?

— Решетников. Директор департамента капитального строительства и земельных угодий.

— А чем он аргументировал это предложение?

— Да ничем, собственно. У меня ведь соответствующее образование и опыт...

— Ага. А вот скажи мне, у вас там что, нет людей с таким же образованием, но более опытных?

— Есть. Ольга Толобова, к примеру.

— Тогда почему ты?

— Да вот и я думаю: "Почему — я?".

— Может потому, что у тебя репутация шлюхи, а деду захотелось молоденького мясца. Сколько ему лет?

Янка взорвалась:

— Женя! Я не шлюха! Я не шлюха! И прекрати это!...

Потом посмотрела на мужа, поняла, что её истерика не к месту, и расстроено плюхнулась на стул.

Женя был спокоен.

— Я и не говорю, что ты шлюха. Я говорю о твоей репутации. Раньше её не было, теперь она есть. Поэтому тебя интенсивно будут стремиться трахнуть.

Яна скуксилась.

— Женя, зачем ты говоришь гадости? Тебе доставляет удовольствие унижать меня?

Гусаков покривился, горько покрутил головой.

— Пошли на кухню. Садись.

Он тоже уселся, уже традиционно, напротив, за столом.

— Слушай внимательно. Слушаешь?

— Да слушаю-слушаю!

— Это первый звоночек. Система срабатывает. Впереди у тебя неприятности.

— О чём ты?

— Я говорю о... Хм... О многократном совокуплении с работниками администрации. Поздравляю тебя, золотце моё. Тебя собираются пустить по рукам.

Жена снова окрысилась:

— А чему ты радуешься?!

Странно было это утверждать, глядя Женькину угрюмую рожу.

Женя поднял предостерегающе руку.

— Давай определимся. Или мы будем собачиться как два придурка, или будем трезво оценивать ситуацию и принимать меры. Радости тут никакой

— А что делать-то?

— Успокойся! Прежде всего, успокойся. А потом надо будет срочно увольняться.

— Да. Надо увольняться...

— Ну а чего ты тогда тянешь?

— Я не хочу. Мне трудно будет сидеть дома. Там, на работе, всё знакомо, привычные обязанности. Там такая сердечная обстановка... Люди чуткие...

— Я понимаю, Яна, хоть насчёт чуткости и сердечности — сомневаюсь. Но... Вот ты живешь... Ну, так, как считаешь правильным и нужным, и от тебя одни неприятности... Дочь тебя презирает. Я тебя... В общем, тоже, мягко говоря — не "боготворю". Так может начать жить по-другому, — Женя крутанул рукой, — может начать жить как-то наоборот. Может тогда и наше отношение к тебе изменится?

— Я ничего не понимаю. О чём ты говоришь?

— А ты начни думать. Может, поймёшь.

— Женя, ну я же не совсем дура. Я думаю... Но... Сидеть дома.

— Придумай что-нибудь. Мало ли интересных занятий. А хочешь, ко мне помощником иди.

Яна собиралась что-то сказать, но Гусаков перебил:

— Обрати внимание — я ничего тебе не приказываю и ничего не диктую. Мне не нужна рабыня, мне нужна женщина-друг. Которая меня не предаст. Но ты должна думать о нас с Машей. Если ты продолжишь работать в администрации, то... Короче, подсыпят тебе снова что-нибудь в пойло, и всё окончательно развалится. Я же не могу всю городскую власть на змеевиках перевешать?

— Ладно, — согласилась Яна, — после корпоратива уволюсь.

— Тебе вообще не следует ходить на корпоратив.

— Там премию в конвертах будут выдавать.

— Но ты же можешь получить её и после...

— Женя, мне тоже хочется иногда развеяться, побыть в обществе. Показать свои наряды.

— Вон оно что. А меня ты с собой не позовёшь?

— Нет, там же, как всегда, все будут без супругов. Только свои, из руководства города.

— Господи! Где же я так нагрешить-то успел?! Ладно, пошли ужинать. Зови ребёнка.

* * *

Чем ближе к новогодним праздникам, тем тревожнее становилось на душе у Евгения. Смутные подозрения начали оформляться в нехорошие мысли.

