В моей жизни все, кто со мной вёл себя беспричинно ласково, обычно что-нибудь от меня хотели и намерения были гадкие. Самая ласковая на словах была лощённая грымза из районной опеки, которой нужно было, чтобы я подтвердила, что у нас мама плохая, чтобы нас у неё отняли, и в разные детские дома отдали. Мальчишки сразу её раскусили и послали. Как? Ну, так послали, как дети в нашем районе с малолетства умеют, только не говорят, просто не хочется, этих гадких криков вокруг и без того хватает. Вот она после на меня и насела, видимо думала, что раз я девочка, то меня ей обмануть будет намного легче. Братики рассказали, что ей в опеке зарплату и премии платят за то, сколько детей у родителей отнимут, это какой же гадиной нужно быть, чтобы себе такую работу выбрать. Нет, не понимаю я иногда людей. Неужели и эта милая женщина такая же? Так не хочется, чтобы эти её нежные слова оказались таким же обманом, как у той — из опеки. Почему-то к этой женщине такое тёплое чувство внутри, даже к маме такого не было. Может, и было бы, мама у нас не злая, просто ей некогда и её жизнь заедает и ей никак из этой путаницы не выбраться. И что она не пытается делать, всё у неё как-то навыворот выходит. Потом она плачет так горько, что словно душу вынимает, а чаще найдёт где-нибудь водку проклятущую, выпьет и спит. Где упадёт, там и спит, и приходится её в кровать тащить, а она такая тяжёлая, но теперь мы втроём её уже можем в постель затащить, раньше не получалось. И мне приходится её раздевать, мальчишки стесняются, она же женщина... Что от меня нужно этой женщине совершенно не понятно. Она возится со мной. Целует нежно. Лоб мне губами трогает, мама тоже так делала, когда я маленькая болела, чтобы узнать, есть у меня температура или нет. Женщина красивая, только усталая, хорошие люди почти всегда усталые...
Моё тело, словно ватное и непослушное, я его вроде чувствую, но ничего не могу. Мне кашу какую-то дали, вкус совсем незнакомый, но я поела. Если я болею, то для выздоровления кушать нужно, организму силы для лечения нужны, так нам учительница в школе объясняла. Потом меня, продолжая называть самыми нежными словами и исцеловав лицо, посадили на горшок пожурчать. Потом женщина меня повернула и положила, старательно подоткнув со всех сторон одеяло, чтобы не дуло. А я лежала и пыталась понять, куда это я попала и как. Даже та гадость, которую я вспомнила последним, никак не объясняет, что значит эта деревенская обстановка и эта странная женщина. Ну, не хочу я без причины про неё плохо думать. Вдруг испугалась, что такая бесчувственность бывает при травме позвоночника, когда люди как овощи только лежат и под себя гадят. Но тогда я в больнице была бы, а этот дом никак на больницу не похож. Так страшно стало, что слёзы сами потекли, хотя, после того, как нежно приговаривая милая женщина меня положила и одеяло подоткнула такое тепло внутри было. А теперь страшно и сделать ничего не могу, даже закричать не получается, вот ведь ужас где. Я так разволновалась, что сознание тихо выключилось...
Назавтра, когда проснулась, вдруг почувствовала себя внизу, что очень в туалет хочу. Я так обрадовалась. Нет, не тому, что сейчас описаю тут всё, а тому, что почувствовала. Ведь если бы позвоночник повредила, то я бы ничего не чувствовала, наверно. Сегодня вместо вчерашней доброй женщины была девочка, лет двенадцати, миленькая и с добрыми светлыми голубыми глазами при толстой тёмной каштановой косе, говорят, что такое сочетание очень красиво, хотя лучше ей волосы в антрацитово чёрный цвет покрасить, тогда вообще шикарно будет. Господи! О чём я думаю? Учителя меня всё время ругают, что я отвлекаюсь легко... А девочка с улыбкой меня зайчиком называет, целует ласково и тоже говор у неё странный немного.
