Петрович

Ваня сделал обиженное лицо.

Петрович ухмыльнулся и сменил тон:

— Могу я сам, могу. Только хочу, чтоб ты, — объяснил он терпеливо. — Ну давай уже, не томи, хуй стынет.

Крысеныш глянул испуганно и вытер ладонь о свитер. Хрен его знает, чего он там себе подумал, но стынущий хуй, похоже, показался ему чем-то сродни молоку, которое вот-вот сбежит. Допустить такое было никак нельзя, и через мгновение холодные пальцы с обгрызенными ногтями несмело сомкнулись вокруг Петровичева детородного органа.

Петрович шумно выдохнул и закрыл глаза. А меньше чем через минуту все было кончено.

Отдышавшись, счастливый обладатель оргазма за полтора косаря деревянных удалился в направлении санузла, а по возвращении застал Ванечку с удивлением разглядывающим испачканную спермой руку. Добрый Петрович приволок салфетки и самолично стер с тонкой прохладной кожи белесые пятна, а потом еще долго изучал вожделенную конечность так, словно это экспонат кунсткамеры. Ванюша изучению не препятствовал, вел себя смирно, за что и был по окончании осмотра поглажен по коленке.

После этого Петрович вызвал такси и налил еще по пятьдесят грамм — напосошок. Ванюша без особого энтузиазма откушал очередную порцию кедровой, дисциплинированно закусил, а потом вдруг засмущался, порозовел даже под веселым хозяйским взглядом. Так и просидел, не зная, куда себя девать, пока не приехала тачка.

Петрович проводил гостя, усадил его в машину, не торгуясь отлистал водиле, сколько тот запросил, и только вернувшись в дом, обнаружил, что брошенные на стол деньги так и лежат рядом с недопитым пузырем.

Вот и славно — решил Петрович. Будет повод наведаться в гости.

Остаток вечера он провел, поедая забытые апельсины и глядя счастливыми глазами в работающий без звука телевизор.

Счастья, однако, хватило ненадолго. Всего лишь до следующего вечера. Весь день Петрович был бодр и свеж, весел и словоохотлив, но, вернувшись со службы, как-то разом заскучал и сдулся. Собрался было выпить водки, но вспомнил о недавнем запое и заскучал еще горше. Напился чаю. Думал подрочить, но запись на мобильнике уже не вставляла. Хотелось большего.

Хотелось повторить вчерашнее. Или даже зайти чуть дальше. Или даже не чуть...

В общем, Петрович плохо спал, потом плохо ел, потом... Потом плохо было все, включая погоду. И, не дождавшись вечера, он подкатил к "Связному", ворвался в салон, оттащил рыжего от одинокого клиента и, бросив девушке за конторкой: "Верну через минутку", — уволок свою безропотную жертву под проливной дождь.

Затолкав добычу на заднее сиденье и забравшись туда следом, Петрович перевел дух и зашуршал бумажками. Три тысячных купюры были почти насильно засунуты в задний карман Ванькиных джинсов, и Петрович собрался было расстегнуть ширинку, да призадумался.

Тощее рыжее существо сидело рядом, испуганно втянув голову в плечи, а Петрович смотрел на его мокрые волосы, покрасневший нос, ладони, зажатые между ног, и со всей очевидностью понимал, что дрочка эта ему нахуй не нужна. Ну кончит он сейчас Ванюше в кулак — ну и что? Так и будет потом каждый день по полторы штуки отлистывать за сорок секунд кайфа?..

Вот уж хуй.

И не потому даже, что денег жалко — жлобом-то Петрович отродясь не был, а просто... Ну вот не надо ему это. Надо ему другое. А какое — он и сам не знал.

Петрович взял пацана за руку, задрал рукав свитера повыше, потрогал пальцами гладкую кожу — да и прижался губами к локтевому сгибу, к тому самому месту, где пролегает голубая венка. Ванька вздрогнул и забыл выдохнуть, а Петровичу от этого вдруг стало так заебись, что и оргазма никакого не надо.

