Зяблик, Додж и другие

Предохраняться Додж не желал, ни в какую, мотивируя свой отказ двумя железными непробиваемыми постулатами — Зяблик не девка, не залетит, и "с резинкой не тот кайф", поэтому оставалось Зяблику надеяться на здоровую отцовскую кровь с мощным иммунитетом и здравомыслие любовника, но если на кровь еще можно было рассчитывать, то здравомыслие Доджа вызывало сильнейшее сомнение, ибо требуя от Зяблика клятв верности, сам Додж блюсти эту верность совсем даже не намеревался, цепляя партнеров и партнерш где попало и предаваясь блуду в любых условиях, включая общественные туалеты. Впрочем, вполне вероятно, что как раз там Додж резинками пользовался, потому что одно дело было трахаться с домашним Зябликом, тихо свихнутым на безопасном сексе, и совсем другое дело — с блядями обоего пола, которые о презервативах читали исключительно в стенгазетах, ожидая приема у венеролога или в очереди на анонимный анализ крови.

И тогда, и сейчас остается для меня загадкой, чем же пленил застенчивого восемнадцатилетнего Зяблика основательно истасканный тридцатипятилетний мужик с ярко выраженной склонностью к алкоголизму и образом жизни, напоминавшим Летучего Голландца. Настроение Доджа могло за час поменяться раз десять от тихой умиротворенности до бешеной ярости и наоборот, любил Додж всегда и во всех ситуациях только себя, заботился только о собственном удовольствии, в постели больше напоминал механический шатун секс-машины, а смешно требовать от техники нежности и внимания или упрашивать ее — помедленней, не надо так глубоко, так резко, так сильно, вообще — не надо сейчас, я не хочу, мне больно, пусти, ну пожалуйста, ну пусти меня. Что за мазохистское наслаждение находил Зяблик в грубом прихватывании жесткой ладонью между ног, да еще на людях, да еще когда девчонки смотрят и хихикают — а ведь таял Зяблик от этого, терял себя, забывал, на каком он свете, в каком мире живет, по фигу ему были чужие взгляды и похабные эпитеты в свой адрес, все готов был Зяблик отдать за поцелуй взасос в вагоне метро от станции до станции — войти, прилепиться-прижаться всем телом к Доджу, пусть смотрят, пусть возмущаются, пусть шипят за спиной, промчаться от Дыбенко до Ладожской и выйти из вагона, и сесть в обратный поезд, и снова целоваться на виду у всех, дурачок, мальчишка, влюбленный до самозабвения и самоотречения первый раз в жизни.

Любил ли Зяблика Додж? Вот тут ничего не могу сказать, своя душа потемки, а чужая тем более, да и вопрос наличия души у Доджа представляется мне сомнительным, в силу крайнего доджевого эгоизма и въевшейся привычки только брать, брать и брать, ничего не отдавая взамен, если у Доджа и были когда-то положительные черты характера, то время достаточно давно стерло их тряпкой разочарований и несбывшихся надежд, а ведь подавал когда-то Додж надежды — и изрядные, мог стать он хорошим музыкантом, если бы был менее одарен изначально и не считал, что слава сама упадет к нему под ноги уличной девкой. Но не меньше, чем таланта, было в Додже и лени, обычной примитивной лени, которая часто перевешивала стремление к успеху, вот и обходили Доджа на поворотах менее способные, но более упорные в достижении цели соперники, и в конце концов талантливый мальчик-пианист превратился в злобненького юношу, во всем видел происки завистников, а не собственные провалы, агрессия требовала выхода либо какого-то противоядия, лучшим стала выпивка, которая расслабляла и отодвигала неудачи на задний план, так и попал Додж вместо сцены концертного зала за синтезатор ресторанного лабуха, со временем смирился и решил брать от жизни то, что доступно и необременительно. Несомненно, он симпатизировал Зяблику, точнее, привык относиться к нему как к собственной вещи, которая всегда под рукой, да вдобавок с упорством робота разбирает и разгребает вечный бардак в доджевой квартире, а устраивать бардак на чистом месте тоже относилось к талантам Доджа, причем к талантам спонтанным, не зависящим от желания самого Доджа. Плюс ко всему, лень мешала Доджу заниматься поисками партнеров, если только они сами не появлялись в подходящем для Доджа месте и в удобное время, а секс Додж любил даже больше выпивки, и тут Зяблик опять же всегда был выходом, знакомым и изученным до мелочей, но лучшим, чем разглядывание порножурналов для стимуляции, так что к Зяблику Додж был привязан, пусть и из чистого эгоизма. А еще льстила Доджу чужая преданная любовь, осознание полной власти над кем-то, абсолютная уверенность в том, что Зяблик выполнит любое желание Доджа, даже самое сумасшедшее и унизительное для самого Зяблика, как, например, требование Доджа, чтобы Зяблик на его глазах поимел какую-то залетную шлюшку, которая вслед за Доджем притащилась к нему ночевать, а потом обратное требование — чтобы шлюшка поимела Зяблика синтетичским дидлом, которое вручил ей Додж, да еще при ярком освещении, чтобы лучше было видно. Проводил ли Додж эксперимент — до какого предела можно сжимать пружинку зябликовой любви безнаказанно, или бесновалось в нем желание разрушения, отторжения от нежных юношеских чувств, властелином которых ему довелось стать, или пытался вылепить из Зяблика Додж подобие самого себя — циничного и недоброго, — кто знает. Я — не знаю.

Так или иначе, а в середине весны, когда Питер то промокал насквозь от дождя, то чумел от неожиданной, почти летней, жары, когда от снега остались только почерневшие ледяные лепешки в недоступной солнцу тени под домами, когда потянулись на дачи первые отчаянные садоводы с коробками, в которых бледно зеленела рассада, выращенная в кухнях на подоконниках, так или иначе, а в середине весны Зяблик вдруг проснулся в кресле перед окном после очередного бесплодного долгого ожидания Доджа и понял, что все кончилось.

Кончилось разом, за одну ночь, так вот просто — вечером он еще был влюблен, а утром уже нет. И никакого желания или восторга не вызывали воспоминания о руках и губах Доджа, а только удивление на самого себя — как это Зяблика угораздило так вляпаться. Зяблик даже постоял перед зеркалом, изумленно пытаясь найти в себе сегодняшнем себя вчерашнего, но так и не нашел. Зато при мысли, что вот совсем скоро придет поддатый Додж, и, вероятно, захочет затащить Зяблика в постель, как это часто бывало, меня замутило. Невозможно было представить себе эту встречу, точно так же, как полгода назад я не мог представить себе секс с мужчиной вообще. Минут пятнадцать заняли метания по квартире в поисках своих вещей — паспорт, бритва, трусы, свитер, что-то еще, забыл, черт с ним, пусть на память, зачетка где-то вот еще, вспомнил, в тумбочке у кровати, деньги на метро есть, даже больше — на электричку до Металлостроя, домой, домой, к родителям, упасть в свою постель, выспаться, забыть все как кошмарный сон, не было этого, не было, не....

Спасибо тебе, верный молчаливый друг Леха, никто никогда так и не узнал о той сумасшедшей зиме, ты и потом не напоминал мне о ней. А Доджа я никогда больше не встречал, не довелось, да я и не стремился. Вот только забыть не удалось — не было этого, не было, не было, не... Было!

Было...