Марсельеза

— Тогда что ты будем говорить на пресс-конференции? Она уже через полтора часа. — возвращается на землю Чо СуМан.

— Правду. Правду говорить легко и приятно! — улыбаюсь я — Расскажу про то, как мне иногда приходят на ум песни с образами. Расскажу, что мне привиделось на аэродроме. Скажу, что у такой великой страны должен быть великий гимн...

— И что, извиняться не будешь? — тоже улыбается Президент.

— Почему не буду? Если мои слова кого-то обидели, то надо извиниться.

— Ну вот и славно — успокаивается Чо СуМан — только песню не свети. Надо перевести скандал в ожидание песни.

— Вы думаете, что это может сработать? — сомневается ЮСон.

— Надо посоветоваться с французскими партнерами, но идея достаточно безумна, чтобы выстрелить.

— И еще. Надо будет организовать профессиональные съёмки последнего концерта. И выпустить на отдельном диске.

— Запись с концерта? Не студийную? Чистого звука не будет — сомневается Чо СуМан.

— Зато эмоции будут! — парирую я.

— А в этом что-то есть... Так. Не отвлекаемся. Сейчас должны подъехать французы, обсудим идею с ними и надо набросать новый план пресс-конференции.

* * *

*

Два часа спустя. Конференц зал отеля Риц Париж. За столом сидят ЮнМи, Чо СуМан, ЮСон, представитель французского промоутера. Зал битком набит журналистами. На фоне серьезных мужчин своим радостным видом выделяется ЮнМи, увлеченно вещающая в притихший зал.

— Песни и музыка иногда пишутся тяжело, слова не встают, ноты не ложатся. Иногда я просто слышу песню или музыку всю сразу и целиком. А иногда я не просто слышу песню или музыку, но и вижу ее исполнение или даже что-то типа кинофильма, где песня выступает действующим лицом или музыка звучит саундтреком. Остается только успеть это зафиксировать. Если не успеешь, то все испаряется и остается только легкое чувство прекрасного. (смех в зале) Поскольку случиться это может где угодно, то гаджет, куда можно записать слова и ноты, всегда должен быть под рукой у меня или у моего менеджера, где бы меня не накрыло. Так что ситуация, которую все наблюдали в аэропорту довольно типичная, не типично только то, что интимный процесс творчества попал на экраны телевизоров.

— А резкость и безапелляционность ваших суждений тоже типична, мадмуазель Агдан? — раздается из зала.

— Ну, я все-таки Агдан, а не Чайная Роза (смех в зале). На самом деле я глубоко сожалею, если мои слова кого-то обидели или оскорбили и приношу этим людям свои искренние извинения. Но, с вашего разрешения, я продолжу рассказ. Я не могу вам сказать, откуда появляется эта музыка. Может быть, это мои личные галлюцинации; может быть, это особенность работы моего мозга; может быть, подключение к ноосфере; а может быть, взгляд в параллельный мир. (оживление в зале)

— А что говорят врачи? (смех в зале)

— Врачи говорят, что все физические показатели ненормально нормальны. А голова есть дело темное и психическая норма понятие относительное. Ну, вы же знаете этих психиатров? (смех в зале). Так вот, триггером этого процесса может стать какая-нибудь фраза, движение, да что угодно. В этот раз им стал Государственный Гимн Франции. (оживление в зале). Когда начали исполнять гимн, то я ощутила легкое чувство неправильности происходящего. (гул в зале). Да, потом я тоже удивилась. Когда приехали в гостиницу, я несколько раз прослушала Гимн. Хорошая музыка, правильные слова. Откуда появилось чувство неправильности, если я его впервые слышу? Но там, на аэродроме, я про это подумать не успела. Я провалилась во Францию времен Великой революции. (в зале шум, возгласы удивления) Я видела, как на призыв революционного Парижа встать на защиту Республики от интервентов из Марселя выдвигается отряд разномастно одетых и вооруженных граждан. Он идет в Париж и поет Песню. По дороге к нему присоединяются другие отряды и они подхватывают Песню марсельцев. Когда революционная армия вышла из Парижа Марсельеза стала их общей Песней. Потом революционная Франция развеялась и я увидела праздничную парижскую площадь на которой красивая женщина с удивительным голосом солировала мужскому хору под аккомпанемент симфонического оркестра. Певцы были одеты в современные одежды и явно исполняли государственный гимн. И это была Марсельеза! И они так его исполняли, что я поняла: французы должны это услышать! И именно, как Гимн! О чем радостно и сообщила первым, кто попался под руку. (в зале ошарашенное молчание) Если мои эмоциональные слова кого-то задели, то еще раз прошу меня простить.