— Я заеду за тобой вечером, — полуутвердительным тоном спросил он и, догадываясь, что внятного ответа от растерянного сосунка в ближайшую пятилетку ждать не приходится, сам же и заключил: — Договорились, в общем. А теперь топай, а то потеряют тебя.

Ванька послушно выбрался из машины и потопал, а Петрович не двигался еще некоторое время, блаженно улыбаясь и представляя Ванькину шею, разукрашенную засосами.

"Да вы, батенька, пидарас", — сказал он самому себе, но тут же отмахнулся от этой мысли. Пидарас — это который мужиков любит, а разве ж Ванька мужик? Да нихуя. Вот Саня Шульгин через два гаража налево — бывший борец, нос сломан, уши порваны и кулак с Ванькину голову — вот тот мужик. Но его же Петрович не любит. В общем, беспокоиться не о чем, — решил он и взял курс к ближайшему супермаркету — к визиту гостя следовало подготовиться.

Презрев водку как пойло чисто мужское, женщинам и детям противопоказанное и совсем не гламурное, он обратил свой взор на благородные напитки, в каковых абсолютно ни хрена не смыслил. Несколько минут, потраченные на чтение этикеток, ввергли Петровича в отчаянье, и, плюнув на все, он решил не выебываться и затариться пивом. Бутылочным. Вообще-то, Петрович предпочитал разливуху, но ради такого случая готов был хоть уксус глотать, не то что клинское.

С выбором закуси проблем не возникло: сырок, колбаска, мясная нарезка, рыбные деликатесы и баночка осетровой икры — простенько, но ни хуя не дешево. В завершение шоппинга Петович, задумавшись ненадолго, сунул в корзину пару больших пакетов с чипсами. И не прогадал, как выяснилось позже.

Позже, когда порезанная и красиво разложенная по тарелочкам жратва уже стояла на столе, а в холодильнике томился стратегический запас пойла, гостеприимный хозяин глянул придирчивым взором на все это благолепие и подумал, что плебейские чипсы как-то не вписываются в общую картину. Почесав репу, Петрович вытряхнул их в плетеную корзиночку для хлеба и любовно поместил в центр стола. Получилось прикольно.

Удовлетворившись результатом трудов, Петрович второй раз за день выбрил морду, спрыснул себя одеколоном и прыгнул в тачку — до закрытия оставалось меньше часа.

Доставка жертвы к месту соблазнения прошла успешно — Ванечка, как и в прошлый раз, не возражал. Правда, и выглядел уже не таким пришибленным. Видимо, полагал, что отделается все той же дрочкой, за которую вперед заплачено. Халявный трешник на кармане несомненно грел ему душу — таки чуть не половина зарплаты...

— Проходи, Ваня, проходи, — ласково пропел хозяин, увлекая за собой дорогого гостя и не без удовольствия отмечая, что на сей раз носки на нем целые. Мыслишка, что пацан предвидел очередной визит к дяденьке на большой белой тачке, была приятной и обнадеживающей, но, к сожалению, бездоказательной, и Петрович не стал на ней зацикливаться. Он усадил крысенка на диванчик и рванул к холодильнику — страстно хотелось напоить сосунка побыстрее, а там...

Там видно будет.

Неискушенному в охмурении особей мужского пола Петровичу было трудно представить, как оно все получится и получится ли вообще. Будь на месте Ванюши девка, Петрович несомненно взял бы ее — не нахрапом, так измором, а тут такое дело, что и загадывать-то вперед страшно. Ну да где наша не пропадала — подумал он и налил Ваньке пива, предварительно дунув в стакан.

— Типа за знакомство!

Ваня кивнул несмело и сделал глоток. После чего протянул руку и выдернул из корзиночки чипс. Смачно хрустнул. Сделал еще глоток, опять хрустнул — и так далее... Петрович, успевший проглотить содержимое своего стакана одним махом, придвинул корзинку гостю и вздохнул сокрушенно, догадываясь, что такими темпами тот еще не скоро нажрется. А это значит, что придется пацана развлекать...

Нет, разговоры разговаривать Петрович категорически не собирался, но кое-какие идеи на сей предмет у него были.

— Ты Чаплина любишь?

Ваня сморгнул, уставился непонимающие.

