Шиди-риди

Радко попятился, сжимая шест, словно он мог его защитить. А потом раздался выстрел, и от головы длинношея отлетел целый кусок, забрызгал снег кровью. Заврус заревел. Его рев слился с грохотом рушниц егерей. Через несколько мгновений от головы не осталось и следа, вместо длинной шеи шевелился лишь обрубок. Тело наполовину вылезшего из берлоги завруса начало валиться на землю, как огромное, срубленное дерево.

"Берегись! — оттолкнул Радко налетевший вуйко Петро, утащил парубка в сторону. — Умереть захотел, дурень?!"

— Ты мне как сын, — сказал Петро, возвращая парубка в реальность. — Знал тебя еще, когда ты мамку сосал. Славно мы с твоим батькой дружили. Вот, что я хочу тебе сказать... — Уходи! — резко сказал вуйко Петро, оборачиваясь. — Иди домой! Вечно за кем-нибудь увяжется, чтоб его заврусы сожрали!

Радко вздрогнул. Не сразу понял, что слова Петра предназначались не ему, а вуйку Децебалу, что тихо подошел и стоял за спиной, посмеиваясь и играя на невидимой скрипке. Юродивый громко рассмеялся и ушел, пританцовывая и что-то напевая себе под нос.

— Знаешь, что такое у пана право первой брачной ночи? — спросил вуйко Петро у Радко, будто решившись наконец сказать то, ради чего пришел.

У Радко всё похолодело внутри. Он знал. Слышал рассказы о том, что пан может прямо со свадьбы затащить к себе в постель любую невесту.

— Наше село маленькое, — сказал Петро, не глядя парубку в глаза. — Давно у нас свадеб не было. Да и таких красавиц, как Гандзя, тоже не припомню.

— Он... Пан Вацлав... Знает?

— Знает. Добрые люди завсегда скажут. Да и не скроешь от пана.

— И он приедет...

— Охота аккурат перед вашей свадьбой, — вздохнул Вуйко Петро. — Сядь! — Схватил он за шиворот вскочившего на ноги парубка и силой удержал на бревне.

Вуйко Петро был крепким, как медведь. Однажды на спор пятерых мужиков на веревке за собой от хаты Орыси до колодца протащил. Из его хватки не вырвешься.

— Убью! — кричал Радко.

Глаза застилали предательские слезы, которые уж никак не должны были у парубка появляться. Не мальчишка же.

— Кого убьешь — меня или пана?

— Пана убью!

— И что, в опрышки пойдешь? Разбойником станешь, как раньше Безумный Олекса? Поймают тебя и колесуют — ты этого хочешь?

— Убью! — Слезы текли у Радко по щекам, пальцы сжимались в кулаки.

— Нет, не убьешь. А вот тебя поймают. Я сам... Нет, я, пожалуй, тебя ловить не стану, говорил же, что ты мне как сын, но и защитить не смогу. Перестань реветь! — погладил Петро парубка по голове. — Так надо, понимаешь? Не убудет от Гандзи. Баба — она и есть баба, потом всю жизнь с ней будешь, надоесть успеет. Не стоит из-за девки свою жизнь терять.

Радко спрятал лицо в ладонях. Потом поднял, посмотрел на своего собеседника и сказал:

— Ведь это вы, вуйко Петро, сказали пану про Гандзю.

Петро выбил табак, аккуратно спрятал люльку в чехол, встал, отряхнулся, и, прежде чем уйти, бросил вполголоса:

— Не мог не сказать — мне жить тоже хочется. Не я, так от других узнал бы, а с меня у пана спрос.

Месяц сичень

Кто-то садит дерево жизни прямо на подворье. Кто-то, как когда-то отец Радко, считает, что это должно оставаться тайной, и прячет дерево в лесу, вдали от мест вырубки, там, где его найдет только хозяин.

Радко в детстве часто наведывался к своему буку. Дерево, как и парубок, росло с каждым годом. На высоте человеческого роста его ствол разделился на две ветви, напоминающие распростертые руки. Радко казалось, что его дерево хочет обнять весь мир. Там, где из ствола вырастали ветви-руки, дерево треснуло, образовав щель-дупло, в которой гнездились синицы. Из года в год они таскали в дупло пух и сухую траву, растили пищащих птенцов, пока этим летом кто-то не разорил их гнездо. Дерево осиротело, утратило жизнь, но расщелину, идущую вглубь ствола, Радко использовал, как тайник.

Однажды в детстве он спрятал в дупле деревянного длинношея, а потом привел к дереву Гандзю, чтобы она нашла для себя игрушку. Когда они вместе бывали возле бука, Гандзя заплетала на ветвь голубую ленточку. Потом они ее снимали, чтобы никто не узнал о тайне.