— Мадмуазель ЮнМи, вы нас заинтриговали. Вы готовы исполнить эту песню.

— Сейчас? Нет. Я вообще не уверена, что смогу исполнить ее на должном уровне. (гул разочарования)

Поднимается ЮСон:

— От лица корейской делегации спешу сообщить, что в настоящее время мы ведем переговоры об организации дополнительного концерта в последний день нашего пребывания во Франции. На нем мы планируем исполнение Мальсельезы.

— Мадмуазель Агдан, а Вы уверены, что можете определять, каким должен быть гимн у Франции? — (одобрительно-возмущенный гул).

— Я абсолютно уверена, в том, что то, каким быть гимну Франции могут и должны определять французы. Еще я абсолютно уверена, что абсолютно не уверена, откуда на меня свалилась Марсельеза. Поэтому я абсолютно уверена, что нация, давшая миру право выбора, должна получить возможность выбора и в вопросе национального гимна.

* * *

* * *

Вечер того же дня. Театр на Елисейских полях. Репетиционная комната. Только что закончившая петь Марсельезу ЮнМи устало и с все нарастающим раздражением смотрит на сидящего напротив нее пожилого мужчину. На него же направлены взгляды и всех остальных присутствующих в зале людей. Объект всеобщего внимания сидит с закрытыми глазами и не обращает внимание на окружающих его смертных.

Стою. Смотрю на национальное достояние. Так, по крайней мере, мне его охарактеризовали. Сегодня после пресс-конференции меня, не заходя, так сказать, пописать, отправили записывать на синтезаторе демо-версию Марсельезы. (Хорошо, что я заранее озаботился посмотреть, кто тут у них отличился вместо Буйе.) Получилось бледно. Но наш французский партнер впечатлился, пару минут задумчиво посмотрел на мой лоб, забавно подпрыгнул и ускакал договариваться с оркестром. Местный палочкомахатель соизволил принять меня этим же вечером. Полагаю, только из желания лично взглянуть на наглую девицу он задержаться на своем рабочем месте после проведенного концерта. Судя по тому, что ради этой не запланированной встречи с легкостью перенесли в ночь нашу фотосессию, а мне строго настрого запретили открывать рот, дядечка этот в большом авторитете у местных. На смотрины меня выдернули сразу после концерта (кстати, зал на пару тысяч мест был забит до отказа), даже пожрать не дали, хорошо хоть сполоснуться успела. Приволокли голодную и уставшую под светлые очи местного гуру. А этот зараза смотрит так снисходительно, типа: ну давай, мол, изобрази что там у тебя. И такая меня злость взяла, что вся усталость улетучилась и я изобразил! Ничего так получилось. Не Мирей, конечно, но уже близенько. А этот гад спать тут изволит!

— Месье,— обращаюсь я к нашему французскому импресарио — не будем мешать человеку спать, поехали уже в другой оркестр. А то нас еще на фотосессии ждут. Мы и так уже в утро...

— Не надо никуда ехать — вскочило национальное достояние — эту вещь должны играть мы.

— Маэстро, — пытаюсь умерить я его энтузиазм — Вы осознаете, что эту вещь Вы будете играть так, как скажу я, а не так, как хочется Вам?

— Вы ведь автор Марсельезы? — спрашивают у меня.

— Я — вру я. Ох, карма моя карма...

И тут этот дядечка отвешивает мне церемониальный поклон, подметая полами не существующей шляпы пол.

— Воля автора — закон для исполнителя! — выдает он.

— Сработаемся! — улыбаюсь я.

— Я еще не выжил из ума, чтобы отдать право первого исполнения нового Гимна Франции кому-то другому. — улыбается он в ответ.

Со стороны корейской делегации слышатся звуки отпадающих челюстей.

