Матушка моя была из монастырских кружевниц. Мастерица. Ее на весенней ярмарке на Плоском острове встретил отец и влюбился сразу; он в ту пору был уже знаменитым кузнецом, а она — девчонка, приехала с монахинями, кружево привезли. Заметив обоюдную симпатию, монашки сразу же увезли девицу в обитель, а с отца запросили немыслимый по величине выкуп за невесту, лишь бы отстал. Размер выкупа ушлая аббатиса объяснила просто — потратились на воспитание девочки, да еще и прикинь, сколько кружева она сплетет за жизнь. Отец неожиданно согласился, выторговав право видеться с "невестой" раз в два месяца. Нужную сумму он собрал через четыре года, ему в ту пору перевалило за сорок, матушке приближалось к двадцати. Я у них единственный, долгожданный ребенок, опасались, что детей вообще не будет. Мать была гетой. Что это за племя, я уже говорила.
Она оказалась в монастыре случайно. Младенцем её нашли на горном склоне, в детской корзине. Караван попал под лавину, чудо, что корзинка не оказалась в снежном плену, чудо, что ребенок не замерз, и его быстро обнаружили местные охотники. Выжившие караванщики не знали, чьё это дитя. Девочку передали монахиням из приюта Марты, в честь святой покровительницы ее и назвали. Марта росла в монастырской общине, годам к семи выказала талант к плетению кружева и ее отправили в центральную усадьбу — аббатство на острове Дабл.
Отца звали Рикард Таши. Он был из мадижар, племени кузнецов и лошадников, издревле живших на острове Варденн. Мужчины славились богатырской статью, роскошными висячими усами и суровым, вспыльчивым нравом. Они брили головы, оставляя лишь чуб — середец, носили в одном ухе золотое кольцо-серьгу и получали от невест в качестве свадебного подарка богато расшитый цветами и травами фартук — обязательную деталь праздничного мужского костюма. Красавицами в племени почитались женщины круглолицые, "в теле", плотные и крепкие, как румяные наливные осенние яблоки.
Чтобы заплатить выкуп, отец четыре года работал, не зная отдыха, потом продал принадлежащие ему на Варденне земли, рудник, табуны, а напоследок поссорился со всеми родственниками. Родню можно было понять. Самый завидный холостяк рода Таши брал в жены, как выразилась двоюродная сестра мужа племянницы, побродяжку, моль белоголовую. Мужики тоже ярились — такие деньги уходили из клана, такие кони, такое железо. Злиться им надо было скорее на себя самих — решив нагреть руки на быстрой продаже имущества родича, они никак не хотели соглашаться на мало-мальски нормальную цену, вот и ушло все чужим. Под вопли и причитания женской половины и молчаливое осуждение мужской Рикард собрал в котомки инструмент, привалил дверь кузни камнем, свистнул единственного оставшегося у него коня, умного и преданного как собака, и скрылся за завесой пыли на дороге, ведущей в порт.
Остатка денег от выкупа хватило на клочок земли а центральном Ирденне, дом и кузню. Через год после свадьбы в дверь молодых постучалась старая гета. Слух об удивительной паре разошелся чуть ли не по всем островам, и госпожа Алирель — так звали гету — пришла посмотреть на Марту. Скажи мне, девочка, есть ли на твоей руке татуировка, в виде двух скрещенных мечей, на предплечье, с внутренней стороны? Татуировка обнаружилась. Настоящее имя матушки было Элсинэль, геты считали ее погибшей, и она приходилась старухе правнучкой в четвертом колене. Госпожа Алирель погостила в семье пару месяцев, попоила мать какими-то отварами, потом уехала домой — она была известнейшая на все королевство знахарка, а ее усадьба на опушке Денского леса — местом паломничества многих женщин, как простых, так и самых знатных. А потом родилась я, Кингаритта. Мадижарское имя дал мне отец. Больше детей у моих родителей не было.