Чего она от меня хочет? А! Спрашивает, чего я хочу? Я много чего хочу. А больше всего в туалет, только сказать этого всё равно не могу, горло всё ватой забито. Но видимо то, что я глазами вниз показать пыталась, её на правильные мысли навело, и она меня легко подняла прямо в одеяле и посадила на горшок. Вот какая сильная девчонка, надо же, взяла и легко так меня подняла и посадила, между делом придержала и внизу одеяло распутала. Я бы не смогла, у меня бы силы не хватило, как не крути, но даже просто метр восемьдесят костей — уже килограммов сорок будет, а я почти шестьдесят вешу или весю, масса тела у меня такая при всей моей худобе. Я маленьких поднимаю, но старшую сестрёнку уже наверно так не подняла бы, а эта девчонка меня так ворочает, словно во мне веса совсем мало. А на вид и не скажешь, что такая сильная. Сама девочка худенькая и руки тонкие. Сарафан у неё странный, и не носит никто сейчас такие. Поверх страшненькой блузки, на солдатскую рубаху похожей, только вышивка скромная по вороту, да и с такой длинной косой редко кто ходит, чтобы такие волосы вырастить — это же столько возни и заботы, чтобы раз в пару лет красиво распущенные волосы по плечам раскинуть...
Девочка тем временем обещает, что мама скоро освободится и придёт, и что они обе страшно обо мне переживают. Вообще, она болтает без перерывов. Рассказывает, что бабку повитуху приводили, чтобы на меня поглядела... Вот странно, зачем ко мне повитуху приводить? Повитуха — она ведь для родов в глухих деревнях, так мне вроде бы рано рожать, а родилась я уже давно, да и к повитухе не пойду, для родов родильные дома есть. Совсем ничего не понятно. А девочка тоже со мной ласково разговаривает и старается меня погладить или поцеловать и тоже довольно нежно, никакого зла от неё не вижу, тетёшкается со мной, как я с моими младшенькими. И не вижу, что она в остальном такая сильная, что меня подняла и на горшок посадила. Вот только не поняла, почему она мне про какого-то братика рассказывает и на меня при этом смотрит. Ох! Как бы со всем этим разобраться. Славка детективы читать обожает, он бы здесь быстро разобрался, дедукцию включил, следствие провёл и всех на чистую воду вывел, он башковитый и соображает хорошо. А главное мне бы всё объяснил, всё-таки старший брат, работа у него такая. Подумала про братиков и сестричек и снова слёзы потекли. Почему их здесь нет, они бы куда угодно пролезли, знаю я этих прохиндеев, а тут который день нету. Куда же я попала!?
Потом пришла мама девочки, она эту добрую женщину мамой называет. А от неё так вкусно хлебом свежим пахнет, так в супермаркете в отделе, где пекут прямо в магазине. Слава говорил, что это специально делают, он в журнале читал, что от запаха выпечки люди кушать хотят и больше еды покупают. А ещё для этого хорошо запах кофе, тоже аппетит вызывает... Такой сумбур в голове. Женщина опять мне ласковые слова говорит, а девочка ей отчитывается про своего братика, который хорошо себя вёл, и она его ещё не кормила, он только проснулся. И после этого женщина почему-то решила меня покормить, а не братика девочки, которого та ещё не покормила. Они тут странные немного, но не злые и кормят вкусно, только у еды вкус незнакомый.