Давно они не ходили к буку вместе. И сейчас Радко вздрогнул, издали увидев на дереве голубую ленту. Лес стоял засыпанный снегом — царство зимы, объятое холодом. Едва заметный ветерок колыхал ленту, словно принес из прошлого кусочек детства.

Гандзя стояла за буком. Едва Радко приблизился к дереву, девушка вышла ему навстречу и бросилась на шею.

— Я тебя ждала. Знала, что придешь.

— Откуда знала?

Ее губы были мягкими и горячими. Радко не сразу позволил девушке ответить.

— Ты всегда приходишь сюда, когда тебе плохо, — наконец смогла сказать Гандзя. — Не ко мне — к дереву. После того, как умер твой отец, ты только со своим деревом и общаешься. И еще с заврусами. Дома мне сидеть не хотелось, и я пришла сюда. Они приезжают завтра.

Радко помрачнел. "Они" — это паны с охотничьей свитой. Картина, на которой Гандзя лежала в панской постели преследовала Радко с самого разговора с вуйком Петром. Отчаянье сменялось безразличием. Радко мог неподвижно сидеть под снегом так, что покрывался белым одеялом. Может быть, ему стоило замерзнуть? Глупо и грех. Нет, он мужчина. Он не сделает глупости.

Однажды Радко пошел к Черемошу. Река, непривычно глубокая возле их деревни, в эту зиму замерзла. Парубок прошел не по мосту, а спустился к каменистому обрывистому берегу, ступил на тонкий лед. Ледяная корка трещала под ногами, но Радко упрямо шел на другой берег, будто проверял, заберет его Бог к себе на небо, или ему суждено жить? Лед выдержал. Радко взобрался на берег, там, где возвышались нескольких берлог длинношеев.

Парубок ходил среди белых курганов, прислушиваясь к дыханию спящих в них гигантов. Порой ему казалось, что он слышит, как стучат сердца заврусов. Чудовищ из древности осталось мало, но они упорно цеплялись за жизнь.

Радко вспомнил охоту, вспышки ружей и отлетающие от головы длинношея кровавые ошметки. Заврусы одни на свете, как и он, Радко. Может быть, Гандзя права, что с заврусами ему разговаривать легче, чем с людьми?

— Радко, очнись, что с тобой? — донесся будто издали голос Гандзи.

Вместо ответа Радко снова поцеловал Гандзю в губы. Сегодня он был неожиданно решителен.

— Я не хочу, чтобы это был пан, — сказала Гандзя и принялась распоясывать полушубок.

Ее движения казались медленными, словно во сне. Радко видел, как изо рта девушки вырываются облачка пара. Как медленно опускается полушубок, и Гандзя развязывает на груди сорочку. Ее кожа от холода посинела и покрылась пупырышками.

— Нет! — сказал Радко. — Так нельзя. Не по божески.

Он привлек девушку к себе прижал к груди, согревая. Гандзя расплакалась.

— Я должен сейчас остаться один. — Радко отстранил девушку и помог завязать рубаху. — Прости, так надо.

Гандзя хотела что-то спросить, но посмотрела в глаза Радко и лишь молча кивнула. Радко полегчало, словно камень свалился с его души, когда он принял решение. Мир вновь обрел краски. Но стоило Гандзе уйти, как сердце учащенно забилось. Хотелось рвануться следом за ней, удержать, сделать то, о чем так долго мечтал, но парубок лишь плотнее сжал губы.

Когда Гандзя обернулась, прежде чем скрыться за деревьями, волна уверенности схлынула, вновь охватило отчаянье. Нет! Он не сдастся и не отступит! Мужчины должны поступать, как решили.

Радко запустил руку в трещину в стволе и достал спрятанную там трембиту. Уходя, парубок снял с ветви голубую ленту и спрятал за пазуху.

Берлога Хыжака находилась гораздо дальше места спячки длинношеев. Радко пришел к ней на рассвете, едва солнце выглянуло из-за соседней горы. Присел, опустив руку в рыхлый снег. Там, под толщей льда, снега, ветвей и камней спал хищник. Тот, кто пришел на зов трембиты Радко.

Сегодня его убьют. Паны уже приехали. Вскоре вместе с егерями они соберутся возле берлоги. Загонщики будут тыкать шестами, пока заврус не проснется, и не начнет выбраться из зимнего лежбища. Тогда его застрелят. Чтобы убить такого гиганта нужно много пуль, но участь завруса предрешена — его голова будет красоваться в замке у пана. Только Радко успеет раньше.

