За пригоршню оренов

— За двести оренов, — сказал я с высоты седла. — Но только монетами.

Все затихли и обернулись к мне. Не до всех дошло сразу. Староста поспешил разъяснить:

— Брат Клим Истомин готов сам исполнить приговор за двести монет. Я считаю, это лучший выход. Он не наш гражданин, под уставом не подписывался. Голосуем! — и взметнул руку.

Со вздохами облегчения старшины проголосовали за. Один дед Семёныч не поднял руки и сверлил меня взглядом, полным негодования.

— Я бы даром эту гниду кончил... Эх, вы...

— Ты бы нас всех, Семёныч, перессорил со своим "даром", — пожурил его рыжий.

— Да, братья и сёстры, охотник нас выручил из неприятного положения, — сказал староста, и я подумал, что они согласились бы и на триста. — Вот только монет в кассе не осталось. Придётся скинуться...

И вот я снова медленным шагом ехал по пыльному просёлку, а за мной плёлся на аркане Махмутка. Только теперь мы шествовали в обратном направлении, а за нами брели старшины и несколько зевак. Кузнечихи не было. Видно, не так уж ей нравилось смотреть, как убивают.

Я ехал прочь из деревни. По Уставу я не мог казнить Махмутку на её территории. Хотя если быть точным, Устав ничем меня не связывал, ведь я-то его не подписывал, и ничто не мешало мне пристрелить разбойника у самой администрации. Но юзбулакцам не нравилась эта идея, а платили-то они. Итак, меня попросили вывести Махмутку за границу Юзбулака. Думаю, он и сам был не против прожить несколько лишних минут.

Мы выехали за инфостенд на нейтральную территорию. Я осадил Тойоту. Старшины и зеваки полезли за магфонами: видео нужно было заснять для Оренбурга как подтверждение. Я наклонился к Махмутке и вытащил мокрую тряпку у него изо рта.

— Последнее слово скажешь?

Разбойник поднял на меня жалостный взгляд.

— Брат, развяжи руки. Помолиться Аллаху в последний раз хощу, молитву дуа сказать.

— А руки тебе зачем?

— Надо руки перед лицо делать.

Что ж, отказать в таком было невозможно.

Я стал развязывать ему руки. Мы встретились глазами. Я покосился на юзбулакцев. Все снимали магфонами, даже дед Семёныч, хотя уж от него-то можно было ожидать большей бдительности.

Я освободил Махмуткины руки и выпрямился в седле. Все движения были отработаны, слажены, отрепетированы. Махмутка ухватился за луку седла, взлетел на круп, схватился за мои плечи, а я пришпорил Тойоту. Она тоже была обучена брать с места в карьер. Мы полетели по просёлку раньше, чем юзбулакцы вообще сообразили, что происходит.

Мы успели ускакать метров на сто, когда засвистели первые выстрелы. Бесполезно. Почти у всех были в лучшем случае револьверы и пистолеты. Реальную опасность представлял только старый козёл Семёныч с его ружьём, но нас маскировали поднятые клубы пыли.

Мы проскакали с полкилометра по тракту, потом съехали в степь и двинулись шагом сквозь высокую полынь, чтобы потеряться окончательно. Отъехав подальше, я остановил усталую, взмыленную кобылу и осмотрелся. Солнце клонилось к вечеру, небо было всё так же ослепительно чисто, и лишь над западным горизонтом наливалась мглой полоса будущей грозы.

Махмутка захихикал.

— Что, брат, успеешь сегодня ещё в четвёртой деревне меня продать? — Теперь, когда не надо было ломать комедию, он говорил нормальным русским языком.

— Сегодня вряд ли, — ответил я, пристально вглядываясь в западный горизонт. — А вот завтра... Завтра тоже вряд ли.

— Это почему?

— Видишь ли... Почему в Юзбулаке не знали, что я уже продавал тебя в Антиповке и Чернознаменном? Потому что нет ветра. Вышки связи питаются от ветряков. Когда ветра нет — тогда от солнца или аккумуляторов. И сервера переходят в режим умной экономии. То есть передают звонки и сообщения только с высшим приоритетом. Вызов скорой помощи — да, извещение о пожаре — да, об убийстве — да. О мошенничестве — нет.

Небо на западе темнело на глазах, тучи близились и росли, на степь наползала тень.

— Были бы там радиолюбители, — продолжал я, — другое дело. Но я заранее узнал, что один радиолюбитель живёт только в Антиповке. Связь между этими деревнями идёт только через вышки. Три дня стоял полный штиль. Поэтому о нас до сих пор ничего не знают.

Тучи надвигались стеной, в их мгле просверкивали молнии. На нас шёл большой грозовой фронт. Махмутка всё ещё ничего не понимал.

— Как только поднимется ветер, — закончил я мысль, — о нас узнают.

Пронёсся навстречу шар перекати-поля, в лицо ударил первый холодный шквалистый порыв, и Махмутка понял.

Он только успел напрячься, а я уже разворотом корпуса и тычком локтя сбросил его с крупа лошади, в продолжении разворота выхватил из кобуры револьвер, взвёл в движении курок, выстрелил. Махмутка взвыл и скорчился на земле. Я послал вторую пулю ему в голову. Махмутка затих.

Я не чувствовал ничего.

Бетризация. Она не лишает способности к насилию. Она только лишает С-позитивных удовольствия от насилия. И я не чувствовал ничего. Только удовлетворение от идеально сработавшего плана.

Я заснял на видео со всех сторон труп Махмутки, затёр метаданные и послал преподобному Константинову. А потом — старостам Антиповки и Чернознаменного. Связи пока нет, но скоро появится, и файлы дойдут. Я сделал всё, за что мне заплатили в трёх общинах. Теперь они смогут послать фото в Оренбург, и им возместят всё. Они даже останутся с прибылью. Моя совесть перед ними чиста.

Оренбургу, правда, придётся трижды раскошелиться за одного преступника. Но Оренбург богатый, для него это копейки. Ну, объявит награду и за меня, а толку-то? Я уж и забыл, какими именами назывался в Антиповке и Чернознаменном... А, ещё кое-что. Я отклеил от пальца силиконовую наклейку с фальшивым папиллярным узором и выкинул в полынь.

Собственно, я даже мог вернуться в Юзбулак, притащив на аркане Махмуткин труп. Ко мне не могло быть никаких претензий. Почему бы и нет? Осмотреть этот дурацкий краеведческий музей, а то ведь нехорошо, что я его раскритиковал не видевши. Зайти к кузнечихе и соврать ей, что я на самом деле не бетризованный. Кажется, она всё-таки не без нотки сожаления прощалась со мной... Люди там хорошие... Может и правда пора где-нибудь осесть?

Я выбросил из головы эту дурацкую мысль и шагом двинул кобылу на запад, навстречу шквалу и надвигающейся стене грозы. Надо было придумать, где укрыться от непогоды.