— Эх, молодежь, бля... Дикие люди! — и с твердым намерением приобщить юного варвара к шедеврам мирового кинематографа, Петрович оторвал задницу от дивана и принялся потрошить диски — где-то у него завалялось собрание сочинений...

Хрен знает, что за наитие вело Петровича, но "Огни большого города" неожиданно так пришлись ко двору, что лучше и не надо. Ваня не сводил с экрана по-детски радостных круглых глаз, хохотал, как умалишенный, а в лирические моменты едва ли не сопли по роже размазывал.

"Спасибо, Чарли", — с благодарностью думал Петрович и откровенно наслаждался происходящим, не забывая подливать клинского в Ванюшин стакан. Ванюша раскраснелся, расслабился до такой степени, что в забытьи принимался грызть ногти, во время неизбежных походов в сортир просил тормознуть кино и пивко прихлебывал все интенсивней. Петрович же, глядя на Ваню ласково, чувствовал себя не столько пидарасом, сколько педофилом.

Да, ему даже было немного стыдно. Но не настолько, чтобы идти на попятный, а потому за "Огнями..." последовал "Цирк", за "Цирком" — "Золотая лихорадка", и Ванька продолжал смеяться, а глазки его тем временем стали заметно косить к носу, язык заплетаться, да и смех уже больше походил на идиотическое хихиканье, которое, тем не менее, странным образом ласкало Петровичу слух. Хотелось сгрести этого икающего от хохота человеческого детеныша в охапку и зацеловать насмерть, и Петрович сам не знал, что удерживало его даже от мимолетных прикосновений.

А потом кино кончилось, но коварный хозяин дома продолжал вливать в одуревшего мальчишку стакан за стаканом — за Чарльза Спенсера, за бродягу, за немое кино и братьев Люмьер и, конечно, за танец с булочками, который Ваня честно пытался воспроизвести, насадив на вилки бутерброды с икрой... Нет, Петровича вовсе не беспокоил тот факт, что в говно нажравшийся сосунок будет совершенно не пригоден к сексуальным утехам — на данном этапе его вполне устраивал хладный труп сосунка, каковой и был получен в результате всех манипуляций.

Спекся Ванечка как-то внезапно. Сначала вдруг посерьезнел и засобирался домой, но особой настойчивости в этом начинании не выказал, а через минуту уже порывался свернуться калачиком прямо тут, на диване, вследствие чего и был оттранспортирован в спальню и безжалостно раздет. Слабый протест у него вызвала только попытка стянуть трусы, но Петрович протест отклонил и таки избавил его от белья. После чего в постель уложил, одеялом накрыл и сел на краешек кровати — ждать.

Через две минуты Ванька дрых без задних ног.

Петрович еще долго не двигался, все боялся спугнуть ненароком, даже дыхание сдерживал. Потом осторожно стянул одеяло и на некоторое время совсем перестал дышать. Нет, не от красоты открывшегося перед ним зрелища — красивого в этом щуплом, голенастом, как у кузнечика, тельце по-прежнему было мало, но Петрович все равно разглядывал его, разинув рот, и ни единой связной мысли в тот момент у него в голове не наблюдалось.

Ванька был голый. Настолько голый, что трудно было представить что-то более обнаженное. Петрович помнил, как давным-давно, по-малолетству еще, он едва не насмерть задохнулся, впервые увидев раздетую бабу, но по сравнению с Ванькой она была как в броню закована. В броню из толстой, матово-белой и невыносимо сдобной шкуры. Слониха. Огромная и беременная.

Петрович поежился, осознав, что отныне и до скончания дней его похоть будет направлена на другое. На эти младенчески-мягкие, съеденные до мяса ногти. На вечно покрасневшие, как при насморке, крылья носа. На длинные, беспорядочно разбросанные по постели конечности. На розовато-оранжевые волоски в паху и ненадежно-тонкую, скользкую кожу, которую словно в кислоте прополоскали, чтобы смыть все лишнее. Ничего непристойней Петрович в жизни своей не видел...

И пока его глаза ощупывали объект, рука сама забралась в штаны. Мозг — не работал.

