— Я так хочу дать тебе подзатыльник в следующий раз, когда мы начнем смертельный поединок, приятель! — со смешком предупредил его Мак.
— Да, да, да. Слышал все это раньше.
Мак нажал на пульт, и колпак закрылся. Наиболее опасные представители фауны Сфинкса, как правило, были крупными, такими как гексапумы и скальные медведи. Однако было несколько тварей помельче, которые могли быть решительно неприятными, и обнаружить одну из них в аэрокаре по возвращении было совсем нежелательно. Кроме того, они были недалеко от нескольких больших прудов, где водились псевдобобры. Гладкие шестилапые твари имели ярко выраженную склонность пережевывать обивку аэрокаров в клочья, а псевдоопоссумы были еще хуже.
— Итак, давай надерем задницу некоторым пилам, — сказал он, и Зак пожал плечами.
— Я здесь только потому, что кто-то вытащил меня из моего с трудом заработанного сна, чтобы убедиться, что его никто не съест, — ответил он. — Но это нормально! Не обращай внимания на мое состояние недосыпа. Нет ничего лучше, чем присматривать за спиной своего брата!
— Я бы очень хотел, чтобы этим утром Корделия не утащила Барнаби, — задумчиво сказал Мак, прокладывая путь сквозь туманные солнечные лучи к неповоротливой массе ближайшего робота-лесоруба. — Он намного тише тебя!
* * *
Камень, которого когда-то звали Формирующий Камень, лежал, растянувшись на солнечном свету на ветке частокольного дерева. Ему скоро опять придется сменить позу, если он хочет остаться в его тепле, как он это уже делал. Много дней назад мир перешел к рукам рук, переворачивающих листья. Холодные дни настигнут его не завтра, но достаточно скоро. Достаточно скоро.
"Итак, я увидел еще один зеленый сезон", — подумал он, глядя сквозь лес. — "Полагаю, что это достижение".
Он перевернулся на спину, подставив солнцу мех на животе, и закрыл глаза, вспоминая. Существовали песни памяти о других, подобных ему.
Не так много, но несколько все же было. Он всегда удивлялся, почему эти другие из народа так упорно выживали. Теперь настала его очередь, и он мог ответить на этот вопрос не больше, чем тогда.
"Я должен был покончить с этим и уйти с ней", — снова подумал он. Это была не очень полезная мысль. Он знал это... и не мог перестать думать об этом так же, как не мог бы летать.
Правда заключалась в том, что он ожидал от себя именно этого, даже если бы серая смерть не забрала и его тоже. Народ редко переживал потерю своих супругов, особенно когда они были так глубоко связаны, как он и Золотоглазая. Действительно, он не хотел жить, когда понял, что должен потерять ее. Серая смерть поражала редко, но люди хорошо знали ее признаки... и почти все, кого она касалась, умирали. Ни в одной из песен памяти не говорилось, чем она вызывалась. Она не была похожа на поедание травы смерти или любого другого ядовитого растения. Это происходило не от плохой воды или яда смертельного укуса. Она просто... случалась, и распространялась, как лесной пожар в засушливый сезон. Единственной защитой от нее было держаться подальше от тех, кто страдал ею. Вот почему остальная часть клана Яркой Воды перенесла свои гнезда подальше от золотолиста, где он и Золотоглазая построили свое собственное гнездо. Ни он, ни Золотоглазая не винили их за это решение. Охотники и разведчики клана приносили еду и оставляли ее для них на безопасном расстоянии, а их друзья и целители разума оставались достаточно близко, чтобы разговаривать с ними каждый день. Клан Яркой Воды не покинул их. На самом деле, он только избегал их, и сделал только то, что должен был, чтобы спасти остальную часть клана.
Формирующий Камень понимал это. Именно то, что произошло позже, навсегда изгнало его из клана и его центрального гнездовья.
И в этом тоже не было вины Яркой Воды. Это была его собственная судьба, потому что он не умер.
Серая смерть была не единственной болезнью, которая могла убивать. Правда, она убивала гораздо больше из тех, кого поразила, чем большинство других болезней. Но что сделало ее особенно ужасающей для народа, так это то, что случалось со столь многими из того крошечного числа, которых она не убила.
Он вспомнил тот день, когда наконец вышел из тьмы, которую считал смертью. Он помнил пробуждение, помнил ноющую, ужасную тишину там, где был мыслесвет его любимой. Вспомнил ужасное горе, необходимость последовать за ней обратно во тьму, чтобы никогда не вынырнуть.
И все же он этого не сделал. Что-то остановило его. Возможно, это был вечно безмолвный мысленный голос Золотоглазой, нашептывающий ему из тишины, приказывающий ему жить. Возможно, это было простое упрямство с его стороны. Золотоглазая всегда говорила ему, что он самый упрямый из народа, кого она когда-либо знала, так что, возможно, в этом и была причина.
Или, возможно, мне просто нужно было сделать свою жизнь проклятием для всего мира. Доказательством того, что это не может убить все, что я люблю, только потому, что это может убить кого-то из народа, которую я люблю больше, чем все остальное, вместе взятое.
