🌿 Второе дыхание. Часть 3. Серафимов подарок

'Это ещё что такое? Откуда?.. Ида подарила?..'

Но он абсолютно не помнил подарка. Помнил каток и кинематограф. Помнил обильный ужин в отличной харчевне, особенно вкусный с мороза. Помнил Идину маленькую квартирку на последнем этаже доходного дома. И саму Иду, беспечную и ласковую, как обычно. Ночевать Феликс у подружки не остался, отправился обратно в лавку старьёвщика, и никаких подарков при нём, определённо, не было. Он слышал, что провалы в памяти бывают у пьяных, но с ним такого ещё ни разу не случалось. Многоликий вообще не слишком любил спиртное, пил мало и редко, а вчера — так и вовсе не пил, не считая стакана пунша на катке.

'Пинкус! Ну конечно, Пинкус! Старик чудаковат, и со мною носится как с писаной торбой — вот и решил сделать мне сюрприз, пока я спал...'

Феликс вздохнул и расслабился: хорошо, когда у странных событий находятся простые объяснения. Но долго радоваться ему не пришлось. Пробуя на ощупь крылатую фигурку, он сжал её двумя пальцами — и тут же оказался во власти видения.

— Смотри, какие штучки, любимый! Правда, красивые? Я купила две, тебе и мне.

Неестественно-бодрый девичий голос. Усталое тонкое лицо с крупноватым, чуть приподнятым носом, копна неровно подстриженных тёмных волос, печальные синие глаза. Бесконечные усталость и печаль в облике противоречат интонациям, и диссонанс этот причиняет Феликсу почти физическую боль. Хотя нет. Боль, на самом деле, физическая! Болит каждая клеточка, и каждой клеточке не хватает воздуха.

— Красивые, Эрика, правда, очень красивые.

Не улыбнуться ей невозможно, но даже шевелить губами, и то больно.

— Выбирай, какая тебе больше нравится, из бирюзы или из перламутра?

— Ладно. Тогда эта — твоя.

Девушка склоняется к нему и надевает на него кулон. От её волос пахнет цветами...

Многоликий испуганно выпустил фигурку, и видение исчезло.

'Что это было?!'

Почему-то подумалось, что и девушка, и боль, и нелепые слёзы, и вязкий иррациональный страх, который сопутствовал пробуждению — части одной картины. Наверное, так и есть: приснился тяжёлый сон, общая канва стёрлась из памяти, но самые яркие моменты — остались. Кулон... а что кулон? Может, как раз им-то, кулоном, сон и навеян. В безделушке, правда, не ощущается никакого волшебства — но это ничего не значит. Может, когда-то давно на ней висело сновиденческое заклинание?

К тому времени, когда Феликс вышел из своей каморки, он почти совсем убедил себя в том, что нынче утром ничего необычного с ним не случилось. В гостиной было немного теплее, чем в его комнате; на столе на белой крахмальной салфетке были расставлены тарелки и чашки; в кресле у камина, разумеется, сидел Пинкус. Он просиял улыбкой навстречу гостю:

— Друг мой, доброе утро! Как вы спали?

— Доброе утро, Пинкус. Так себе я спал, — честно ответил Многоликий. — Видел во сне что-то странное, но уже не могу вспомнить, что именно.

— Бывает такое, — сочувственно покивал старик. — Сны — материя таинственная и сложная. Иногда мне кажется, они приходят к нам из других миров. Жаль, что большинство из них мы не помним. Но если ваш сон был неприятным, то, конечно, хорошо, что вы его забыли. Садитесь кушать, надеюсь, завтрак вам поднимет настроение.

Феликс опустился на стул, вынул кулон из-за воротника и проговорил, пряча за приветливостью волнение:

— Какая славная вещь. Признайтесь, Пинкус, мне её вы подарили?

Хозяин прищурился, завозился, пытаясь выбраться из кресла и посмотреть на кулон поближе, и уронил трость.

— Подарил? Друг мой, я, действительно, собирался сделать вам подарок, но в моей лавке ценного осталось мало, и я...

Многоликий похолодел:

— Не вы?!

— Нет-нет, не я. А почему вы решили, что это я? Где вы её взяли? — встать без помощи трости Пинкусу так и не удалось.