Так и продолжалось несколько дней. Я лежу поленом в комнате явно деревенского дома. Вокруг меня суетятся и ухаживают за мной добрая женщина, которая постоянно обрушивает на меня просто лавину нежностей, и её дочка Надюша, которая ко мне относится хоть и с некоторой ехидцей, но по-доброму. Никакого зла от них я не чувствую и переживания их мне кажутся совершенно искренними. Никого в комнате кроме нас троих я не видела, но они часто разговаривают про надиного братика, которого здесь я бы точно увидела, не спрячешь тут никого, но его здесь нет. Так, как я почти всё время сплю, то мало, что вижу, да и думать довольно тяжело, словно мысли в голове стали чугунными и их надо перетаскивать вручную. Я ем, сплю, меня сажают на горшок и я снова сплю. Постепенно чувствительность ко мне возвращается. Говорить у меня не получается, а вот небольшие движения руками и ногами уже удаются. Я этому очень радуюсь, ведь это говорит о том, что у меня не травма позвоночника и есть шанс, что мне не придётся лежать бревном. Правда меня немного стало напрягать, что постоянно при мне говорят о каком-то братике Нади, будто он здесь рядом, но здесь кроме нас, как я уже говорила, нет никого. Я даже поворачивала голову и осмотрела всё помещение, печь занимает почти четверть пространства, такая большая, почти до потолка, побеленная, топится из соседней комнаты, слышно, когда там дровами стукают. Нигде тут никакого братика не спрятать. Я лежу не на постели, а на одной из широких лавок, которые идут по обеим стенам, а в центре стоит деревянный стол, покрытый скатертью из грубой ткани. Я такую скатерть однажды в магазине видела. Она такая дорогая, просто ужас, женщины при мне говорили, что это от того, что это ручное прядение на аутентичных (во! слово еле запомнила, потом в школе спрашивала, что оно означает) старинных прядильных станках, что это очень модно такое рядно при декорировании использовать. Как то не похоже здесь на тех, кто ради моды станут такие дорогие вещи покупать. А временами я даже немного сомневаюсь в их душевном здоровье. Знаете, как они меня иногда называют? "Страткой" и "Стратиком", это издевательство какое-то. Я — Анна, чаще Анька, иногда Анюта или Анечка, что тут можно так исказить, чтобы получились такие прозвища? Я даже на Нюрку согласна, хоть и противно звучит. Сначала я подумала, что мне показалось, но нет, это несколько раз повторилось. Правда так меня чаще всего Надя называет. Женщина чаще использует свои любимые обращения вроде "Дитятко" или другие ласковые прозвища, на которые обижаться не собираюсь, приятно же. Но даже она иногда рода путает, вот недавно сказала, когда я поела: "Вот умница! Хорошо покушал! Мальчик мой маленький!", это я — "покушал" и "мальчик"!? Жалко даже, такая приятная женщина и сумасшедшая. Говорят, сумасшедших надо опасаться, они могут даже убить и при этом даже не понимать, что делают. Но этих людей опасаться совсем не хочется, столько от них нежности и тепла исходит, жалко будет, если они правда сумасшедшие. Но точно помню, что спорить с сумасшедшими нельзя, они могут в ответ с катушек сорваться. Вот только сумасшедших мне не хватает для полноты ощущений...
Правда мелькают мысли, что может это со мной что-то не совсем правильно, а они как раз совершенно нормальные. Но тогда я уже совсем ничего не понимаю. По какому выверту обстоятельств ко мне можно начать обращаться в мужском роде? И по какой причине я могу начать иметь какое-то отношение к прозвищу "Стратик", хорошо, что хоть не "Стасик", как тараканов называют. Жду, не дождусь, когда смогу вставать и говорить, чтобы эти неясности прояснить. А ещё за всё время ко мне ни разу не пригласили врача из поликлиники или неотложки. Я ведь лежу не просто так и это состояние точно нельзя здоровьем назвать, значит, меня нужно врачу показать. А врач уже мне таблетки пропишет или уколы назначит. Участковый педиатр просто обязана к больному ребёнку заходить, патронаж — называется, хотя я теперь уже не ребёнок и мне в поликлинике к подростковому врачу ходить нужно. Я даже поймала себя на том, что готова как родной обрадоваться нашей толстой одышливой участковой, которая всё время норовит куда-нибудь сесть своей толстой попой, ещё потеет и дышит шумно, особенно когда поднимется без лифта на наш пятый этаж. И её мятый заношенный халат с карманами в потёках чернил, мне наверно покажется самым изысканным нарядом. Но ничего такого не происходит. Только на улице иногда слышна ругань и крики, а ещё ржание лошадей и кукареканье петуха. Даже не могу представить, где сейчас можно лошадей найти, но ведь ржание, ни с чем не спутать, как и коровье мычание или свиное хрюканье. От всех этих звуков и мыслей голова кругом идет, и я уже ничего не понимаю.