Он перенес неподвижное, окоченевшее тело Золотоглазой из их гнезда к развилке на самой вершине золотолиста и поместил ее там, где очищающий ветер, яркое солнце могли перенести ее дух в то другое место, где, как он надеялся, она ждала его. А потом он вернулся в их пустое убежище, выждал двойную руку дней, которые доказали, что серая смерть покинула его, молча оплакивая ее, прежде чем снова отправиться на встречу с кланом.
И обнаружил, что серая смерть забрала нечто гораздо более жестокое, чем его жизнь. Она украла его мыслеречь. И не только способность мысленно говорить, как это было наиболее распространено среди тех, кто пережил серую смерть. Нет. Она также отняла у него способность слышать мысли. Постоянный поток мыслеголосов, присутствие всех этих других мыслеголосов вокруг него, среди него, часть его...
Все ушло. Просто... ушло. Ушло в огромную, темную пустоту. В тишину, которой он никогда не знал. И, возможно, даже хуже того, он все еще чувствовал вкус мыслесветов. Он точно знал, что чувствует окружающий его народ, но впервые в своей жизни он не знал, что они думают. Они не могли заговорить с ним, сказать ему, а он не мог спросить.
Они были в ужасе от того, как серая смерть искалечила его, и само его присутствие только усилило их ужас. Не было ни ненависти, ни обиды, никто не хотел, чтобы он был вдали от них... и все же одно его присутствие пугало их, как бы сильно они ни боролись со своим страхом. Или с тем, чтобы не делиться этим с ним. Он также был напоминанием о том, что может случиться с любым из них. Что еще хуже, он испытал их сострадание — их жалость. Их потребность как-то утешить его... и знание того, что они не могли. Они не могли больше делиться своими мыслями, как он не мог попробовать их на вкус, и вина, которую они чувствовали — вина, о которой ни он, ни они не могли мысленно говорить, — только усугубляла ситуацию.
И вот он ушел.
Те же самые мыслесветы умоляли его не уходить. Народ хорошо знал, насколько маловероятно, что кто-то из них выживет в одиночку. В мире было так много опасностей, многие из них были больше и намного сильнее любого из народа. Без остальных членов клана, которые могли бы наблюдать, оберегать и помогать, смерть почти всегда наступала быстро, и, несмотря на его молчание, он был частью их жизни и их сердец. Они уже потеряли Золотоглазую, и их сердца не хотели терять и его.
И все же он не мог остаться. Не пробуя их мыслесвет так глубоко из своего мира безмолвия. Кроме того, без своего мыслеголоса он все равно больше не мог бы служить старшим обработчиком кремня Яркой Воды. Как он мог, когда больше не мог слышать то, что было нужно, или объяснять задачи другим формовщикам кремня? И вот его место одного из старейшин Яркой Воды перешло к Кусающему Камень. Это было хорошо. Кусающий Камень был старшим выжившим котенком его и Золотоглазой, с добрым сердцем и сильным мыслесветом. Он хорошо послужит клану.
И поэтому он изменил свое собственное имя, в тишине своего собственного разума. Это было не то имя, под которым его могли знать остальные члены клана, но он больше не знал, как они могли бы называть его сейчас. Так что он стал просто Камнем. Камнем, окутанным каменным безмолвием, изгнанный не кланом, а его собственным сердцем и волей, когда он отправился на поиски ожидающей его смерти.
Но она отказалась найти его, и он обнаружил, что не может просто пассивно ждать ее. У него не осталось ничего, кроме твердой решимости, что мир не убьет его так же легко, как убил его возлюбленную. Он будет сражаться со смертью на каждом шагу, оскалив клыки и когти, потому что это была единственная цель, оставшаяся у него.
Он знал это. Он принял это. И все же эта пустая, кровоточащая тишина внутри него жаждала того дня, когда он наконец проиграет эту битву. И разве это не приятный способ начать свой день? — спросил он себя. Возможно, вместо этого тебе следует подумать о твоем следующем визите к двуногим.
Камень сомневался, что остальная часть Яркой Воды одобрила бы его набеги на двуногих, но он был далеко от зоны обитания Яркой Воды. Что-нибудь из того, что произошло с этими двуногими, вряд ли повлияло бы на остальной народ. Кроме того, народ совершал набеги на растения двуногих ради усиления мыслеголоса задолго до того, как Золотоглазая покинула его. Правда, Камень был раньше формовщиком кремня, без навыков скрытности разведчика или охотника, но он также был только один и был осторожен в своих набегах.
И на самом деле двуногие были единственной причиной, по которой он выжил так долго. На их плантациях было много растений, часть которых была приятной на вкус, а другие не очень, даже в разгар холодных дней. И были другие... интересные возможности.
У него было сильное искушение попробовать одного из длинноухих созданий, которые напоминали ему травяных бегунов. Они были несколько меньше роста народа, но достаточно велики, чтобы один из них мог кормить его довольно долго, и пахли они восхитительно. К сожалению, он был уверен, что двуногие заметят, если кто-нибудь из них исчезнет, и хотя они могли бы обвинить в этом жующих кору или остромордых, это было маловероятно. Ни один из них не смог бы открыть простые, но эффективные замки, которые сконструировали двуногие, чтобы не пустить их внутрь. И поэтому, к сожалению, он оставил их нетронутыми.
