Фатальное колесо_Книга 1

Впрочем, в доме наконец-то зазвучала английская речь! Сбылась мечта педагога. Мать на кухне задумчиво терла сухим полотенцем посуду, рассеянно выслушивая Васькины жалобы, которые щедро сдабривались надрывными всхлипами и выразительным закатыванием глаз.

А я ходил по нашей старенькой квартире, как по музею.

Каждый пустяк, каждая деталь или предмет в комнате отзывались в душе какой-то щемящей нежностью. Непонятно к кому — то ли к родителям, то ли к брату, а может быть — к самому себе.

А скорей всего — ко всему этому забытому миру. Яркому и беззаботному. Миру неведения зла и подлости. Наивной вселенной без проблем и горя. Где не было ни прошлого, ни будущего — только настоящее. А если и заглядываешь вперед — то максимум на день или на два.

"Послезавтра, если будете себя хорошо вести, пойдем в цирк". Послезавтра! Как долго. Дожить бы...

"Через месяц надо показать тебя стоматологу". Ха! Испугала. "Через месяц" — это как "в другой жизни". Через месяц и будем бояться. А там "или эмир умрет, или ишак сдохнет".

Хотя... про Насреддина я стал читать во втором классе.

Вернее, стану.

Стану?

И тут неожиданно стало страшно. По-настоящему. До темноты в глазах. До колик в животе. Скрутило от невыносимой жути так, что я уселся прямо на пол, где стоял, обхватив голову руками.

Стану...

Чего я "стану"? Читать Соловьева, которого взахлеб перечитывал четыре десятка лет назад? Не стану. Не интересно — в прошлом году пытался почитать. Скука.

Тогда что? Учиться ездить на большом велосипеде? Уже умею. Плавать? Играть в шахматы? Разводить огонь в печке? Всему этому я учился в семилетнем возрасте.

Но... все это я уже умею... умею... умею...

Ходить в студию игры на баяне? Фига с два! Больше я этой ошибки не повторю...

Я еще посидел, успокаиваясь, встал на ноги и почему-то отряхнул колени.

Вот! Вот оно.

БОЛЬШЕ Я НЕ ПОВТОРЮ СВОИХ ОШИБОК!

Вот что действительно может стать интересным в моем купированном состоянии. В этом тщедушном детском тельце высотой чуть более метра. С необъяснимыми для моего взрослого сознания ограничениями прав и личной свободы. В условиях непререкаемого диктата тех, кто по факту младше тебя.

Матери сейчас только двадцать восемь!

— Голова точно не болит? — мама появилась в дверном проеме, словно почувствовав, что я думаю о ней.

Она явно уже несколько оправилась от моего недавнего перфоманса и уверенно приближалась к реальности. За ее спиной, обиженно сопя, маячил непризнанный гений, обескураженный возмутительным невниманием к его персоне.

— Го-ло-ва не бо-лит, — продекламировал я нараспев по слогам, имитируя наши с мамой уроки чтения, — мам, да ты не волнуйся — я не чокнулся. Мальчик в школе принес слова "Битлов", я увидел знакомые буквы и выучил. Хотел тебе почитать. По дороге шел, повторял и не заметил машину.

Мир встал на место. Реки потекли по своему руслу. Деревья перестали расти корнями вверх. Мама "возвращалась":

— "Битлы" до хорошего не доведут!

Я подошел к матери и обнял ее, уткнувшись носом в передник. Вообще-то у нас в семье это не принято. "Телячьи нежности" и прочее...

— Ну, хорошо... хорошо, — мать неуверенно погладила меня по голове, — иди ешь, стынет уже. Осторожней надо... на улице...

Ну не может без морали.

За ее спиной густым басом ревниво заревел вундеркинд-недоучка...

А за окном неистовым крымским солнцем исходил по-летнему жаркий сентябрь одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

Глава 2

В борьбе за дело..."

Беспомощность.

Злость, обида и острое ощущение всепроникающей беспомощности...