Баловали меня, конечно. Семья в достатке жила, матушка ремесло не бросала, да и отец славился своими коваными поставцами, ажурными решетками и всяким, как говорили, железным кружевом. Я училась, сначала в деревенской школе, потом вместе с детьми местной "знати" — олдсмана (1) , судьи, священника, зажиточных торговцев, — село было большое, богатое, три трактира, куча лавок. Столица рядом — часа четыре неспешной езды. А у нас останавливались на последний отдых перед городом. Усадьба кузнеца располагалась наособицу — из-за открытого огня. За кузней -огород, спускающийся к оврагу, быстрый и чистый ручей и ближний бор
В тот день утро было беспокойным — рано, еще в тумане, по улицам промчался отряд. По серым плащам, седельным арбалетам и длинным магическим трубкам было видно — борцы с нечистью. Целых четыре трима (2). Все с юрскими гончими, собаки сидели в специальных седельных сумках с противовесами, маски закрывали вытянутые морды (3).Они спешили к стационарному порталу. Тот располагался совсем близко от нашего села, в маленькой крепости на берегу Ирги. Почему-то городские порталы не смогли обеспечить переброс отряда к месту прорыва. Было страшно слушать пересуды взрослых и измышления — что же такое случилось, если вызван резерв из Магической школы ...
Тем не менее, в бор я все-таки решила сбегать — у батюшки разболелся бок, собрать бы песчаного бессмертника, я видела его на поляне, знала, что зацветет сегодня-завтра.
Я резала серо-зеленые, покрытые серебристым пушком, стебли и складывала желтые соцветия в большую корзину, когда услышала — "Помоги!" Нет, это не было сказано словами, но странным образом я уловила смысл. — "Помоги, скорее!" Оставив корзину, пошла на зов, он становился все сильнее, и за кустом увидела собаку, очень похожую на знаменитую гончую — черную, с рыжими пятнами над глазами и рыжим пятном на груди. Бок ее кровил одной сплошной раной, как если бы его много раз расчертили зубьями острых грабель. — "Не мне, дальше..." -Перед глазами встала картинка — мужчина в сером плаще лежит неподвижно в траве. Потом поняла, вернее, мне показали, где — на опушке поляны, за раздвоенной сосной. Он был ранен -камзол пропитался кровью, нога неестественно вывернута, из разорванной штанины торчал осколок кости. Знахарству я уже обучалась, поэтому поняла — медлить нельзя. Не сказать, чтоб не запаниковала — от ужаса затряслись руки, затошнило, пот выступил на висках. Но знала — если не соберусь с духом — рыцарь умрет. А это был рыцарь — паладин Белого ордена. Сначала остановить кровь, тут моих сил хватит. Теперь — за помощью. Как же рассказать собаке— ее боль и тревога бились в моей голове — что делаю ? Попробовала представить — вот бегу вверх по склону, в кузницу — там отец и Миха, вот они бросают работу и спешат за мной. — "Да, скорее!"
Во время того невиданного прорыва пострадали многие. Рутгер и Лира, оба раненые, уходили разовым порталом, который должен был их выбросить во дворе центральной лечебницы столицы, однако в последний момент за ними в открывшийся проход рванулась гарза , настройки сбились. Они и куча омерзительной слизи — то, во что превратилась разрубленная пополам и попавшая под заклинание распада нечисть, оказались в нашем лесу.