— Сидите, прошу вас, — оборотень поднялся сам, шагнул к старьёвщику, подобрав трость, и склонился над ним, давая ему возможность разглядеть фигурку. — Я увидел её на себе сегодня утром и решил, что она от вас.

Старик растерянно заморгал белёсыми добрыми глазками:

— Сожалею, мой дорогой, но это точно не я. Может быть, кто-то из ваших друзей? У вас ведь есть...

— Нет. Никто мне вчера ничего не дарил, вечером у меня этого не было, — мрачно сказал Феликс и выпрямился.

— Чудеса, — пробормотал Пинкус. — И ночью здесь, кроме нас с вами, никого не было. Сюда, конечно, можно пробраться без спроса, но я бы услышал! У меня, знаете ли, бессонница... Покажите-ка мне ваш кулон ещё раз, — попросил он. Феликс наклонился снова. — Прекрасная вещь. Когда-то мне приносили похожие, но я давным-давно их продал. Я думаю, это имперская работа.

Многоликий буркнул:

— Возможно, — вернулся на своё место, снял загадочное украшение и положил его на блюдце; он лихорадочно пытался придумать новое объяснение появлению кулона, но ни единой версии у него не было.

Завтрак прошёл в молчании. Допив кофе и сказав 'спасибо', Феликс уже собрался встать из-за стола, но заметил лежащий рядом с тарелкой 'Вестник Короны', вспомнил, что должен немного почитать вслух своему гостеприимному хозяину, и развернул газету.

— Ну-с, что пишут? — обрадовался старик.

— Ничего особенного. В замке Эск сегодня бал... будут праздновать совершеннолетие принцессы Эрики.

На слове 'Эрика' Многоликий споткнулся — и вцепился взглядом в портрет виновницы торжества. Она! Злыдни болотные, это же она! Девушка, которая только что ему мерещилась. 'Видел я её когда-нибудь раньше или нет? Проклятье, не помню... Наверное, да, всё-таки наследная принцесса... Красивая, но холодная, как айсберг, мне такие никогда не нравились, с какой стати она вообще мне приснилась?.. Холодная... холодная... Как бы не так! Она же умеет улыбаться совсем иначе! Но откуда я знаю, как?!'

— Да-да, большой будет праздник, ужас сколько народу на него приедет, — словно издалека донёсся дребезжащий голос Пинкуса. — Над Замком фейерверк устроят, наверное. А что ещё пишут?

Потрясённый Феликс не сводил глаз с газеты. То, что он знает — или придумал сам! — какая бывает улыбка у принцессы Эрики, это полбеды. Хуже другое: ему известно, что именно он увидит в газете дальше — свой собственный портрет, снабжённый обещанием Короля заплатить десять тысяч крон тому, кто поспособствует его, Многоликого, поимке. Каменея лицом, перевернул страницу, скользнул глазами по угаданному заранее объявлению и принялся читать о предстоящем визите в Ингрию младшего сына Джердона Третьего. Ближайшее будущее внезапно открылось ему как на ладони.

Нужно бежать отсюда, в Ингрии его ничто не держит — зачем тогда подвергать себя напрасному риску? Сейчас он сообщит Пинкусу, что его пребывание в этом доме подошло к концу. Пинкус расстроится и скажет, что хочет на прощание показать гостю какую-то старую вещь. У Феликса язык не повернётся сходу отвергнуть предложение, но он решит исчезнуть сразу же, едва хозяин выйдет из комнаты. Однако все планы пойдут прахом, как только тот обернётся в дверях, лукаво улыбнётся и молвит:

— Уверен, она вас заинтересует. Вы ведь слышали, конечно, про Наследство Ирсоль?

'Наследство Ирсоль', — повторил про себя Многоликий. И вздрогнул от ударившей в грудь волны боли и страха.

* * *

Непонятные и пугающие ощущения преследовали Эрику до самого бала. Первую половину дня она провела в тревоге, источник которой определить так и не смогла — списала всё на забытое сновидение. Отложив поразившую её газету, Принцесса пошла к роялю, в надежде, что музыка станет более действенным средством от дискомфорта, чем горячая ванна. Всякую вещь, попадавшую на глаза, приходилось узнавать заново. Даже мамино фото в платиновой рамке, на которое Эрика всегда смотрела по нескольку раз на дню, нынче утром произвело на неё такое впечатление, словно надолго потерялось, а сейчас случайно нашлось.