Сегодня я наконец смогла руку поднять, не просто шевельнуть, а поднять и даже из-под одеяла её вытащила. Я так была рада и горда своим достижением, что не сразу поняла, что мои глаза видят. А видела, что это не моя рука! ЭТА РУКА — НЕ МОЯ! Я столько со своими братиками и сестрёнками возилась, что могу точно сказать, это рука со складкой-перетяжкой напротив сустава на запястье двухлетнего ребёнка, ну, может, чуть старше. Как раз к этому возрасту начинают пропадать младенческие перетяжки, и уменьшается младенческая пухлость и ручки-ножки начинают больше походить на взрослые, вернее на детские, которые у старших детей. Меня это открытие так шокировало, что минут пять лежала и тупо разглядывала эту ручку, пока не устала держать её на весу и не почувствовала, что она замёрзла, то есть это точно моя рука! "Анечка! Откуда у тебя могла взяться ручка малого ребёнка?!" — спрашиваю себя, и ответа нет. Потом собралась с силами и достала из-под одеяла вторую руку. Не знаю, чего я ждала и на что наделась, но вид второй такой же ручки меня доконал и я заплакала. Нет, я не рыдала в голос, голоса то нет. Я просто лежала, а по щекам текли горячие мокрые слёзы, которые затекали по шее и щекам куда-то в подушку, и так было себя жалко, что остановиться не могла. В это время пришла Надя, которая ойкнула и убежала за своей мамой. Женщина влетела в комнату прямо в уличном кожушке, не знаю, как ещё назвать такую уличную одежду из овчины мехом внутрь, на дублёнку даже самую убогую это никак не тянет, да и вид у неё самый затрапезный. Она сбросила верхнюю одёжку прямо на пол, подбежала и схватила меня на руки и стала укачивать, как грудного малыша, приговаривая: "Золотко моё! Что случилось? Не бойся! Мама здесь с тобой! Не плачь только! Всё будет хорошо! Селиваниха сказала, что тебе просто отлежаться нужно! Ну, не плачь! Маленький!"... Этот её "Маленький" меня добил, и я зарыдала теперь уже со всхлипам. И так мне стало плохо и одиноко, что я невольно потянулась в этой женщине, которая так обо мне беспокоится... Я так переволновалась, что так на её руках и уснула.
Назавтра я уже не плакала, а пыталась осознать новую реальность. И если бы это было последнее для меня открытие из случившегося со мной. Я теперь потихоньку стала приводить в порядок многие несуразности, которые раньше заметила и теперь осознала то, что видела, и на что старательно не обращала на это внимание. Стало понятно, как двенадцатилетняя девочка легко меня поднимает и усаживает на горшок или как меня подхватывает и берёт на руки женщина, просто я теперь младенец и во мне нет моих ста восьмидесяти пяти сантиметров роста. Я видела, но никак не хотела замечать, что всё окружающее стало намного больше привычного. Теперь стало понятно, что это не стол или лавки большие, это я стала маленькая. Мамочка! Я снова провалилась в детство! Два-три годика! С ума сойти! Я даже не помню себя в этом возрасте, только какие-то размытые картинки без связи и последовательности. И даже не картинки, а какие-то эмоциональные всплески. Хорошо помню боль и ужас, когда в три годика меня собака во дворе укусила, и у меня на ноге на память об этом остался шрамик, но мне запомнилась оскаленная жуткая пасть и охватившие меня пелена ужаса и боль в ноге затопившие меня всю. Да, пожалуй, больше ничего и не вспомню. Может только ощущение светлое и какое-то наполненное радостью и счастьем плавание сквозь волны, которые качают, несут куда-то в светлое и прекрасное сопровождаемые моим заливистым смехом. Славка говорил, что в детстве я всё время смеялась даже без причин, просто я так видела мир вокруг...