Рутгера и его собаку отвезли в крепость, оттуда в госпиталь. Он до конца от раны не оправился и остался на всю жизнь прихрамывающим. Двух калек — его и Лиру — отправили в отставку, выплатив пособие и назначив небольшую пенсию. На эти деньги он купил домик в нашей деревушке, сейчас я понимаю, сделал это, что бы быть ближе к матушке. Это только мадижарки считали, что она нехороша собой. Марта была красавица. Многие проезжие специально заворачивали к кузне подковать лошадь, а на самом деле, чтобы хоть краешком глаза увидеть прекрасную гету. Но от ухаживаний и заигрываний останавливал один лишь вид отца, его богатырский рост и фигура, а также добрая слава о характере кузнеца, сломавшем руку одному охальнику, всего лишь на всего сжавши ее. Лицом я, пожалуй, пошла в мать, только вот то, что казалось у нее прекрасным, странным образом выглядело обыденным и невыразительным у меня. Лицо более смуглое, волосы не снежно-белые, а скорее цвета пепла, глаза на худом лице выглядели слишком большими и цветом не нежно-голубые, как у матушки, а синие, настолько темные, что казались черными. Рот слишком крупный, шея слишком длинная. А еще рост, вот его я точно получила от батюшки. К двенадцати годам сравнялась с девицами на выданье, к шестнадцати была выше большинства мужчин. Но я, как всегда, забегаю в своем рассказе вперед.
Через некоторое время родня отца опомнилась. Батюшка устроился очень даже неплохо, почему бы и не возобновить прерванные родственные связи. Тем более что у опять богатого кузнеца сыновей нет, одна дочка. И посыпались просьбы взять в обучение подмастерьев. Отец хмыкнул в усы, задумался и сказал: "Возьму, только выберу сам!" Выбрал сироту, внучатого племянника. Так в нашем доме появился десятилетний Миха.
Миха, худенький, робкий, какой-то забитый, в кузне работать сразу не стал. Отец отправил его в школу, а матушка принялась хлопотать — подкладывать за столом лучшие кусочки, шить новую одежду, лечить застарелый бронхит, смазывать специальными мазями рубцы от порки, а приехал он к нам с еще незажившими шрамами после наказания.
Бабушка Алирель появлялась у нас раза два-три в год, и жила по нескольку недель. Казалось, она прислушивается и присматривается ко мне, чего-то опасаясь. И страхи ее не были напрасными. Как-то матушка ухитрилась обварить кисть. Я стояла в метре от нее, когда это произошло. Она на секунду встретилась со мной глазами, и я почувствовала такую сильную боль в левой руке, что закричала, а потом зашлась в плаче. Дальше ничего не помню. Потом мне рассказывали — так во мне впервые проснулся дар эмпатии. Пока только по отношению к ближайшим, дорогим людям. Бабушка сразу начала учить меня, пятилетнюю кроху, ставить защиту. Отгораживаться от эмоций родителей плотной, непробиваемой завесой. На полгода нам пришлось уехать с ней в глушь, даже не в усадьбу, а на островок в Серединном море. Там я научилась ставить щиты и приоткрывать их один за другим. "Это твой дар и твое проклятие"— говорила бабушка. — "Напрямую, неосознанно ты будешь слышать тех, кто связан с тобой судьбой, кто дорог тебе. Отца, мать. Любимого, детей. При желании ты можешь отгородиться щитом, при желании можешь послать свои переживания ответно. Ты сможешь чувствовать боль других людей и животных, если снимешь щиты. Но это уже как работа — потребует напряжения сил. Ты целитель волей богини. Я просто знахарка, но научу тебя всему, что знаю."
— " И травам?"
— "И травам! И как кровь остановить, и как срастить кости, и как посмотреть, где у человека болит и почему. Но мы тут на островах, утратили знания, а вот раньше говорят, до того, как мы сюда перебрались, вот целители-то были на Рикайне."
-"Рикайн — а это где?"
— "Это плыть долго-долго на восток, там огромный материк."
_______________________________________________
(1)Местный глава, назначался в города и крупные села королевской властью.
(2)Трим — взвод охотников за нечистью -два мага-воина и проводник с гончей Иура.
(3) Своего рода мешок с плоским дном, в который садилась собака породы юрская гончая. Учитывая большой вес собак — приблизительно 45 тунов (1 тун примерно полтора килограмма), сложная упряжь имела противовес, и могла использоваться только на лошадях старой рыцарской породы — ирской. Общий вес всадник, собака, противовес порядка 170 тунов. На морду собаке надевали особую маску из плотного холста — защиту глаз и ноздрей от дорожной пыли.