Что-то отвык я от правил бдительности в этом прайде одноклеточных. Расслабился с возрастом, и вот теперь лежу на животе, вытянув вперед руки, и вижу только спину своего обидчика.

Он, подпрыгивая, бежит в стае таких же приматов. Держит перед собой двумя руками портфель и выискивает очередную жертву среди карапузов, чтобы двинуть ее, как и меня, исподтишка в спину.

Абсолютно иррациональные действия. В чем кайф?

Гормоны бушуют, страшно хочется отомстить. И лица своего ворога я не разглядел толком. Успел заметить только уголок красного символа пионерии поверх псевдо-джинсовой курточки отечественного производства.

"В борьбе за дело... Будь готов! Всегда готов!"

Оказалось — не готов.

Ну, вот как так-то? Зла не хватает! Походя, между прочим, двинуть портфелем человека! Чтобы не загромождал проезжую часть, что ли?

Я медленно поднялся, уже привычным движением отряхнул колени и стал запихивать в штаны выбившуюся из-под куртки рубашку. За спиной хихикали...

— Караваев!

Таким голосом, наверное, обладала "железная леди" в Англии. В нем все — обличение преступника, вердикт присяжных, приговор — и заодно профилактика предстоящих правонарушений.

Я повернулся.

Валентина Афанасьевна. Учительница первая моя. Которую, к слову, перейдя в другую школу во втором классе, я моментально забыл. Вопреки распространенным стереотипам. А сейчас, гляди ж ты, вспомнил имя-отчество моментально.

— Какие правила нужно соблюдать в школе? — хмуря брови, учительница стояла в дверях того самого класса, куда я и направлялся, но, к сожалению, проехал на пузе мимо из-за избытка кинетической энергии.

— Не пить... не курить... девочек не соблазнять, — тихо бурчу я себе под нос, продолжая приводить форму одежды в порядок.

Однако слух у пожилой учительницы отменный и профессионально чуткий. Впрочем, выдержка тоже.

— Зайди в класс, — сказала она ледяным тоном, — и встань перед доской.

Я с угрюмым видом проплелся в классную комнату и встал на лобное место.

Какие знакомые забытые лица!

На первой парте — Борька Фурманов. С ним я через месяц сдружусь. Вместе будем ходить на секцию спортивной гимнастики. Аленка Заяц — тайная любовь всех наших мальчишек. Близнецы Кирюхины, очкастый Петр Краев — именно "Петр", а не "Петя", отличник и зануда. Тимка, Артурчик, Люська, Натаха, Гиви — я же напрочь забыл всех вас!

— Дети! Какие правила следует соблюдать первоклассникам в школе?

Валентина Афанасьевна ничего не делает наполовину. Педагогическую загогулину всегда нужно разогнуть до конца. В назидание грядущим...

— Валентина Афанасьевна, Караваева какой-то старшеклассник толкнул. Он упал. Он не виноват, — верная и надежная Натаха.

Одновременно и тянет руку, и встает, и садится, и говорит взахлеб, пылая праведным гневом.

— Тише, тише, Наташа. Караваев, это правда?

Мне надо что-то сказать. Что-то простое и очевидное.

Я с ужасом начинаю понимать, что сказать-то нечего! Вернее, на языке вертятся десятки заманчивых ответов, но они не могут принадлежать моему персонажу.

Какой-то сюрреализм.

Какой-то топорно примитивный ход развития сюжета. Два плюс два. Четыре, Караваев? Да, блин! Где-то так. Не больше четырех, но точно не пять. Мне что, всхлипывая от обиды, заверить присутствующих в правдивости свидетельских показаний?

Элементарные частицы материи превращаются в монументальные куски реальности, между которыми нет прохода! Симфонический оркестр пытается исполнить "Чижика-Пыжика" и лажает, как пьяный лабух! Сознание взрослого трепещет от сжимающейся клетки требуемой обстоятельствами деградации.

Это похоже на приступ паники. Той, которая уже была у меня вчера дома. В животе опять противно закололо.

— Караваев, ты что молчишь? С тобой все в порядке?

