Забытые: Тени на снегу

...но всё равно боимся, читалось на лицах четвёрки. Разговор, как и моё дело, принимал неожиданный оборот.

— Схожу, — я допила чай и встала, — и к лекарю, и к озеру. Будьте добры, соберите обед и ужин, — повернулась к хозяйке. — И не ждите на ночёвку.

Она вздрогнула. Или моя юная внешность пробуждала в ней сердобольность, или боялась, как бы хуже не стало. Или всё вместе.

— Там что-то есть, чали, кроме мертвяков, — серьёзно сказал хозяин постоялого двора. — То, чего при солнце не видать, а ночью — не слыхать. Не ходи. Сгинешь.

Я качнула головой:

— Благодарю за предупреждение, чалир, но помогать вам — мой долг перед миром за новую жизнь. Который чтут не все вернувшиеся. Те женщины не от мертвяков избавлять шли. А той силы мира напиться, что пробудила голоса умерших. И показала уничтоженный город. Теперь они могут быть где угодно. Может, давно покинули долину. А может, остались здесь. В других обличьях.

— В других?.. — снова вздрогнула хозяйка.

— Это простейшая магия, чалира, — менять облик. Мы постоянно ею пользуемся, — рассеянно отозвалась я, оглядела собравшихся и мягко предупредила: — Не чините препятствий. И не ходите следом. Я узнаю. И не прощу тех, кто мешает мне делать свою работу.

Хозяева переглянулись, толстяк сглотнул, а тощий опустил глаза. И толкнул локтем своего собеседника, громко прошипев:

— Усёк, что видал я городище?..

— Да подь ты!.. — привычно огрызнулся тот.

Дальше спор я не слушала. Поднялась в свою комнатушку под крышей и замерла у окна, глядя сквозь серебристое стекло на пляску снежинок, кромку городской стены и призрачную кайму далёких гор.

Не все меченые вступают в общину знающих. Ощущение гибельного края отнимает у нас прежнюю жизнь — и право на прежнюю внешность. И даёт взамен любую новую. Но не все соглашаются помогать миру и его обитателям. Одних способность к чарам опьяняет и толкает на глупости, а другие не принимают собственную "обновлённость", ведь сырая магия усыпляет прежние уменья. И ты всё начинаешь сначала — читать, писать, изучать мир... и себя. Но не все хотят учиться. А вот вернуться к обычной жизни хотят все.

Даже я, потомок старой крови, потерявшая у Гиблой тропы не всю себя, иногда мечтаю.

Странные, в общем, это существа — хладнокровные. Теряют жизнь — злятся, получают новую, полную чар — злятся пуще прежнего и сходят с ума... Не все, но случается. Они же не привыкшие к волшбе — издревле с силой рождалась только старая, "согревающая", кровь. До Забытых у людей своих чаровников не было, и община в своё время появилась благодаря старой крови, как и первые рабочие знания. У края Гиблой тропы все равны — и те, кто с врождённой силой, и те, кто без. И знающим может стать любой разумный смертный.

Но хлопот теперь из-за таких "любых" и "разумных"...

Сняв куртку и закатав рукава рубахи, я пересчитала руны. Пятнадцать Должно хватить. Жаль лишь, что время моей силы на исходе: осень закончилась, и родной осенней магии в мире осталось немного — и с каждым днём будет ещё меньше. Я зарылась в сумку, перебирая амулеты. Сгинули, значит... Надо чаще проверять отдалённые остроги, и не раз в год, как нам велят. Всё равно большую часть времени мы проводим в дороге — болтаемся без дела в ожидании этого самого дела. Которое всегда настигает нежданно и не там, где ищешь. Вообще не там.

Я снова осмотрела руки, меченые силой. Руны чаровников не брала ни одна личина. Мои, осенние, вспухали крохотными язвами жёлтой лихорадки, покрывая огрубевшую, красноватую кожу мелкими символами от кончиков пальцев до локтей. Зимние руны темнели трещинами от мороза, весенние — рассыпались коричными пятнами, а летние казались солнечными ожогами. Я дотронулась до язвочки, ощущая слабую пульсацию сжавшейся в комок силы.