— Вставай! — закричал он, протыкая стену берлоги срубленным деревцем. — Вставай, бесовский сын! Поднимайся!

Новый удар. Дрожь в ногах прекратилась. Радко захлестнула ярость.

— Гандзю мою захотел, сволочь?! На! Получай! Чтоб тебя заврусы сожрали!

Радко прокричал стандартное проклятие и рассмеялся во весь голос, с мыслью о том, как оно соответствует действительности.

— Просыпайся, тварь!

Вершина берлоги взорвалась неожиданно для Радко, и парубок сел в снег. Из провалившейся дыры показалась голова Хыжака. Налитые кровью глаза осматривали окружающее в поисках обидчика. Передние лапки скребли по ледяной корке.

Радко, не поднимаясь на ноги, попятился на четвереньках. Дальше, еще дальше. Взгляд завруса и торчащие зубы притягивали взор, заставляли забыть обо всем. Радко овладел страх, до дрожи в ногах, до слабости, когда тело отказывает тебе повиноваться. Парубок замер, ощущая, как штаны стали предательски мокрыми. Заврус открыл пасть и попытался зареветь. Но осипший после спячки голос подвел хищника, и из его рта вырвалось лишь сипение. Радко неожиданно засмеялся. Поднялся во весь рост, подбежал к лежащей на камнях трембите, поднял ее и задул изо всех сил.

Рев прокатился по зимнему лесу. Заврус остановился и посмотрел в сторону парубка подслеповатыми глазами. Хыжак не мог понять, кто бросает ему вызов.

— Я здесь! — закричал Радко, размахивая руками. — Сюда! Ко мне!

И снова заиграл на трембите.

Повторный рев завруса вышел на славу — оглушающий, каким должен быть зов настоящего хищника. Хыжак выбирался из берлоги, ломая снежные стены. Радко побежал, выскочил на мост через Черемош. Остановился лишь на том берегу и оглянулся, услышав, как трещат бревна моста под весом Хыжака. Заврус упал в реку, ломая лед. Опрокинулся и забился, словно обезглавленная курица, разбрызгивая месиво из ледяной крошки и воды. Радко снова заиграл на трембите.

— Сюда! — закричал он и побежал.

Заврус выбрался на берег. Засыпанный падающим с ветвей снегом, он бежал позади, натыкаясь на деревья, ломая молодую поросль. Радко бежал к селу, где у начала леса должны были собраться охотники. Главное успеть! Заврус, уже пришедший в себя и не беспомощный после зимней спячки, шел на зов трембиты. Расстояние между ним и Радко уменьшалось. Всё естество парубка приказывало ему взобраться на дерево, укрыться от хищника, но он продолжал бежать. Дважды заврус останавливался, потеряв врага в зимнем холодном лесу. Дважды Радко подзывал его трембитой.

Наконец парубок увидел первого загонщика. Это был Остап-музыка, что одно время пытался заигрывать с Гандзей.

— Беги! — закричал Радко, махая рукой.

Остап отшатнулся. Где-то закричали, раздался выстрел, заревел Хыжак. Радко споткнулся и упал лицом в снег. Выстрелы слились в барабанную дробь. Возле Радко опустилась огромная лапа, парубок почувствовал, как содрогнулась земля, и заврус пробежал дальше, туда, откуда летели жалящие осы.

Радко беззвучно плакал, сцепив зубы.

Наконец выстрелы затихли, перестали кричать люди. Радко медленно поднялся, сначала на колени, а потом в полный рост. Ему казалось, что по лесу всё еще гуляет эхо криков, сливающихся в далекий смех. Снег был забрызган кровью.

Хыжак лежал возле опрокинутой панской телеги среди растерзанных тел. Он приподнимал голову, и его целый глаз смотрел на Радко. Парубок сделал шаг на непослушных ногах, затем еще один, приближаясь к умирающему хищнику. Заврус зарычал, из его рта вытекла струйка крови — своей, чужой? — и его голова упала в снег. Радко нагнулся и поднял лежащий в красном снегу оберег из зубов заврусов.

В это время эхо засмеялось совсем близко. Радко вздрогнул. Из-за деревьев появился вуйко Децебал, играя на невидимой скрипке. Остановился, окинув взором окровавленный лес, затем снова засмеялся и пустился в пляс. Юродивый шел, пританцовывая, к Радко и напевал: "Гоп, шиди-риди!"

Радко попятился, обернулся и побежал через лес к своему дереву. Обнаружил, что сжимает в руке окровавленный оберег, лишь когда укололся о зуб длинношея. Тогда парубок отбросил оберег в сторону и достал из-за пазухи голубую ленту.

Его руки оставили на ней пятна крови.