Я понимаю, что если скажу "да", все кончится.

Я вернусь на свое место и вольюсь в естественную среду полноправным членом. Стану в дружный строй колонны, которая размеренным шагом вела меня благополучно по жизни без малого полвека.

И я почему-то страшно не хочу этого. Не хочу подчиняться этим простым, как бамбук, условиям и обстоятельствам. Сдаваться не хочу. Прогибаться. Мимикрировать не хочу.

Не желаю я деградировать!

В конце концов, Я СЮДА НЕ НАПРАШИВАЛСЯ...

Поворачиваюсь и на глазах у изумленных одноклассников в звенящей тишине выхожу из класса.

Я знаю, где его искать.

Наш "аквариум" для первоклассников размещается на первом этаже левого крыла школы. А "террариум" для остальных — в правом крыле. Этажом выше нас — администрация, классы специализации, пионерия-комсомолия. Первоклашки этого не могут знать.

А вот я знаю.

И еще я знаю, что мой обидчик, пробегая по первому этажу левого крыла к запасной лестнице, мог двигаться только к одной цели — в сторону школьного спортзала, к которому "через первоклашек" короче. Ведь его собственный ареал обитания находится в совершенно другой стороне.

Ну да! Так оно и есть — вот и он.

"Кишку" в спортзал еще не открыли, и весь класс четырехклассников тусуется в маленьком коридорчике с огромными окнами на школьное футбольное поле. "Джинсовый пионер" стоит в небольшой группке соратников и, слегка подпрыгивая от возбуждения, рассказывает им что-то с азартом Петросяна.

Соратники ржут.

Вывинчиваясь на ходу из ранца и перехватывая его в правую руку, я набираю скорость. Слева мелькает выходящий из подсобки физрук в красной форме с надписью "СССР" на груди.

Да и фиг с ним!

"Джинсовый", не прекращая ржать, поворачивает голову на непонятное движение в свою сторону и, указав пальцем на клопа-первоклашку, хочет что-то сказать своим однополчанам.

Я с разбега футболю его правой ногой в центр голени. Как пенальти пробил. А потом, не прекращая движения, по широкой дуге справа воссоединяю свой ранец с левым ухом противника. Как раз в тот момент, когда он начал наклонятся к поврежденной конечности.

Враг обрушивается вниз наискосок взорванным небоскребом. И почти с таким же грохотом. Надо ли говорить, что ранцы у первоклашек тяжелые, в силу их неиспорченной добросовестности в деле переноски пары-тройки толстенных учебников?

Стоящий справа ближайший ко мне долговязый очевидец с ярко-пунцовыми прыщиками на лице говорит: "Э-э!" — и тянется ко мне правой рукой.

Но тут неведомая сила отрывает меня от земли и тащит назад за шиворот, избавляя от бессмысленных объяснений с присутствующими.

— Ты ч-чего, парень, — физрук явно не молод, не красив и совершенно не спортивен.

Надпись "СССР" вблизи оказывается слегка растрескавшейся и явно самопальной. Почему-то на ум приходит слово "водоэмульсионка".

— Ты это... зачем? Ты... как это? Ты кто вообще?

"Сергей Валерьевич", — выскакивает в памяти.

Хороший дядька, хоть и "тормоз". Главное — добрый и незлопамятный. Наверное, мой ровесник — где-то под полтинник. Кстати, тоже из отставников.

— Ты из какого класса, мальчик? — физрук начинает вспоминать, что он все же какой-никакой, но педагог.

— Класс млекопитающих. Отряд приматов, — трудно умничать в подвешенном за шкирку состоянии. — Руку убери!.. Уберите...

Меня опускают на землю.

Я разворачиваюсь и шагаю к поверженному противнику. Он сидит, ошарашенно вращая глазами, и размазывает кровь по лицу. Наверное, карабином от ремня задело. Вокруг него суетятся и причитают переполошенные одноклассницы.

Я подхожу и протягиваю руку:

— В расчете?

