Век неспокойного солнца. Часть 1

Глухой забор, огромная лохматая собака, молчаливо проводившая нас до крыльца...Гуру был совершенно лыс, костляв и высок. Одет он был в черный длинный халат, неуловимо напоминавший балахон алхимика. Он представился мне — Ной — и быстренько выпроводил Славку в другую комнату.

Я сел на неудобный жесткий стул и отважился посмотреть гуру в глаза.

Они были огромными и совершенно черными — так мне сначала показалось, потом я понял — зрачки Ноя были расширены до границы радужки. Казалось, эти глаза заглядывали внутрь меня, копались в моих мыслях, систематизируя и анализируя увиденное. Отвести взгляд у меня не получалось, поэтому я просто закрыл лицо ладонями. Я так и сидел, слушая биение собственного сердца. Мимо проскрипели шаги, Ной вышел — только тогда я глубоко вздохнул и опустил руки.

— Я отправил Вячеслава домой, а ты останешься здесь до завтрашнего вечера.

У меня сорвался голос и перехватило дыхание:

— Родители...

— Слава скажет им...что-нибудь. Не бойся — никто не будет тебя ругать.

Он стоял у меня за спиной, я боялся не только оглянуться, но и пошевелиться. Взгляд мой блуждал по комнате — шары, стеклянные пирамидки разных размеров, распятие на стене, какие-то африканские маски, исходящая ароматным дымом палочка — когда Ной успел ее поджечь?

Две жесткие ладони скользили по моим волосам, сжимали виски, прикрывали глаза, перебирались на затылок. Потом Ной оказался передо мной, держа в руке стеклянный шар. В шаре горела свеча. Уму непостижимо, как она могла гореть внутри, но огонек отчетливо мерцал, отражаясь по всей поверхности сферы.

— Смотри сюда. В центр огня. Смотри, ни о чем не думай, просто смотри и слушай музыку в себе...

— Я не спрашиваю тебя, что ты видел...

Окружающий мир медленно возвращался на привычное место. Очертания предметов становились резче, в сознание начали проникать звуки и запахи. Ной варил что-то в углу комнаты на спиртовке, оттуда тянуло цветочным ароматом.

— Пей, — Он подошел ко мне и поднес к моим губам крохотную пиалу с золотистой жидкостью. Над настоем курился пар.

Первый глоток обжег мне губы, но я выпил все, повинуясь молчаливому приказу темных глаз Ноя.

— Теперь расскажи мне, что тебя тревожит.

А я молчал как рыба, хотя меня подмывало выложить этому странному человеку все, что наболело в моей душе. За окном уже стемнело, где-то далеко лаяла собака.

— Какой упрямый мальчик, — Задумчиво, словно обращаясь к кому-то невидимому, сказал Ной, — Он думает, я не знаю, что ему нужно.

Твердые жесткие пальцы сжали мой подбородок и резко вздернули лицо вверх, так, что стало больно шее. Ной склонился надо мной так близко, что я мог разглядеть, как странно дрожат его зрачки:

— Сегодня ночью ты будешь спать в моей постели. И твои фантазии обретут реальность — это твоя карма и...твое наказание, если хочешь...

И был вечер. И было утро. И было ощущение мира на ладонях. И долгая дорога домой в полупустой электричке.

Ною было двадцать пять лет. Старше он казался из-за аскетичной худобы и налысо обритой башки, делавшими его похожим на тибетских монахов. Никакой особенной философии у него не было — зато был очевидный дар к гипнозу и психоанализу. Он вытягивал из нас то, что ему было нужно, а потом — когда мы со Славкой приходили в себя — выдавал это за сокровенное тайное знание. В общем-то, все было достаточно просто — магический антураж, чуть-чуть внушения — и наше подсознание улетало приблизительно туда, где оно пребывает во время снов. От меня и моего друга ему требовалось только одно — и это одно он получал, а в остальном задурить головы семнадцатилетним обалдуям у него проблем не возникало.