С другой стороны, там были трепещущие крылья. Это было не очень подходящее имя для них, но оно было единственным, что он придумал. Они были нелепыми созданиями — толстыми, легковозбудимыми и невероятно неуклюжими для чего-то с крыльями. Конечно, они совсем не походили на крылатую смерть или скользящих по ветру! Хотя пахли они еще вкуснее, чем длинноухие. И в отличие от длинноухих, они откладывали яйца. Как бы ни пахли трепещущие крылья, их яйца действительно были восхитительны, и они производили их в большом количестве. Краткое посещение гнездовья трепещущих крыльев с его сеткой для переноски могло обеспечить его пропитанием на целую руку дней, не беря больше, чем яйцо здесь или яйцо там.
Он также воспользовался другими сокровищами, любезно предоставленными двуногими. За главным гнездовьем было место, куда они, казалось, выбрасывали вещи, которые им больше не были нужны. У них была какая-то сделанная штука, которая по какой-то причине измельчала эти отходы. Возможно, это было просто для того, чтобы они занимали меньше места, но летающая штука забирала измельченные кусочки через каждую двойную руку дней. Важным моментом было то, что они применяли свою измельчающую вещь только за день до появления летающей штуковины, и он нашел множество полезных вещей, пока рыскал по месту выброса. Он использовал их, чтобы построить гнездо, которое было и больше, и теплее, чем что-либо, в чем действительно нуждался один из народа — достаточно, чтобы легко укрыть его даже в самые холодные дни — и он собрал другие инструменты, необходимые ему, чтобы выжить в гнезде, например, чудесный клинок, который он использовал сейчас вместо каменного орудия труда народа.
На самом деле бывали дни, когда он был почти доволен.
Почти.
Он подозревал, что узнал о двуногих больше, чем любой другой из народа. Жаль, что он никогда не сможет поделиться тем, что узнал, с певицами памяти. Но...
Его мысли прервались, и он перекатился на руки-ноги и истинные ноги, когда почувствовал приближение мыслесвета. Это была одна из вещей, которыми он никогда не мог поделиться с певицами памяти — открытие, что двуногие обладают мыслесветом. Ну, конечно, обладают! По крайней мере, у каждого живого существа был своего рода мыслесвет. Но мыслесвет двуногих был намного сильнее, чем у любого другого существа, с которым когда-либо сталкивался Камень. На самом деле, он был, по крайней мере, так же силен, как у народа, хотя и сильно отличался друг от друга. Конечно, у него самого не было ни мыслеречи, ни какой-либо способности прислушиваться к их мыслеголосам, поэтому он понятия не имел, насколько двуногие на самом деле похожи или отличаются от народа, но это было интересно.
Теперь он наблюдал, как один из тех, кого он привык считать "своими" двуногими, пробирался вдоль берега ручья с громовой палкой, перекинутой через плечо. Большой черный громкоголосый, которого Камень изо всех сил старался избегать во время своих экскурсий в гнездовье трепещущих крыльев, носился туда-сюда по низкорослому кустарнику, опережая двуногого, но всегда возвращаясь к нему.
Итак, что ты здесь сегодня делаешь, двуногий? — подумал он.
Без сомнения, ответом была какая-то другая непонятная вещь двуногих, но, по крайней мере, следуя за ним, ему было чем заняться.
* * *
— Вот! — сказал Мак.
— О? Ты наконец закончил? — спросил Зак.
— Я не заметил, чтобы ты вспотел от своей помощи, — заметил Мак.
— Это не моя работа! Ты специалист по программированию. Я парень, который берет с собой дробовик и прикрывает твою спину с сосредоточенным взглядом. Помнишь? — Поскольку в тот самый момент Зак удобно развалился в тени одного из роботов-лесорубов, заложив руки за голову и жуя стебель псевдошалфея, его старшего брата можно было бы извинить за то, что он округлил свои глаза.
— Да, конечно. Но, так уж получилось, что мы здесь закончили. Так почему бы нам не вернуться назад? Уже почти время обеда. Кроме того, мне нужно поговорить с тетей Данетт.
— И ты сломал свой унилинк! — печально сказал Зак, выплевывая стебель шалфея и поднимаясь на ноги. — Я даже не заметил!
— Сегодня ты действительно занят собой, не так ли? — Мак покачал головой. — В данном случае, однако, мне нужно показать ей несколько диаграмм в моем блокноте, пока мы разговариваем. Ты же знаешь, насколько она ориентирована на визуальное восприятие. В этом программном обеспечении есть пара шаблонов обрезки, о которых я и не подозревал. Я думаю, у нас будет больше гибкости, чем мы думали, но мне действительно нужно ее мнение, чтобы решить, какие из них мы хотим расставить по приоритетам.
— Имеет смысл, — сказал Зак немного более серьезно. — Но ты знаешь, что она действительно захочет услышать Корделию, прежде чем примет какие-либо решения по этому поводу.