Тридцатого числа Янка, часов в пять, примчалась домой и начала в темпе прихорашиваться и наряжаться. Параллельно выдавала:

— Женя, ты меня сейчас отвезёшь в горсовет, а к десяти приедешь, заберёшь. Я как получу деньги, так сразу и уйду.

— Ты там, что — собираешься пить?

— Жень, — жена смотрела на него глазами кота из мультика, — один бокальчик шампанского.

— Рискуешь.

— Ну, Женечка, я тебя прошу — не нагнетай. Всё будет нормально.

— А вот это обязательно одевать?

Яна вертелась перед зеркалом в длинном, до полу, изумрудном платье, с глубоким декольте и разрезом до бедра.

— Женечка, это же вечернее платье. Где мне его носить, если не на светском вечере, на элитарном рауте...

Гусаков иронично покачал головой:

— В России не бывает элитарных раутов, только грязные, быдлоидные попойки. Контингент, знаешь ли, не тот.

— Тебе обязательно надо испортить мне настроение?

Женя не обратил внимания на её укор.

— Так. Слушай сюда. Я тебе сделал набор номера жестом. Да, да — в телефоне. Просто на экране нарисуешь тройку. На, попробуй.

Яна попробовала. На телефон мужа поступил вызов.

— Теперь одной рукой.

— Как?

— Большим пальцем черти.

Ещё один вызов.

— Ещё раз.

— Жень... Ну, хватит уже...

— Я сказал — ещё раз!

Отрепетировали до автоматизма, и Гусаков отвёз жену в центр.

Вот, задницей чуял неприятности. Но оставить жену дома, это значит обидеть её. Будет потом дуться месяц. Не мог он так поступить. Это как конфету отобрать у ребёнка.

Ситуация дебильная. Думается — многие в такую попадали: — Женщина засовывает голову в какую-нибудь жопу, а ты ничего не можешь сделать. Впрочем, нет, можешь. Но у тебя только два варианта, и оба кончаются дерьмом.

Евгений думал:

— Может у меня и правда паранойя? Может ничего и не случится? Может, пронесёт?

Хоть внутреннее напряжение нарастало, и он кишками чувствовал — нихрена не пронесёт.

Не пронесло.

В половине десятого Гусаков подъехал к зданию администрации. Ждал.

Без пятнадцати десять зазвонил телефон. Женька включил трубу. Секунд пять слушал хрипение и сопение, потом Янка вскрикнула:

— Уйди, тварь!

Гусаков рванул ко входу. Задолбился в массивную дверь.

Не спеша вышел охранник. Спросил через переговорное:

— Ну? Чего ломимся?

Женя, по возможности спокойно, объяснил:

— Мне надо жену забрать. Ей там плохо.

Женьку-то охрана знала.

— Позвоните ей, пусть выходит.

— Она уже не может выйти. Уже всё — готова.

Скандалить было совершенно непродуктивно, поэтому Евгений сдерживал эмоции. Главное тут было — войти.

Мужик понимающе усмехнулся.

— Ясненько. Ну, проходите.

Женька знал, где актовый зал, и помчался прямо туда.

Ворвался на пирушку злой как чёрт.

Картина Репина — "Не ждали". Вся тусовка замерла, открыв рты.

Женька рявкнул:

— Настя! Настя!

Подлетела Анастасия. Он прорычал:

— Где она?!

— Пошли, — засуетилась Настя, и потащила его через другую дверь в коридор.

Женька достал телефон, включил камеру, отдал Насте:

— Снимай!

Дорогу загородил какой-то дрищ.

— Вам туда нельзя!

Женька взял того за рожу, толкнул так, что мужик улетел к стене.

— С дороги, глиста!

Подошли к одной из дверей. Гусаков дёрнул створку — открыто. Резко вошёл. Настя привычно включила свет.

Поперёк офисного стола дрыгалась, пытаясь вырваться, расхристанная Янка, а над ней нависал здоровенный мужик, удерживая её одной рукой за горло, а другой шарил у неё между ног. Он обернулся на звук.

— Я же сказал, мать вашу, — не беспокоить!

Он был откровенно бухой. При этом рожа у него была ободрана знатно. Даже лучше, чем у Женьки.