Славка секс с Ноем воспринимал болезненно — не было у него склонности к такому образу жизни, но он честно выполнял желания гуру, поскольку считал себя обязанным "платить" за посвящение в мистические тайны бытия. Я сразу же отнесся к ситуации проще — воспринимая все с точки зрения собственного удовольствия — и только. Склонность к мазохизму добавляла остроты ощущений — мне нравилась та небольшая доля насилия, которая всегда присутствовала в наших любовных играх. Я и с Риммой-то пару лет назад вел себя достаточно пассивно, предлагая ей брать в руки инициативу, а уж с Ноем это само собой разумелось. Он был неутомим в сексуальных играх — и нередко нам со Славкой случалось терять последние силы, а наш гуру был готов продолжать и продолжать.

Гуру. Хех. Если он и был гуру — так исключительно в деле совращения и растления. Конечно, сложно было назвать невинными мальчиками двух вполне сформировавшихся семнадцатилетних парней, уже имеющих приличный опыт в деле траха. Но опыт наш касался секса традиционного. А с Ноем мы открывали для себя совсем иной мир — мир гомосексуального СМ. И если для Славки это было мучительно — то я упивался новыми ощущениями.

Естественно, со временем Славка ездить к Ною перестал. Начал встречаться с какой-то девицей, пользуясь уроками Ноя, быстренько уложил ее в свою постель и остался доволен жизнью до такой степени, что в восемнадцать с небольшим стал вполне примерным мужем и отцом. Дружба наша не прекратилась, но довольно ощутимо остыла, ограничившись телефонными звонками и редкими встречами от случая к случаю. По взаимному молчаливому уговору мы с ним не вспоминали об "учебе" у Ноя — для Славки это было слишком травматично. Он даже татуировку вывел каким-то жутким способом, чуть ли не соляной кислотой, которая оставила на его руке безобразный шрам.

Я же...Вырывать время для поездок к Ною мне было нелегко — лекции в университете, сессии, определенные обязанности по дому. А я еще и подрабатывать вечером устроился — мыл посуду в кафешке — чтобы не тянуть с родителей деньги.

Но когда в телефонной трубке я слышал голос своего любовника — глуховатый, со страстным придыханием — я приходил в состояние такого возбуждения, что с трудом доживал до выходных, когда можно будет сесть в электричку и забыть обо всем, кроме предстоящего удовольствия.

Разумеется, никаких "мистических занятий" к тому времени уже не было. И я стал поумнее, и Ною надоело притворяться хранителем космических знаний. Собственно, к тому времени я давно называл его по имени — Жорой.

Мы были вполне довольны друг другом...до того момента, пока однажды, приехав без предупреждения и звонка, я не обнаружил у Жоры в доме подростка шестнадцати неполных лет.

Ух, какую сцену ревности я закатил неверному любовнику! До сих пор сам себе удивляюсь — и откуда только взялись у меня такие слова и эпитеты. Фактически, мы с Жоркой просто подрались — и я с восторгом обнаружил, что я сильнее и запросто могу его, что называется, заломать. Пацан во время скандала слинял, чтобы не попасть под горячую руку (или ногу), а я в полной мере воспользовался своим перевесом.

Брать — да еще разгоряченному после драки — оказалось еще лучше, чем отдаваться. Вот я отыгрался в тот раз на Жорке за все его "астрально-космические" мистификации — он только жалобно скулил и болезненно охал, когда мои бедра с размаху хлопались об его тощие ягодицы. А я ведь еще и руки его держал заломленными за спину — он упирался лицом в край дивана. Говорил я уже, что мог сдерживать себя по часу? Так вот, в тот раз я поставил личный рекорд — я трахал Жору часа полтора без перерыва, пока у меня у самого перед глазами не пошли кровавые круги, ноги не стало сводить от долгого стояния на коленях, а добросовестно торчащий колом член, казалось, загорелся натуральным огнем.

Что при этом испытывал Жорка, который уже даже хрипеть не мог — не представляю.

Думаете, мы после этого расстались? Ничуть не бывало — я по-прежнему мотался в выходные за город, только роли наши стали меняться время от времени.