Ситуация по-пацански естественная. Неписаный этикет, знаете ли...

Только против обыкновения на другой стороне весов — не равный противник, а шпак, молекула, вонючка-первоклассник. Ему не положено так говорить... И так делать... Тем более на глазах у всех... Я ему сейчас... Убью!.. Черт, физрук здесь!

Собственно, на физрука я не рассчитывал, но его присутствие (пока он с трудом переваривает случившееся и не вмешивается) позволяет мне загнать оппонента в патовую ситуацию. На фоне шока от невиданной и короткой расправы.

Ну же, решай! Лицо ты потерял в любом случае. Сделай теперь хорошую мину...

— В расчете?! — я намеренно повышаю голос, подталкивая его к очевидному решению.

Все равно он пока ничего толком не соображает. А рука противника — вот она, перед носом.

— В расчете, — он вяло жмет мне руку и пытается встать.

Шок еще не прошел, но желание меня уничтожить легко читается в его глазах.

Поздно!

Я разворачиваюсь и иду в класс.

Дурацкая, дешевая, мелкая победа. Но почему-то мне становится легче...

Глава 3

Свободу Луису Корвалану!

Кисть все-таки потянул. Что за хилое тельце!

Я вернулся в класс. Молча в неожиданно наступившей тишине прошел мимо парт и плюхнулся на свое место рядом с Люськой Артемовой. Даже не задумался, где я должен сидеть, — просто знал. Открыл ранец, достал пенал, тетрадь, потрепанный букварь из школьной библиотеки. Только потом осторожно поднял глаза на учительницу.

Валентина Афанасьевна напряженно решала педагогический ребус.

Все было нетипично!

Школьные правила звонко трещали по швам, но многолетний опыт подсказывал ей не торопить события и не принимать скоропалительных решений.

Секунды три мы еще играли в "гляделки" с учительницей, потом она повернулась к доске и продолжила изображать замысловатые крючочки, которые многострадальные первоклашки должны будут дублировать в своих прописях.

Я тихонечко выдохнул. Тут же меня сзади затеребили за плечо.

— Караваев! Тин-насевна к директору ходила. Я сама видела! Из класса вышла! И сразу пошла! — Натаха умудрялась говорить сразу и шепотом и скороговоркой.

Значит, проследила. От Натахи другого ожидать и не приходилось. Боевая девчонка. Лучше большинства мальчишек.

— Игнатьева! — Валентина Афанасьевна даже не повернулась, продолжая скрипеть мелом по доске, — Тишина в классе!

Сзади хлюпнуло, и тряска прекратилась.

К директору, значит. Ну-ну...

Я начинал получать удовольствие от этого мира. Не суть важно, что он состоит из простейших, как куб составных элементов. Что его связи и логические цепочки примитивны и однообразны, а поступки окружающих легко предсказуемы и хорошо знакомы — еще по той, прежней жизни.

Не страшно. Формула "я сюда не напрашивался" наполняла меня легкостью и азартной бесшабашностью. Вчерашний постулат "проживу новую жизнь без ошибок" стал казаться тусклым, унылым и беспросветным.

Краем сознания я понимал, что шараханье из одной крайности в другую вызвано симбиозом детской необузданной энергии и умудренного опытом рассудка, уставшего от многолетнего контроля над рамками норм и приличий. Понимал, но возвращаться к привычным для пожилого гражданина ограничениям не собирался.

Хотелось скакать, резвиться и радоваться этой жизни.

— Валентина Афанасьевна!

— Что, Караваев?

— Разрешите выйти из класса.

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Мне к директору нужно.

Пауза.

— Зачем тебе к директору?

— Это конфиденциальный разговор.

Следующая пауза вышла на порядок длиннее.

— А ты понимаешь значение слова "конфиденциальный"?

— Секретный, доверительный, келейный, негласный, тет-а-тет. Продолжать?

Опять пауза.

Как же мы тяжело реагируем на экстремальные вбросы! Наши современные учителя к подобным аномалиям как-то попривычнее будут. Застой, одним словом.