Ну что ж, дело — так дело...

— Вёрт? — позвала я тихо. — Вёртка, выходи.

Щипнуло копчик, и по пояснице, щекоча, скользнул мой "хвост". Высунулся из-за ворота рубахи и замер столбиком. Гибкий, пушистый, в чёрно-рыжую полоску, ни головы, ни мордашки, только искрящие огнём пуговки глаз. Мелкое существо-паразит, без поддержки чужой силы не выживающее, приползло ко мне две осени назад, когда я достигла первого порога... даже не зрелости, нет. Когда я вышла из детского возраста. И ещё сезонов через двадцать-тридцать, глядишь, смогу приманить "крылья"... если силу старой крови не перекроет окончательно сила знающего. Пока она в осенний сезон мешала работать с врождённым. Правда, и для сложных дел я не доросла... по мнению предков.

— Обыщи соседние города и окрестные деревушки, — попросила я, погладив тёплое тельце. — В долине должны быть другие знающие. Найди мне зимника. Сделаешь?

Вёртка кивнула и змеёй метнулась на пол. Нырнула в щель меж дверью и полом да была такова.

Долинные дороги сплетались в Центральный северный путь, и из общины загодя, чуть ли не с лета, сюда обязательно направляли пару-тройку зимников. Чтобы с началом снегопадов быстро помочь местным жителям с заметёнными дорогами и сразу же направить зимников на расчистку основного пути.

А я наведаюсь-ка в ледник и посмотрю, что за чудище испортило горожанам ярмарку и напугало их до запертых врат и погашенных огней.

Собравшись, застегнув куртку и перекинув через плечо сумку, я закрыла комнату и спустилась вниз. Хозяйка уже собрала харчи в узел и ждала меня.

— Не ходи, чали, — повторила она, теребя передник. — Сгинешь.

— Не сдавай мою комнату, — я сунула узел в сумку. — К утру вернусь.

Хозяйка проводила меня недоверчивым взглядом, и я услышала её сдержанно-испуганный вздох. Но объяснять ничего не стала. Если здесь об истинных знающих лишь что-то слышали, немудрено, что от меня ждут ещё большей беды. Словам не поверят. Только голове побеждённого чудовища.

На улице шёл снег. Натянув капюшон, я постояла на крыльце, изучая полупустую улицу. Низкие каменные дома с покатыми крышами, редкие прохожие, закутанные в старые полушубки и толстые шали. С первым снегом утренне-оживлённый город, встречающий торговые обозы, сник, притих и приготовился к долгой спячке. Солнечная долина, да, славилась солнечными днями и устойчивой погодой, но местные земли не отличались плодородием, и люди жили охотой, рыбалкой, каменоломнями да выращиванием укропа на подоконниках. Зимой, когда за сутки дома заваливает по крыши, здесь совершенно нечем заняться, кроме как чистить снег да поливать укроп.

Нет, не хочу тут зимовать, определённо...

Я отправилась узкими кривыми улочками ко второй городской стене и вратам острога, соображая, как попасть в нужную башню. Обычно пришлых за вторую стену, в город, не пускали. А общинный знак-пропуск я посеяла летом... или весной. Не помню. Спохватилась, когда надо было куда-то попасть, а амулета-"имени" не нашлось. Надо всё-таки написать наставителю, чтобы сделал. И если не с боем прорываться к башне лекаря, то...

— Куды? — подозрительно посмотрел на меня страж ворот — огромный мужик в засаленном полушубке и стоптанных сапогах. — Кто такая?

— Болезная, — я быстро показала ему руки и захлюпала носом. — Оснянка. К лекарю бы...

Осенняя лихорадка заразной не была, и цепляли её обычно дураки, забывающие, как тонка грань между осенью и зимой, как быстро меняется погода на изломе сезонов, когда вечером обманчиво греет солнце, а ночью мороз прихватывает до полусмерти.

— Вход в третью башню со двора, — важно, отточенно и явно заученно выговорил мужик и поправил съехавшую на лоб шапку. — Вдоль стены ступай, в караулку стукнешь. Там лекарь иль его ученик. Осмотрят. Авось и далече пустят, до башни.