Каким-то образом мне все это время удавалось скрывать от родителей свои сексуальные пристрастия. Наверное, дело было в том, что я регулярно таскал домой девиц из своей студенческой тусовки — не могу сказать, что я это делал ради конспирации. Просто если девушка откровенно нарывалась на трах, я не считал приличным ей в этом отказывать. Почему бы не поиметь очередную кокетливо подстриженную киску, если ее хозяйка сама ремешком раскручивается?

Гром над моей головой грянул на четвертом курсе, когда я меньше всего этого ждал.

Глава 2

В тот несчастливый день я смотался с лекций на одну пару раньше — рассчитывал уехать вечером к Жорке. На светофоре рядом со мной остановился черный "волгарь", и меня вежливо попросили сесть в машину.

Он представился мне майором Петровым — ну естественно. Кой ляд было называть свою настоящую фамилию насмерть перепуганному парню? Пока меня везли в Большой дом — на заднем сидении между двумя молодыми молчаливыми мужиками — я вспомнил все, что рассказывала нам ненормальная биологичка. У меня изначально не было никаких сомнений — за что меня взяли. Поэтому, когда я уселся на стул перед большим пустым столом, и хозяин этого стола, дружелюбно улыбаясь, сообщил свой чин и "фамилию", я был уже, что называется, готов.

Майор не ходил вокруг да около. Он совершенно спокойно сообщил мне, что в ближайшие полчаса меня осмотрит врач.

— Вы ведь в курсе, Денис, что у пассивных гомосексуалистов происходят вполне определенные изменения? Вижу, в курсе. Так вот, этого вполне достаточно, чтобы завести на вас уголовное дело по статье сто двадцать первой Уголовного Кодекса. Знаете такую статью? Знаете. Очень хорошо.

Статью я знал. И про "полировку" тоже знал. Только никогда не думал, что именно меня вот так легко притащат в кабинет к следователю. Я пытался понять, где и когда я прокололся — но страх мешал сосредоточиться.

— Знаете, что будет потом? Вас отправят в камеру. А в камере очень быстро узнают вашу статью. Для начала вам выбьют передние зубы — сверху и снизу. Это чтобы вы не смогли кусить того, кто решит изнасиловать вас в рот. Уголовники очень изобретательны в этом. Иногда они выбивают зубы кружкой. Чаще — фишкой от домино. Приставляют к зубам и — ррраз.

Майор Петров не строил сложных предложений — он четко и доходчиво объяснял мне, как именно меня будут насиловать. Рассказывал с юмором, посмеиваясь в особо "интересных", на его взгляд, местах. Опираясь на стол локтями, он улыбался мне в лицо — насмешливо, демонстрируя свое хорошее настроение.

— А представляете, Денис, как весело будет вашим родителям, когда они узнают — за что посадили их единственного любимого сына. И ведь это узнают не только они, но и их коллеги по работе, друзья, родственники....

Это была вербовка — примитивная, жесткая вербовка, я понял это практически сразу. Иначе не было смысла рассказывать мне про камеры и зоны, расписывая подробности изнасилования "паровозом" или "на кругу". Не будь это вербовкой — меня уже распяли бы на кресле, и врач лез бы затянутыми в перчатки пальцами в мой зад. У меня губы сводило судорогой, но я все-таки выдавил из себя ту фразу, которую ждал "майор Петров":

— Что вы от меня хотите?

-Чтобы вы стали полезным членом общества, Денис — Майор сказал это так убежденно, словно я до встречи с ним был каким-то бичом, собирающим в парках водочные бутылки.

-Кому полезным?

-А вот это уже слова неглупого молодого человека, — Майор протянул мне сигареты, — Курить хочешь? Разумеется, полезным нам. И обществу тоже. Правоохранительные органы — это соль нашего общества.

Я взял у него сигарету. Каюсь — взял. Мне было всего двадцать лет, я хотел свободы и любви. Переход на "ты" символизировал отказ майора казнить меня немедленно — но я не имел понятия, что именно от меня потребуют. А потребовать могли все, что угодно.