* * *

**

Одиннадцать дней спустя. Гримерная в под трибунных помещениях на стадионе Стат де Франс. В гримерной на диване отрешенно сидит одинокая ЮнМи.

Сижу никакой. Впору цеплять табличку: "Не кантовать! При пожаре выносить в первую очередь!". Вымотался я за эти дни до крайности. Токийские гастроли и новогодний чес в моем старом мире — каникулы, по сравнению с прошедшим марафоном. После оценки перспектив Марсельезы из уст местного авторитета начальство всерьез взялось за организацию заключительного концерта. Сперва планировали снять концертный зал Зенит, но он оказался занят и тогда, впечатленные аншлагами на первых выступлениях, решили замахнуться на стадион. Параллельно ЮСон развил бешенную деятельность, пытаясь засунуть меня во все щели с целью заработать на мне все имеющиеся во Франции деньги. Меня бы разорвали на тысячу маленьких ЮнМи, но, во-первых, я сказал "в пень!", желающих комиссарского тела много, а ЮнМи у меня одна, поэтому не я буду ездить к страждущим, а они ко мне. ЮСон сперва возмутился, но потом оценил денежный потенциал идеи и организовал конвейер: теперь в одном месте проходят сразу несколько фотосессий. А во-вторых, неожиданно сильно выступила ЕнЭ. Когда, в связи с несовершеннолетием меня, перед поездкой встал вопрос кому мама ЮнМи доверит подписывать согласие на разные дополнительные контракты, то вместо стандартной доверенности агентству мы решили уполномочить на это дело моего личного менеджера. И не прогадали: за меня любимого она бьется аки лев. Особенно достается ЮСону. Не знаю, то ли это я так на нее дурно влияю, то ли она прокачала скил звездного менеджера, то ли до нее дошли слухи о побочных заработках нашего новодиректора и он в ее глазах потерял лицо, но прессует она его не по корейски. Чего стоит только отказ визировать рекламный контракт с производителями косметики! И когда ЮСон возопил: "почему это я не в курсе аллергии Агдан?!", то она его припечатала: "в агентстве все кому надо про это уже полгода знают, стафы заказывают косметику для ЮнМи, исходя из рекомендаций врача, а почему директор агентства не в курсе происходящего в его агентстве, это я не могу сказать!". Молодец девочка! Растет! Но, не смотря на все старания, мой график в истекшую декаду был расписан буквально по минутам. Спать, по большей части, приходилось в машине по дороге из какого-нибудь Лиона или Орлеана, где мы давали очередной концерт и где нормальные члены нашей делегации оставались ночевать в гостинице, в Париж, где ранним утром меня ждала репетиция с национальным оркестром Франции. Слава Богу, маэстро и его оркестр действительно оказались отличными профессионалами, которые явно загорелись задачей. Они мало того, что приходили не свет ни заря для репетиций со мной, так и еще задерживались вечерами для самостоятельной работы. В итоге, сегодня днем на генеральном прогоне, получилось все вполне сносно. Похуже, чем у Мирей Матье, но то исполнение кроме меня никто не слышал, а аборигены и от моей копии в восторге. Не стыдно будет ей закрыть концерт и все гастроли. Вообще, ажиотаж вокруг Марсельезы создали знатный. При этом ухитрились не допустить утечки. Поэтому народ ломится валом. По вчерашним сведениям, было продано более 80% билетов. И сегодня, подъезжая к стадиону, я лицезрел очереди в кассу. Сейчас, немного приду в себя, пол часика у меня до приезда моих старушек есть, и снова в бой. Последний, он трудный са... хррр...

Я пою. Нет, я ПОЮ!!! Пою перед огромной аудиторией какую-то заковыристую арию практически без слов, со сложнейшими звуковыми модуляциями. И я пою! И чувствую, что могу этими самыми звуками играть на эмоциях и настроениях зала. Золотистые песчинки кружатся вокруг меня, то устремляясь от меня к зрителям, то возвращаясь обратно, вызывая совершенно невероятное ощущение единения со слушателями. Я ухожу в низкие октавы, и зал замирает в тревоге. Я ухожу вверх, и зал откликается радостью. А если еще выше?! А еще?!! ЮнМи... Золотые песчинки прыскают от меня, и я вываливаюсь в гримерную. Черт!!! Надо было все-же повесить табличку!

