1941-Работа над ошибками 4

Поэтому единичные сооружения на сухих грунтах или отдельных возвышенностях, это еще может быть, но систему укреплений — нет, нереально, ибо, как гласит народная мудрость, даже если нужно очень срочно, то девять баб одного ребеночка все равно за месяц не родят. Но..., он человек военный, а приказы не обсуждаются...

Единственное полезное, что он смог извлечь из этой бессмысленной командировки, так это взял с собой трех молодых, но способных и горящих желанием учиться, постигать тонкости профессии, военных инженеров с кафедры военно-инженерного дела Военной Академии Генштаба — и ему в помощь, и для них это должно было стать неплохой практикой в полевых условиях. Как же они ему потом пригодились...!

Командировка, ожидаемо, ничего позитивного не принесла. То есть то, что линия укреплений не готова и не может быть готова всего за год, ему было отчетливо ясно еще в Москве, но то, что он увидел на месте... раньше он думал, что известное выражение "пожар в борделе во время наводнения" — это лишь гипербола, явное преувеличение при описании ситуации хаоса и неразберихи, однако сейчас даже это выражение блекло на фоне творящейся безалаберщины. Такого он не видел даже в 1919 году, в самый разгар послереволюционной разрухи и беспорядка, когда был руководителем всех оборонительных работ Восточного фронта и, имея под рукой лишь крайне скудные материальные ресурсы да полностью неквалифицированных строителей из бывших крестьян, обеспечивал строительство сразу семи укреплённых районов.

Какие там сроки...?! Какое, к черту, качество работ...?!! Создавалось впечатление, что весь комплексный план строительства был выброшен за ненадобностью, строились, а затем всеми правдами и неправдами сдавались к приемке только железобетонные сооружения, а скорее просто коробки, без орудийных и пулеметных казематных станков, без оборудования систем наблюдения, электропитания и вентиляции, без линий связи, без строительства прилегающей полевой фортификации, без..., без всего остального, что делало бы построенные защитные сооружения полноценной системой долговременной обороны.

Причины... причин было много, и разных. Были причины субъективные, навроде острой нехватки квалифицированных рабочих и мастеров, разгильдяйства, недобросовестности производителей работ, безответственности и низкой требовательности приемных комиссий. Но были и объективные, в первую очередь — принципиальная невозможность одновременного обеспечения столь масштабного строительства на огромной территории всеми необходимыми ресурсами — для этого пришлось бы собрать весь транспорт, всех квалифицированных строителей и весь бетон со всей Белоруссии, при этом остановив вообще все строительство и перевозки на ее территории...

Воочию наблюдая безрадостную ситуацию, Карбышев, тем не менее, рук не опустил. Вместе со своими помощниками он мотался по всей линии строительства, от Бреста до Гродно, помогая советами и рекомендациями, а кое-где, в особо запущенных случаях, используя и свои высокие полномочия. Конечно, принципиально изменить ситуацию было нереально, но чем смог, тем помог. Помогал бы и дальше, но... "22 июня, ровно в четыре часа...".

Война застала Дмитрия Михайловича и его помощников в Гродно, в штабе 3-ей армии, где он смог воочию наблюдать "разность потенциалов" в организации и ведении боевых действий сторон.

Немцы наступали, что называется, "по науке": воздушная разведка, артиллерийская подготовка, выдвижение на легкой броне наземной разведки для вскрытия огневых средств противника и связывания его боем, затем подход основных сил, пехотная атака волнами при поддержке 81-мм минометов и полевой артиллерии, занятие наших оборонительных позиций и преследование отступающих советских войск.

Или, если атака не удалась — отход на свои позиции, обработка артиллерией вскрытых в ходе атаки огневых точек с целью уничтожения тяжелого вооружения, затем снова пехотная атака с артподдержкой. Если снова атака не удалась — перерыв, снова авиаразведка и вызов штурмовой авиации в лице пикирующих бомбардировщиков Юнкерс Ю-87, которые не только точно бомбили с крутого пикирования, но при этом и выматывали всю душу ревом своих сирен. А потом снова пехотная атака...

Если же пехота натыкалась на советские танки — тогда, помимо пикировщиков и штатных пехотных противотанковых пушек на передовую выдвигались еще штурмовые самоходные орудия с мощной лобовой броней, которые расстреливали наши легкие Т-26 и "Бэтэшки", как в тире.

Словом, организация боя, как по учебнику, плюс к этому два года боевого опыта войны в Европе, и в результате, уже на следующий день, 23 июня, немецкие войска вошли в Гродно.

А советские войска... они, плохо обученные и оснащенные, без связи, без грамотного командования, горели в танках и гибли в окопах, задерживая врага своими жизнями, пока их командование, такое речистое и самоуверенное до войны (как же, "...и на вражьей земле мы врага разобьем — малой кровью, могучим ударом..."), пребывало в ступоре и панике: оказалось, противник воюет совсем не так, как от него этого ждали...