Гусаков сократил дистанцию и со спины засадил ногой бугаю в пах. Насильник "ойкнул" и, потеряв равновесие, упал на карачки.

Женька добавил ещё по роже пинком, опрокинув и вырубив того окончательно.

Взял Янку на руки, как ребёнка, и понёс на выход. Декольте на ней было разорвано до пояса. Левая щека опухла, глаз заплыл, наливаясь синяком. Она уткнулась мужу в грудь, тряслась и всё повторяла:

— Женя... Женя прости... Женя...

Толпа сотрудников уже стояла в коридоре. Почти одни женщины. Смотрели испуганно, но с любопытством.

Тот мелкий дрищ завопил:

— Остановите его! Задержите!

Ага. Остановщик хренов. Помалкивал бы уж...

Вышли на морозное крыльцо. Настя следом несла шубу и сумочку, сама по-летнему, в одном платье.

Евгений свалил жену на сиденье. Забрал у Анастасии вещи и телефон.

— Спасибо Настя. Спасибо. Беги, а то простынешь.

Гусаков повёз жену в травмпункт на Карла Либкнехта. Это рядом. Бормотал под нос:

— Повеселилась, мать твою. Светская, бля, львица. Ох, Янка, что же ты творишь.

Яна пришла в себя, подняла голову.

— Мы куда?

— В больницу. Лежи, не шевелись.

— Женя, меня тошнит...

Женька остановил машину, сначала накрыл жену шубой, как покрывалом, потом обошёл, открыл пассажирскую дверцу.

— Блюй.

Янку вывернуло. На только что почищенный асфальт. На улице Ленина.

Ей видимо полегчало, и она снова откинулась на сиденье.

— Сотрясение мозга, — констатировал Гусаков.

Женька снова сел за руль, но что-то кольнуло сверху в ступню. Он включил свет в салоне, задрал ногу и посмотрел на ботинок.

— Да твою же мать!

— Что, Женя? — повернулась Янка.

— Зуб, блядь! Он меня что — за ботинок укусить пытался.

Он выдернул чужой зуб из взъёма и выкинул его в окно.

Яна замычала, сдерживая смех, но не выдержала — взорвалась истерическим хохотом.

— Прости, Женя, прости...

Она смеялась, придерживая опухшую щеку ладошкой. Стонала от боли, и снова хохотала.

— Вот ты ржёшь, как дура, а дело-то хреновое... Этот мудак будет мстить. Подло и гадко.

— Да он проспится и ему самому будет стыдно...

— Да ты что! Ему станет стыдно?! Ага... А вот скажи мне — он нормальный человек или говно собачье?

Янка промолчала, что тут скажешь.

— Снова придётся принимать превентивные меры.

— Ты его убьёшь?

— Яна! Он избил мою женщину! Как ты думаешь — что мне делать? Ты думаешь — ему надо всё простить?

Женя притормозил, прижался к обочине.

— Он тебе засадил?

— В смысле, — поморщилась от боли Яна.

— О, Господи! Он тебя трахнул?

— Нет. Я ему не позволила.

— Ну-ка дай я проверю... Подними подол...

— Женя! — возмутилась Янка, — Это гадко!

Гусаков зарычал:

— Я что сказал?!

— Да на, проверяй! — Яна, со психом, спустила трусики.

Гусаков действительно пальцем проверил, буркнул:

— Хм... Сухо...

Он достал влажную салфетку и вытер руку.

— А что вы там делали, пока я бежал тебя спасать? Это же — минут пять...

— "Что делали", "что делали"!... Дрались!!

Расстроенная Яна отвернулась от мужа к окну, уставившись в темноту.

В травмпункте у Яны не выявили ничего страшного. Ну, относительно, конечно. Кости целы, внутренности не повреждены. Несколько синяков на теле и лицо разбито. Сотрясение мозга. Рекомендовали покой, выписали кучу лекарств. Зафиксировали факт побоев.

Гусаков попросил аж три копии освидетельствования. С печатями. Заплатил врачу, — тот сделал. На случай внезапной потери документа в ходе следствия.

А следствие будет. Куда же от него денешься.

Домой вернулись уже в двенадцатом часу.