— ЮнМи, просыпайся! — трясет меня ЕнЭ — сонбе уже переоделись и ждут только тебя. Концерт скоро.

Хм... Концерт?! А не попробовать ли мне арию Плавалагуны?

Начинаю петь и пою чисто, без малейшего напряжения! На мой голос, как на зов серен, стекаются коронки, АйЮ, технический персонал... Первой приходит в себя АйЮ.

— ЮнМи! Ты что делаешь! Хочешь голос перед концертом сорвать?

— Не волнуйтесь, сонбе — улыбаюсь я во все свои тридцать два зуба — теперь все будет хорошо! Мы всех порвем, kak Tuzik grelky! Этот стадион будет рыдать и смеяться по нашему желанию!

Усталости как не бывало. Желание петь просто распирает. Эй, где костюмы!? Где сцена!? Я иду!

* * *

* * *

*

Два часа спустя. Восьмидесятитысячный стадион смотрит на стоящую на подмостках голубоглазую мадмуазель и готовится внимать первому в этом мире исполнению Марсельезы.

Стою и понимаю, что за эти два часа мы заставили восемьдесят тысяч совершенно разных людей слиться в нечто общее, здесь и сейчас живущее на одной волне с тобой. Потрясающее чувство! Где-то внутри меня зарождается уверенность, ощущаемая как теплый комок, что мне удастся донести до зрителей все эмоции, связанные в моем старом мире с этой Великой Песней. Звучит вступление. Ну все, Серега, поехали!

Под энергичный зов труб и раскатистое глассирование голубоглазой певицы на стадион ворвалось нечто: чаяния, злость, надежда, отчаяние и гордость сотен и сотен миллионов людей, исполнявших эту Песню в другом мире, проломили хрупкие барьеры между измерениями и обрушились на трибуны, заставив зрителей сперва вжаться в кресла, а затем, приняв и ощутив эти чувства своими, выплеснуть их на окружающих и вернуть обратно на сцену.

Пою и ощущаю, как внутри меня растет и бьется дикая энергия. На глассировании "тир-р-рания" она вырывается наружу и продолжает изливаться бурным потоком до конца исполнения, отражаясь и усиливаясь от слушателей, гуляя по чаше стадиона, забираясь за кулисы и в подтрибунные помещения. Восторг и трепет десятков тысяч зрителей подхватывает и несет меня, заставляя выкладываться полностью. На втором призыве граждан к оружию запланировано вступает хор. А вот третий призыв мимо сценария подхватывает стадион. Петь мы заканчиваем вместе, все восемьдесят тысяч человек. Падают последние музыкальные аккорды и наступает полная, оглушительная тишина. Мы, стадион и я, несколько ошалело смотрим друг на друга. Катарсис.

— Граждане Франции, спасибо — говорит ЮнМи, коротко кланяется и все так же в полной тишине покидает сцену. И уже за кулисами ее настигает девятый вал аплодисментов.

Иду со сцены. Сил нет. Совсем. Зато есть ощущение полного, незамутненного счастья. То, о чем говорил старина Хван. И есть понимание, что хрен я теперь из эстрады уйду. Только вперед ногами. Но сейчас у меня другая цель: в гримёрной, помнится, был уютный диванчик. Мне — туда! За кулисами меня догоняют аплодисменты и встречают девчульки. Аплодисменты правильные. А девчульки — не очень. Какие-то покоцанные и смотрят на меня с некоторой опаской. Похоже, они тоже словили часть эмоций. Что не удивительно: энергию на стадионе можно было потрогать руками и резать ножом. Знатно мы с ЮнМи зажгли! Хотя, пожалуй, тут нужно говорить о трио: без проделок Богини явно не обошлось. Резвится старушка. Навстречу рванул ЮСон. Вот кому все по боку! Носорог толстокожий. Что? Какой бис? Нет, нет, нет! На фиг! Никакого биса, люди не должны расплескать финальные эмоции. И сил нет. Мне — к диванчику. Поклоны? Поблагодарить маэстро? Вот же ж!!! А надо. И пресс-конференция? Да чтоб тебя!!! Да ничего! Ползу уже, ползу...