— Благодарю, — я кивнула и побрела вдоль стены, спиной ощущая взгляд стражника, пошатываясь и шаркая, изображая болезную.

Вот же глушь, меченого от больного не всякий отличит... Но лекари-то должны опознать. А как опознают — так и поговорим.

На стук никто не ответил. Я осторожно подёргала деревянную дверную ручку — раз, другой, третий. И услышала скрипучий голос:

— От себя.

Точно. Особенность северных построек: все двери, как и окна, открывались внутрь. Завалит дом снегом по крышу, не то в шутку, не то всерьёз объясняла давеча хозяйка, — останется лазейка для подкопа. Взял лопату, открыл дверь или окно — и копай.

Дверные петли скрипели под стать голосу лекаря. Оный, невысокий и щуплый, с седыми патлами и усталостью в выцветших глазах, занимался скучнейшим делом — сматывал в рулоны чистые тряпицы. А больше в крохотной комнатке караулки никого и почти ничего не было — стол с горками рулонов и тряпиц, стул, тлеющий очаг и тоскливо зевающий человек. Зябкие сквозняки. И чистота. Ни пылинки, ни паутинки в углах и на потолочных балках. Даже запах какой-то... особый. Чистый. Да, к слову, о скуке и укропе...

Сбросив капюшон, я молча и приветственно склонила голову. Лекарь равнодушно посмотрел на родимое пятно и прищурился на "оснянку". И сразу всё понял. В бесцветных глазах вспыхнуло любопытство.

— Не повезло, да, чали? — он ловко перевязал очередной рулон и встал. — В дорогу бы, но застряла? А я давно жду кого-нибудь из вас. Из истинных знающих, — пояснил медленно и выразительно.

— А те, что до?.. — я снова натянула капюшон.

— Сразу не понравились, — доверительно сообщил лекарь, накидывая на плечи потёртый тулуп. — Я не первую зиму работаю, чали. И не в первом остроге. Жизнь побросала по миру. Многое повидал. И знающих встречал прежде. Разных. Но похожих.

Я молча внимала, топчась на пороге.

Лекарь сменил чуни на валенки, прихватил шапку и лишь тогда скрипуче договорил:

— Мёртвые вы, чали. Уж прости за прямоту, но — мёртвые. Мёртвая кровь. Мёртвые души. Пустые. Умные, внимательные, основательные. Знающие. Помогающие. И мёртвые. Вы живёте, не чтобы жить. А потому что... надо.

— А те две женщины, выходит, живыми были? — я прищурилась на своего собеседника. — Заинтересованными?

— Горящими, — он кивнул. — Искрящими.

Я внутренне вздрогнула.

"Искрящими"...

Когда-то именно так называли мой народ. А теперь в его существование мало кто верит, и люди говорят о нас как о помнящих. А искрят, по людским же замечаниям, другие — те, кто загорелся корыстным и опасным интересом. И нашёл новый, несовместимый с истинным путём знающего смысл жизни.

— Понимаю, чалир, — я тоже кивнула. — Показывай.

Лекарь открыл неприметную дверь и приглашающе махнул рукой: мол, вперёд. Я пересекла комнатку и оказалась во дворе. И на мгновение зажмурилась: снежный день ослеплял, а морозный воздух кружил голову.

— Рано зима нынче, — озабоченно проскрипел лекарь. — Не к добру это... Сюда прошу, чали.

Не открывая глаз, я пошла на голос и через десять шагов, поднявшись на три ступеньки, с облегчением нырнула в очередной дверной проём и спасительный сумрак.

Да. Рано. И осенняя магия утекает из меня, как вода из разбитого кувшина. И выходит из тени, просыпается от вынужденной спячки волшебство старой крови. И ещё несколько дней мир будет... меняться. Меняться — для меня, для себя оставаясь прежним. Резче свет и ярче тьма, чётче запахи и громче звуки, теплее холод и жарче огонь... И ближе память. И ближе дух мира — Шамир на просторечье — помогающий, подсказывающий и поддерживающий. Люди не слышат, а мы... А нас, его первых детей, осталось слишком мало.