Глава 3Подлость и преданность
Миха начал ковать вместе с отцом. Мальчик оказался талантливым, когда года через три он сумел сделать железную розу, отец сказал — теперь ты не просто мальчишка в кузне, ты мой подмастерье.
Отец, добрая душа, посоветовавшись с матушкой, отправился в столицу и оформил усыновление. Теперь Миха носил нашу фамилию — Таши. 'Так ему будет проще в жизни,' — объяснил отец. — 'Меня-то как кузнеца все знают, а он мастер добрый, не посрамит.'
Миха все чаще задумывался, глядя на меня, и видно было, что думы эти несладкие. К двенадцати годам стало ясно, что я явно не красавица. Да еще и дальний родич, Андерас, торговавший конями и оружием с Варденна, в каждую поездку в столицу стал брать дочку, той сравнялось пятнадцатья, и она была чудо как хороша. Раз в месяц обязательно они проезжали через наше село, заходили поздороваться с отцом, перекинуться парой слов, девица скромно сидела на лавке, изредка поднимая на Миху прекрасные голубые глаза. Было ясно всем — Миха был влюблен в нее без памяти. Однако пока не решался ни заговорить, ни даже посмотреть подольше. Первым не выдержал отец: 'Миха, ты бы хоть слово девице сказал, домолчишься, уведут'. Миха густо покраснел, вскинул на отца глаза: 'Да как же, я ж разве не молодой госпоже, Кире, обещан?'
— 'О богиня, Миха, кто тебе это внушил? Ты что же, все эти годы думал, что ты жених Киры? Что я ради дочки тебя в подмастерья взял? Ты мне как сын, разве я в делах сердечных буду тебя неволить? Ты же мою историю знаешь. Иди, поговори с Андерасом. А надо, так и я за тебя попрошу'.
После разговора с купцом Миха долго ходил мрачный, отцу сказал, что Андерас не отказал, но и на помолвку пока не согласился. Однако с дочкой говорить и видеться разрешил.
В моей же жизни все было очень неопределенно. Бабушка Алирель учила меня травничеству и знахарству. Я подолгу жила у нее в усадьбе, помогала готовить снадобья, разбирать и сушить травы, определять недуги и лечить их. Бабушка считала, что я, со своим даром, способна на большее, и что мне бы в магическую школу в столице. Но девушек туда не принимали. Девочка могла рассчитывать только на курсы при отделении целителей. Но обучали там тому, что я уже и так знала.
Вмешался Рутгер. Он, будучи младшим сыном одного из знатных семейств, знал многих во дворце и магической школе, съездил в столицу, переговорил с преподавателями и, вернувшись, подарил нам надежду — все не так уж и плохо. Если я докажу, что смогу учиться наравне с юношами, то меня, может быть, возьмут на целительское отделение. Но за плату, и я должна буду сдать экзамены — и тут-то начиналось самое неприятное. Два языка, богословие, история государства и воинские навыки — фехтование, стрельба и джигитовка. Впрочем, в школу брали с шестнадцати, времени было достаточно. Рутгер вызвался заниматься со мной, и мы начали учебу и тренировки.
Как-то раз, вечером, я случайно услышала разговор. Отец и Рутгер сидели в сумерках, не зажигая лампы, за кувшином вина. Говорил, в основном, отец.
— 'Не спорь и не перебивай меня. Я знаю, почему ты поселился здесь. Ты не можешь забыть мгновения, когда очнулся и увидел Марту, хлопочущую над твоими ранами. Молчи, не возражай. Ты учишь мою дочку, ты свой в нашем доме, ты никогда, ни одним словом или помыслом не оскорбил честь моей жены. Но я знаю, ты ее любишь. Поэтому прошу, если со мной что-нибудь случится, позаботься о девочках. Марта, она такая, как цветок из королевской теплицы. А Кира, не знаю, какая будет у нее судьба. Ее дар может не дать ей счастливой жизни. Присмотри за ними. Если Марта согласится, возьми ее в жены. Я знаю, ты не будешь неволить.'