— Что со мной происходит, мама? — прошептала девушка, с тоскою вглядываясь в чудесный отблеск лета на лице Королевы. — Почему мне кажется, что со вчерашнего вечера я прожила целую жизнь?..

Она потянулась к портрету, чтобы привычным движением приласкать рамку, но вдруг в безотчётной брезгливости отдёрнула руку: с рамкой сегодня тоже было что-то не то! Тяжко вздохнула, кончиками пальцев погладила мамину щёку на фотографии — сама карточка, к счастью, осталась прежней — и подняла крышку рояля.

Она играет всё более скверно! Механическая кукла справилась бы лучше, чем она.

Эрика даже вздрогнула — так отчётливо услышала отцовский голос! 'Механическая кукла... — с внезапной обидой повторила она про себя. — Что ещё за механическая кукла?!' И взяла несколько случайных аккордов. Её вдруг бросило в жар, точно так же, как два часа назад, когда она парила в воздухе; из глаз брызнули слёзы, причину которых она не понимала. В этом было что-то невероятное — в том, что она сидит совсем одна за маминым роялем в залитой утренним зимним солнцем комнате, где всё устроено так, как она сама придумала, наигрывает то, что ей нравится, и может прекратить игру именно тогда, когда захочет, ни секундой позже. Словно прежде она была невольницей, прикованной к инструменту и отбывающей за ним повинность. 'Механической куклой', единственное назначение которой — правильно нажимать на клавиши. Внезапное чувство освобождения, охватившее Эрику, было столь сильным, что она заиграла с утроенным пылом — и очнулась лишь с возвращением Вальды. К моменту, когда та с корзиной голубовато-белых фрезий появилась в кабинете, внутри у Принцессы всё звенело и трепетало от музыки.

Но первые же слова горничной — как ушат холодной воды на голову! — заглушили перезвон и трепет.

— Внизу с самого утра топчется герцог Пертинад. Жаждет вручить подарок вашему высочеству.

— Не надо! — вскрикнула Эрика, роняя руки на клавиши; рояль заполошно всхлипнул. — Ни в коем случае не разрешай ему ко мне подниматься!

— Да я бы и не разрешила, — удивлённо отозвалась Валькирия. — А то я не знаю, что вы его на дух не переносите? Его сиятельство велел вам передать...

— ...Что никогда в жизни не слышал столь прекрасной игры. Верно?

— Верно, — становясь ещё более удивлённой, подтвердила прислуга. — Сказать ему, чтобы подождал до вечера?

— Конечно, Вальда. Хотя лучше бы он убрался восвояси ещё до бала, — Эрику мутило от отвращения, внутренности завязались узлом; ей даже дышать одним воздухом с межгорским боровом было тошно, ходить с ним по одной земле, а не то что принимать его у себя.

'Мне что, и он тоже сегодня приснился?! Ещё вчера он всего лишь действовал мне на нервы... а сегодня я хочу, чтобы его вообще никогда не было!'

Валькирия скептически подняла брови:

— Куда он денется? Будет торчать в Замке, пока не добьётся своего.

— Пока не добьётся своего? — переспросила Принцесса.

Собиралась было добавить, что Пертинад ничего не добьётся — папа откажет ему, если он вздумает просить её руки, — но осеклась и прикусила язык. 'А почему, собственно, я уверена, что папа ему откажет?' Сердце обожгло таким отчаяньем, словно за герцога Эрику уже просватали.

— Хорошие тебе дали цветы? — спросила она, резко меняя тему.

— Очень хорошие, совсем свежие! — Вальда приподняла корзинку, поворошила крепенькие аккуратные соцветия.

— Половину поставь в вазу, остальные приготовь на вечер, — распорядилась Принцесса, избегая сочувственного взгляда горничной.

— Разумеется, — кивнула та и сделала движение, чтобы уйти.

— Погоди-ка! — Эрика вспомнила, что собиралась кое о чём спросить. — Кто-нибудь приходил ко мне, пока я спала?

— Пока вы спали? Утром? Да вот же, герцог Пертинад, а кроме него больше...

— Не утром, Вальда. Ночью.