Но почему же зима поторопилась?.. В случайности я никогда не верила. Где-то что-то случилось, отчего зимние чары выплеснулись в мир, хороня осеннее волшебство под ледяными сугробами, выстужая последнее солнечное тепло, отрезая кудесников от силы. И сколько таких, как я, оказалось в западне — без магии, в бездорожном захолустье?.. И сплетённые заранее чары потеряют половину силы, и новые взять негде...

Нет, не верю я в случайности. И, может, ночью на озере найду если не ответ, то зацепки.

Сырым сумрачным коридором мы прошли вглубь башни и спустились по узкой витой лестнице в подвал. Привыкая к изменениям, я насторожённо принюхивалась, прислушивалась и присматривалась. Влажные касания сквозняков. Эхо шаркающих шагов лекаря. Подвижные тени редких желтоглазых факелов. Кровь. И меня потянуло к ней, как замёрзшего к солнечному теплу.

Я напряглась. В подвалах ощущалась старая кровь. Старая — давно пролившаяся. И старая — волшебная. Говорящие, пишущие — кто-то из них. Но, скорее всего, пишущий — их горячая кровь сильнее, чем тёплая говорящих.

Однако не просто так напало на город неизвестное чудовище. Солнечная осень, столичная ярмарка — и, конечно, съехалась вся округа: из соседних долин, и из ближайших городов Серединной равнины. Даже люди старой крови. Обычно мы держимся подальше от хладнокровных, но — ярмарка. Раз в сезон рискнуть, чтобы вести послушать, запасы на зиму сделать...

Их ждали.

— Мышами несёт, чали, — виновато вздохнул лекарь, по-своему растолковав моё взволнованное дыхание. — Вишь, на огонь-то осветительный чаровнику силы хватило, а вот мыши... Неистребимы.

— Кота завести не пробовали? — беззлобно полюбопытствовала я, предполагая ответ.

— Бегут, стервецы, — буркнул провожатый и распахнул очередную скрипучую дверь.

Бегут... Значит, ощущают насильственную смерть и боятся. Старая кровь умеет "рассказывать" и предупреждать даже спустя долгое время. Животные чуяли это инстинктивно — там, где кровь кричит об убийстве, безопасной жизни нет и не будет.

За дверью находился узкий извилистый коридор с редкими жёлтыми огоньками на стенах и многочисленными дверьми. Что за ними, меня не интересовало. И неодолимо тянуло ниже — на следующий этаж. И когда мы начали спускаться по второй лестнице, я услышала шёпот — тихий, робкий, невнятный. И убедилась в своей правоте — точно кровь пишущего. Говорящий оставил бы более внятное послание. Собственно, лишь ради них говорящий и открывал рот, всё остальное время — бывало, всю жизнь, — он молчал.

Ледник оказался маленьким и явно рукотворным — и чаротворным. Очередной коридор — повтор верхнего: сырой полумрак, безликие двери, скудные огни. Лекарь без остановки дошёл до пятой слева двери, открыл её и посторонился, приглашающе махнув рукой. И шёпот стал громче. Слов не разобрать, только интонации — просительные, предупреждающие и отчего-то виноватые.

Я шагнула на зов крови и сразу же увидела то, что толстяк с постоялого двора многозначительно назвал "останками". Ледяные стены, наросты на полу, сосульки на потолке. И мерцающие капли крови в прозрачном ледяном выступе на стене.

— Вот так всё и было, чали, — проскрипел позади меня лекарь. — На двери дома. С ней и забрали. Видишь рисунок?

Я промолчала. Капли напоминали... тень. Я чуть сместилась в сторону, закрыв спиной огонёк, и моя тень легла на "рисунок", повторяя его очертания. Голова, плечи, руки... И голос стал громче, настойчивее.

— Выйди, чалир, — попросила я тихо. — Прошу.

Лекарь молча удалился, прикрыв дверь.

А я протянула руку к чужой тени, и на моей ладони заплясали белые искры. Не для того она сотворена — не для разговоров... И сделана неправильно. И откуда только узнали — это ведь наше заклятье, искрящих... И совершенно точно это дело рук разумного существа, кудесника, а не чудовища с озера.