В результате командование 3-й армии не нашло ничего лучше, чем отдать приказ на отступление по всему фронту обороны 3-й армии. Отступление неорганизованное, беспорядочное и с элементами паники, больше похожее на бегство...

Никто до войны этого отступления не предполагал и не планировал, а потому и никаких планов отступления, очередности вывоза имущества и эвакуации, если не всего населения, так хотя бы семей комсостава, а также организации сдерживающих заслонов на пути наступающего противника, не было и в помине, как не было предусмотрено и потребного для этого транспорта и средств мехтяги. Как следствие, противнику оставлялось все тяжелое вооружение и изрядные материальные ресурсы, которые не на чем и некогда было вывозить.

А уж там было, что взять... Склады имущества и вооружения (в том числе артиллерийские) 4-го стрелкового корпуса, техника и материальная часть 29-й танковой дивизии 11-го мехкорпуса... имущество автобронетанкового склада окружного подчинения, база и ремонтные мощности гарнизонной автобронетанковой мастерской... крупный окружной продовольственный склад и даже склад стройматериалов для строительных батальонов УРов — все это, практически нетронутым, оставлялось немцам.

Для себя Карбышев окончательно понял, что "делов не будет", и ждать успехов в этой войне пока совершенно преждевременно, после того, как узнал, что противнику будут оставлены все запасы и почти вся материальная часть 23-го отдельного инженерного полка. Вот это взбесило его, обычно спокойного и уравновешенного, до ярости.

В стране до войны и так не особо уделялось внимание инженерно-саперным вопросам организации и обеспечения боя — тогдашняя военная доктрина предусматривала, что Красная армия будет вести войну наступательно, а потому, если и понадобятся, так только средства разминирования и наведения переправ, а заграждения, мины, фугасы — это все как бы и не особо потребно будет, так чего тогда понапрасну деньги народные тратить?

А тут, нате вам: отдельный, окружного подчинения, и потому стоящий на особом счету, полностью укомплектованный по довоенным штатам и нормам положенности инженерный полк, со всей номенклатурой средств организации заграждений и их разрушения, с понтонными и мостовыми парками, с тоннами взрывчатки и различных видов мин, с... много с чем еще, и вдобавок, что немаловажно, со своим штатным транспортом и специальной инженерной техникой на гусеничном ходу.

"И что теперь — это все бросить, а воевать и обеспечивать инженерное сопровождение боя чем потом прикажете...?" — ярился Карбышев.

Но даже не это — не оставление наступающему врагу ценного имущества, которое тот обязательно потом использует в своих интересах — вывело из себя этого невозмутимого даже в боевой обстановке человека.

Это была ситуация хоть и возмутительная, но привычная, за долгие годы службы Карбышев насмотрелся на таких вот "полководцев" которые при отступлении и о личном составе-то не особо заботились, не говоря уж о том, чтобы обозы сохранить и заранее вывести — это на войне дело житейское, понять можно.

До глубины души его возмутило и выбило из равновесия другое — полная неграмотность и пренебрежение со стороны высокого начальства теми возможностями приостановить наступление противника, которые были у них в руках.

Сам Карбышев, будучи профессором, доктором военных наук в области военно-инженерного дела, был твердо уверен в нужности и полезности инженерных войск не только в наступлении, но и во всех остальных видах боя и боевых операций, в том числе при грамотно спланированном отступлении.

А будучи уверен, своими знаниями и опытом щедро делился, постоянно направляя в войска учебные пособия и методические материалы по теории и практике инженерного обеспечения боя, а также по тактике боевой работы военно-инженерных подразделений.

Кстати, его правоту в этом вопросе лишний раз подтвердил печальный для Красной армии опыт Советско-финской войны, где "горячие финские парни" на практике показали нужность и важность хорошего инженерного обеспечения оборонительных позиций.

А здесь, казалось бы, вот он, счастливый случай: под рукой хорошо обученный и полностью оснащенный инженерный полк со всем своим хозяйством — бери да пользуйся. И именно здесь, в условиях не только количественного, но и качественного тактического превосходства противника, казалось бы, грамотное инженерное обеспечение отступления заграждениями, в том числе минно-взрывными и комбинированными, на путях движения его войск, может помочь замедлить их продвижение и дать нашим войскам так необходимую им фору во времени, чтобы не бежать, все бросая, а отступать хотя бы в относительном порядке, сохраняя боевую матчасть.

...Карбышев дважды ходил со своими предложениями к командованию, но оба раза был... вежливо выслушан, только и всего. Ему, как руководителю высокой комиссии из Москвы, никто не грубил, но и следовать его рекомендациям никто не собирался.