На широком лице Валькирии опять появилось несвойственное ей недоумённое выражение. Фраза, которую она произнесла, была феноменально длинной:

— Кто же ночью-то к вам придёт, ваше высочество? Розы от вашего батюшки принесли, когда уже светало. В вашу спальню я их сама поставила — чтобы вас ненароком не разбудили. А кто ещё-то?.. Почему вы спрашиваете? Что с вами? Вы сегодня на себя не похожи, честное слово.

'Ещё бы я сама знала, что со мной...' — в который раз за утро тоскливо подумала Эрика, но промолчала, отделавшись неопределённым взмахом руки. Демонстрировать кулон Вальде не стала — нутром чуяла, что та, действительно, ничего о нём не знает. Если горничная и заметила перламутровую фигурку Серафима в приоткрытом вороте принцессиного халата, вслух она об этом не сказала. Как только девушка снова осталась одна в кабинете, она сняла таинственное украшение и спрятала в ящик письменного стола, рассчитывая, что хоть это её немного успокоит.

Но успокоиться в тот день ей было не суждено.

Всякое движение и действие вызывало у неё целый веер неожиданных мыслей и ассоциаций.

За обедом, который Вальда накрыла для неё в гостиной, Эрике мерещилось, что она тысячу лет не видела мяса — питалась исключительно рыбой, креветками и устрицами. Откуда-то из глубин памяти всплыло неузнаваемое слово 'Кирфа'.

Вскоре после обеда явился с двумя помощницами Диграсиус, желающий лично проконтролировать процесс надевания платья. Имперский акцент в речи портного, ещё вчера забавлявший и слегка раздражавший Эрику, сегодня бередил ей душу.

Одевание и обувание превратились в муку мученическую: узкий лиф как никогда сильно мешал шевелиться и дышать, колени путались в многослойной юбке, ступни в бальных туфлях на каблуках сводило судорогой, словно тысячу лет Принцесса носила одни лишь балахоны и сандалии.

Пока придворный парикмахер колдовал над её причёской, ей мерещилось, что она спит, а когда проснётся, вместо копны тугих длинных локонов на затылке увидит в зеркале свисающие вдоль лица короткие волнистые пряди.

Хуже всего ей пришлось, когда она в последний раз взглянула на своё отражение, прежде чем отправиться в бальный зал. Эрике вдруг почудилось, что платье на ней не голубое, а белое — свадебное, с бесконечным шлейфом, и что её лицо и волосы прикрыты плотной вышитой фатой. Как всякой юной девушке, ещё вчера ей было бы очень приятно вообразить себя в свадебном платье, но сейчас оно казалось ей воплощением худшего из её кошмаров.

Во всём этом был отчётливый привкус безумия. 'Я сошла с ума? — задавалась вопросом Принцесса. — Спятила за одну ночь?' Придётся завтра позвать доктора Коркеца и всё ему рассказать, решила она. А сегодня следует притвориться перед самой собой, что всё в порядке — и исполнить главную роль на предстоящем празднике.

— Пора, Вальда. Приготовь мне накидку.

— Меховую? Шли бы вы тёплыми галереями, ваше высочество...

— ...Не то цветы помнутся? Ну и пусть. Умираю, как хочется подышать свежим воздухом. До конца бала ты свободна.

Не чуя под собой ног, Эрика выскользнула из башни, вдохнула так глубоко, как ей позволило платье, и закашлялась от холода. Окинула взглядом замок Эск в роскошном праздничном убранстве. Присмотрелась к цепочке круглых фонариков, разложенных по краю крепостной стены, почему-то ожидая увидеть вокруг них магическую ауру — и удивилась, что ауры нет, а потом удивилась своему удивлению. Перевела глаза вдаль, на Белларию в россыпи вечерних огней и на заснеженный лес, бледно-голубой в лунном свете. И только теперь вспомнила, о чём хотела попросить Короля, обещавшего выполнить любое желание дочери в день её совершеннолетия. Идея уехать из замка Эск и пожить какое-то время за его пределами, к которой Принцесса с удовольствием примерялась не один месяц, со вчерашнего дня успела померкнуть — словно уже осуществилась, но совсем так, как мечталось. 'Папа откажет мне, — с безжалостной ясностью поняла Эрика. — Он даже не станет меня слушать!'