Сначала я подписал бумагу, что готов сотрудничать — разумеется, совершенно добровольно. Это была отсрочка приговора, топор, который подвешивали над моей головой на тоненькой нитке моей подписи. Потому что до того, как передо мной легла эта бумага, меня заставили написать другую — признание, что я, Каратаев Денис Михайлович, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения, неоднократно совершал акты мужеложества...Я писал это под диктовку, не успевая задумываться над смыслом, и запнулся только один раз, когда прозвучали имя и фамилия Жорки.

-Ну, что же ты остановился? — Майор Петров улыбнулся мне добродушно, прямо как отец родной, — Пиши дальше — акты мужеложества с Бурнусовым Георгием Олеговичем...

И я написал дальше — имя, адрес, год рождения Жоры, написал, отключив сознание и то, что у обычных людей, не имеющих отношения к правоохранительным органам, называется угрызениями совести.

Страшное началось потом — когда майор упрятал мои бумажки в тонкую папочку, папочку запер в сейф и предложил мне встать и пройти в соседнюю комнату. Там, действительно, стояло кресло, шкаф с какими-то лекарствами, столик с медицинскими инструментами. И еще там было большое зеркало — как в гимнастических залах — от пола до потолка. У меня дрожали колени, когда майор предложил мне сесть на стул, я практически рухнул на сидение, чувствуя, как по спине течет пот. Петров сел на другой стул, напротив, оценивая мои впечатления.

-Как видишь, я ничего не преувеличивал. Здесь проводятся медосмотры. Но в твоем случае в них пока — пока! — нет необходимости. Итак, в воскресенье в шесть часов вечера ты будешь сидеть в баре гостиницы "Ленинград". Будешь сидеть один и делать вид, что ты ищешь клиента. Разумеется, аккуратно, чтобы не выглядеть подсадным — на виду, но не слишком привлекая к себе внимание. Тебя должен пригласить в номер вот этот человек.

С фотографии на меня смотрел прилично одетый дядька в возрасте, с пушистыми светлыми усами.

-Запомнил лицо? Он говорит по-русски, но не слишком хорошо. Твоя задача — делать все, что ему захочется. Сколько тебе заплатят — дело твое, меня не касается. У клиента больное сердце, он принимает лекарство. Найдешь пузырек с таблетками и добавишь туда пилюлю. И не вздумай играть с дяденькой в откровенности — номер пишется,. Деньги на посиделки в баре, пока он не придет, я тебе выдам. Все понял?

Я все понял — и даже больше. На одной чаше весов была жизнь какого-то неизвестного мне, может быть, и неплохого человека. На другой — срок для меня и, в конечном счете, моя жизнь.

-А если я ему не понравлюсь? Если он меня не выберет?

Майор усмехнулся:

-Выберет. Он любит таких — высоких, стройных, смазливых. Ты ведь очень красивый паренек, от баб, небось, отбоя нет? А ты с мужиками ебешься, дурашка.

Как я ни был перепуган, но изменение интонации уловил четко. Петров смотрел на меня в упор, медленно облизывая губы. Я заставил себя криво усмехнуться в ответ, и в это мгновение майор кивнул мне на кресло:

-Залезай.

У меня моментально пересохло в горле:

-Я же все уже подписал.

-Раздевайся и залезай, — Повторил Петров, — Или тебе помочь?

Я встал и начал расстегивать ремень. У меня одеревенели пальцы, я путался в пуговицах рубашки, молнию брюк заело — я стягивал с себя одежду медленно, все еще надеясь на то, что мой мучитель передумает.

Он не передумал. Унизительно было полусидеть-полулежать в этом...устройстве. В моей полупустой от ужаса и стыда голове болтались какие-то обрывки мыслей, очень хотелось закрыть глаза и не видеть, как этот насильник в штатском расстегивает ширинку, натягивает презерватив, плюет на ладонь. Я не знал — был он гомосексуалом или просто таким образом дожимал свою жертву, словно клеймо ставил. Невидимое, но ощутимое.