Схлопотав такой оргазм, что ноги отнялись, Петрович на полусогнутых уполз в ванную и долго не выползал. Чем он там занимался — одному господу богу известно, но по возвращении в спальню выглядел сильно изможденным. Ванька же, лишенный одеяла и успевший за это время замерзнуть, подобрал все свои руки-ноги, свернулся до размеров эмбриона и занимал теперь не более четверти хозяйской кровати, чему хозяин не замедлил умилиться и порадоваться. Заботливо укрыв пацана, Петрович осторожно забрался в постель, нырнул под одеяло и долго подкрадывался к своему возбудителю — ровно на то расстояние, чтобы не касаться, но отчетливо чувствовать тепло. Добившись нужного эффекта, Петрович засопел довольно и сыто, сомкнул веки и вырубился.

Утро для него началось со стояка, что было вовсе не удивительно. Медленно выплывая из сна, столь же медленно осознавая наличие поблизости теплой рыжей зверушки, пахнущей чем-то трудноопределимым, но несомненно притягательным, Петрович не потрудился включить голову и жадно нащупал угловатое мальчишеское бедро. Подтянул себя поближе... Еще поближе... И еще — пока, наконец, не прижался вплотную. Замер ненадолго, прислушиваясь к ровному Ванькиному дыханию. Взял в руку деревянно-стоящий хуй и ткнул его куда-то между Ванькиных ягодиц. Потом опять, и опять — все безуспешно. Ванька вздохнул во сне, причмокнул, и Петрович заторопился вдруг, почуяв, что вот-вот пацана разбудит, — зашарил головкой, толкнулся, поднажал...

С чего началось Ванюшино утро — объяснять излишне.

Много ли времени ушло на все про все — Петрович не знал, но казалось ему, что совсем мало. Казалось, вот только вцепился он бульдожьей хваткой в дико забившееся, по-рыбьи увертливое тело, задергал бедрами, голову теряя от непривычной сухости и тесноты, — как уже и кончилось все... Что казалось Ванюше, в которого целую ебаную вечность тыкали чем-то толстым и горячим, Петрович не спрашивал — в голову не пришло. Да и случая не представилось, потому как, не отойдя еще толком от потрясения, Ванька вдруг задышал часто-часто, скатился с кровати и, зажимая рот ладонью, ломанулся в сортир. Петрович подскочил, натянул трусы и кинулся следом.

Рыжая его радость стояла, склонившись над унитазом, и мучительно блевала. Дожидаясь, пока поутихнут спазмы, Петрович успел подумать, что пацан вчера, видать, не обедал ни хрена, а пиво только чипсами и заедал, и что надо было его после работы накормить по-человечьи, да только хуй бы тогда Петровичу обломилось вот такое вот утро, но все равно он сволочь распоследняя и нет ему прощения. Зато уж теперь-то он о сосунке позаботится — в полный рост. Вот прямо сейчас и начнет.

Умыв почти бесчувственного Ваню и протерев полотенцем все, что следовало протереть, Петрович уволок его назад в постель, закутал в одеяло. Пацана трясло, аж зубы стучали. Весь зеленый, в испарине, со слипшимися волосами и совершенно потерянным взглядом, он казался Петровичу удивительно жалким, и почему-то хотелось, чтобы он подольше таким оставался, но и допустить, чтобы страдал, было нельзя. Устроив его поудобней, Петрович убрался на кухню, но вскорости вернулся с полным набором народных средств борьбы с бодуном. Молоко, минералка, рассол, бутылка холодного пива и, конечно же, остатки кедровой. Выгрузив все это перед Ванечкой, хозяин предоставил ему самому решать, что вливать внутрь. Ванечка шевельнулся, выпростал из-под одеяла руку, уцепил за горлышко Клинское и присосался со всхлипом. Полпузыря он выхлебал махом и вздохнул почти счастливо. Лег, прикрыл глаза. Петрович умудренно покачал головой, принес пустое ведро и стал ждать. Через несколько минут блаженное выражение с Ванькиного лица сползло, он заерзал, потянулся к краю кровати, и Петрович хладнокровно подставил тару под неприжившееся пиво.