Может быть, именно поэтому он, ранее уже принявший было решение отступать из Гродно вместе со штабом 3-ей армии, потом это решение переменил, и вместе со своей группой решил двинуться сначала в сторону границы, к линии инженерных сооружений 68-го Гродненского Ура, а затем вдоль нее, в сторону Осовца и потом Бреста. Места те он хорошо знал еще по службе в царской армии, перед Первой мировой, знал силу и мощь тамошних укреплений многие из которых тогда же строил и оборудовал лично, а потому надеялся, что сходу их захватить противник не сможет, наши войска там закрепятся, и уж там-то он, со своим опытом и знаниями, пригодится в инженерном обеспечении обороны. По крайней мере, не бежать от границы неизвестно куда и зачем, а сражаться. Определившись с новым маршрутом и взяв с собой небольшой запас продуктов с обширных Гродненских складов, он еще затемно выдвинулся из Гродно вместе со своими помощниками.

...Дмитрий Михайлович не знал, и не мог знать, что, изменив свое решение, он тем самым круто изменил свою судьбу и всю последующую жизнь. И что, не случись этого, его очень скоро ждал бы немецкий плен, куда он, раненый и контуженный, попал бы не по своей воле. Его ждали бы долгие годы пыток и издевательств со стороны фашистов, которые всеми силами будут пытаться сломить советского генерала, заставить его предать Родину и перейти на их сторону. И потом, уже незадолго до победы над Германией, в феврале 1945 года, его, измученного и больного, ждала бы последняя пытка — мучительная смерть на морозе, где фашисты его — раздетого — обливали ледяной водой... но даже и тогда, перед смертью, его последними словами, сказанными другим пленным, были слова: "Товарищи, думайте о Родине, и мужество не покинет вас...".

Однако, он изменил решение, и его линия жизни пошла по иному пути..., а вместе с ним по иному пути пошли и судьбы многих других людей, которым выпало встретиться с Карбышевым на его новой стезе служения своему Отечеству...

Глава

До свидания, товарищ Сталин, — почти хором попрощались Молотов, Берия и Микоян, покидая кремлевский кабинет Сталина. Сам Сталин, после их ухода, тяжело опустился в кресло у своего рабочего стола и взглянул на часы — 29 июня, 00 часов 50 мин, через три часа и десять минут — начались новые сутки этой войны... восьмые сутки проклятой, тяжелейшей для молодого советского государства и всего советского народа, войны, которую так долго опасались, к которой так долго и упорно готовились, надрывая силы народа и экономику страны..., которая началась в 4 часа утра 22 июня 1941 года, и которую, в конце концов, проморгали...

Проморгала разведка, которая, имея по всему миру множество агентов, причем, не только своих штатных сотрудников, но и завербованных из числа искренне сочувствующих молодой Советской республике иностранцев, так и не смогла достоверно определить, ни точную дату начала войны, ни реальную степень мобилизации и развертывания немецкой армии у Советских границ, ни истинную степень, оснащения, организации, боеготовности войск противника...

Проморгали военные, — маршалы и командармы, которые постоянно докладывали ему, что Рабоче-Крестьянская Красная Армия имеет самое совершенное оружие и технику, отлично подготовлена и имеет высокий боевой дух. И что, в скорой и неизбежной войне, эта самая Рабоче-Крестьянская Красная Армия, после первых же часов вражеского нападения, мощными контрударами ошеломит и опрокинет агрессора, а потом, неудержимой лавиной, сметая на своем пути все и вся, ринется своими великолепно оснащенными и горящими отвагой конно-механизированными соединениями на вражескую территорию, чтобы быстро добить врага в его же логове.

"...Получается, врали...? Или, если не врали, а сами в это верили, тогда, получается, дураки...?"

Проморгал он сам... Да, чего уж тут скрывать или лукавить — самого себя ведь не обманешь — и он тоже проморгал... Знал, всеми силами старался сначала предотвратить, а потом, когда никто из лидеров европейских держав не захотел совместных действий против Германии, хотя бы отодвинуть начало войны, согласовав подписание "Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом", который антисоветская западная пропаганда тут же стала называть не иначе, как "Пакт Молотова-Риббентропа"..., и, в результате, все-таки проморгал...

Всю эту, первую, и потому самую тяжелую, неделю войны, он стараясь не показывать окружающим, очень сильно переживал, и постоянно, чем бы ни занимался, задавал самому себе одни и те же вопросы: "Как так получилось, что проморгали...? Почему проморгали...? Куда смотрели...?".

Куда смотрела разведка, куда смотрели военные, куда, наконец, смотрел он сам...?!

...Ну, ладно, он. Он не военный, и того, что он влез тогда, по молодости, в действия военных при обороне Царицына, ему вполне хватило, чтобы ясно понять: военное дело — это не его, и соваться туда, показывая всем окружающим свою некомпетентность, без крайней необходимости не следует. Он, по правде говоря, и в Царицыне-то, влез в военные дела только потому, что ясно и совершенно определенно сделал для себя вывод: действия, а точнее бездействия, самих военных, во главе с бывшими царскими офицерами, могут привести к сдаче Царицына, а это привело бы и к невыполнению задачи по организации поставок хлеба в голодающий центр страны. Задачи, которую поставил перед ним сам Ленин, и не выполнить которую, не оправдав тем самым доверия Вождя Революции, он просто не мог...